Контрапост

Их договоренность складывалась так же хорошо, как Себастьян мог надеяться. Сразу после окончания занятий в полдень он забирал обед Чеса из столовой, и они проводили целый час за пустой болтовней, пока Чес растягивался, а Себастьян рисовал. За несколько недель между ними сложилось комфортное взаимопонимание, рожденное такой близостью, которая приходит со временем и подпитывается зарождающейся симпатией. Обычно Себастьян не любил разговоры, поэтому полагался на Чеса, задающего темп, и они регулярно перекидывались парой фраз. Порой темы были глупыми, порой глубокими, а иногда и вовсе отсутствовали, и они просто наслаждались компанией друг друга. Постепенно, когда разговоры стали идти все легче, альбом с рисунками появлялся все реже и реже, становясь лишь символическим знаком намерения. Но Себастьян не жаловался. Находясь вне посторонних глаз и стрессов, связанных с домашней жизнью или учебой, он наконец-то мог сбросить с себя удушающую броню приличия в этой тихой гавани, которой был Чес, хотя бы на час. Родители диктовали ему каждый аспект его жизни, они следили за тем, чтобы он ничего от них не скрывал. Его обучение, его хобби и все, с кем он был связан, были подобраны точно по их вкусу. Однако время, которое он проводил с Чесом, выходило за пределы их власти. Было приятно иметь секрет, что-то личное, что он мог присвоить себе и только себе, и каждое утро он шел в консерваторию с особой легкостью, зная, что его ждут эти «свидания». Тем не менее, между ними было негласное соглашение, что их общение никогда не выйдет за пределы уголка для моделей. Как только они вновь проходили через занавес, то снова становились студентом и моделью. Однако это не мешало Чесу безжалостно подзадоривать Себастьяна с платформы. Достаточно было бросить на него намекающий взгляд или еще более намекающий жест рукой, чтобы вызвать у Себастьяна смех. С трудом сохраняя покерфейс до конца занятия, Себастьян отчитывал Чеса за это на следующем обеденном перерыве, где все неизменно заканчивалось шутливыми извинениями и всеобщим смехом. Себастьян не мог долго сердиться на свою музу. В конце концов, его итоговая работа продвигалась успешно. Разложив свежий холст и покрыв его двумя слоями гессо, он аккуратно перевел на него исходный набросок с помощью угля, дополнив формы основным слоем краски. Композиция, пропорции, вес — даже на такой ранней стадии все идеально соответствовало требованиям профессора Ганса. Как художник, он не мог быть счастливее. Он стал таким экспертом в формах Чеса, что мог с кристальной ясностью представить его в своем воображении. Хоть ему больше и не нужны были жестовые наброски, Себастьян все продолжал возвращаться туда ради Чеса. Их договоренность была удобным прикрытием, пока они приближались к тому, что он осмелился назвать «дружбой». Природное обаяние Чеса вытягивало его из скорлупы, как легкий прилив, никогда не требуя заплывать слишком далеко за пределы знакомых вод. Вскоре он уже делился яркими моментами со своего летнего отпуска в Италии, своими любимыми операми и тем, в каких пятизвездочных ресторанах он недавно ужинал. Это были совсем обыденные темы, но Чес всегда слушал с упоением, расспрашивая о подробностях или прося объяснить разницу между частной виллой и таймшером. Трудно было понять, как Чес мог найти хоть что-то из этого интересным, тем более что это он был тем, кто знал самые сокровенные секреты города. Например, в какие кинотеатры легче всего проскочить, как найти общий язык с самыми суровыми вышибалами ночных клубов и в какое время лучше всего копаться в помойках. Но это было ничто по сравнению с его безумными историями о работе арт-моделью, от нелепых обмороков, когда он недооценивал важность гидратации, до загадочного клиента, который заказал сессию, но так и не появился, оставив Чеса в одиночку ориентироваться в заброшенном заводском районе после наступления темноты. Было время, когда какие-то хиппи-пенсионеры наняли его на выходные для отдыха художников в горах, где он испытал свой первый «контактный кайф». Что бы это не значило. Был еще фут-фетишист. Оплата была слишком хорошей, чтобы отказаться, да и парень казался достаточно безобидным. Это была явно любительская операция, так как «студия» состояла из личной спальни самого клиента. Поначалу все начиналось вполне невинно, не считая сомнительных обстоятельств и весьма вызывающего характера позы, но Чес воздержался от каких-либо суждений. Так было до тех пор, пока клиент не попросил нанести на ноги Чеса детское масло. Самостоятельно. Себастьян содрогнулся, его вилка остановилась на полпути ко рту. — И ты действительно позволил ему? — Знаю, знаю. Глупо с моей стороны, — Чес поднял руки в знак покорности. — Он сказал, что это якобы подчеркнет мои естественные черты, — он закатил глаза и расслабил свою растяжку сидя, чтобы взять еще одну виноградину с подноса на коленях Себастьяна, стараясь не макнуть рукав халата в чашку с чаем. Даже когда его не рисовали, он, казалось, не мог усидеть на месте и находился почти в постоянном движении, выполняя то одно, то другое упражнение из йоги. — Я подумал: ну ладно, немного странновато, но ничего такого, с чем бы я не справился. Короче, он, наверное, раз пять прерывал сеанс, чтобы снова нанести масло. Я не шучу. Мне кажется, под конец он успел нарисовать только какого-то человечка. Но, хей, это не мое творчество, так что какая мне разница, верно? Так вот, лежу, значит… — Чес откинулся на коврики, скрестив запястья над головой и скромно уткнувшись лицом в руку. Когда Себастьян смущенно вздохнул, тот добавил: — Да, я же говорил, что выглядело вызывающе. В общем, все шло хорошо, пока он не взял мою ногу и… — Чес замер, одна нога повисла в воздухе. Себастьян сглотнул, нетерпеливо наклонившись вперед. — И? Что же случилось? Проворчав, Чес шлепнул себя обеими ладонями по лицу, прикрывая его. — Он положил мою ногу себе на пах и начал тереться ею о свой… — пробормотал он, взглянув на Себастьяна между пальцев, типа «ты можешь в это поверить?». Себастьяну потребовалась целая секунда, чтобы сообразить, и когда ему это удалось, его лицо стало красным, как рубин. — О, боже! — пискнул он, чуть не выронив вилку. — Вот и я о том же. Скажем так, после этого я быстро убрался оттуда, просто взял свои деньги и убежал. Больше я этого парня не видел, — он резко выпрямился и сунул в рот еще одну виноградину. — Ну и слава богу. — Ничего себе, — пробормотал про себя Себастьян. — И всегда так бывает? — Так — это как? — Чес подтянул одну ногу, обхватив ее рукой, и повернулся на месте, чтобы посмотреть на Себастьяна. — Ну, знаешь, — Себастьян снизил голос до шепота. — Всякие уроды. Пытаются... что-то с тобой сделать, — эти слова было и так трудно произносить, а представлять Чеса в таком уязвимом положении — тем более. Он старался не думать о том, как быстро та ситуация могла обернуться очень плохо. Чес подул на свою челку. — Не. Это был просто какой-то чудак. Большинство клиентов совершенно нормальные. Соберешь себе целый класс милых бабушек, и это просто рай. А если повезет, они еще и поделятся домашним печеньем. К тому же они оставляют хорошие чаевые, — он сформировал кольцо указательным и большим пальцами, ухмыляясь Себастьяну. Себастьян взглянул на него через кольцо. Деньги, видимо, серьезно волновали Чеса. Он часто поднимал эту тему и говорил, что это основная причина, по которой он согласился на эту работу в консерватории. Оказывается, это была самая высокооплачиваемая вакансия, предлагаемая гильдией моделей. Кроме того, у Чеса была еще и другая работа. Они пока не затрагивали эту тему, и это было чем-то, о чем Себастьяну также не нравилось думать. Он наколол на вилку кусочек картофеля. Жуя на автомате, он мысленно вернулся к первому дню занятий по рисованию фигур, когда он пренебрежительно отозвался о моделях за «раздевание за деньги». Чувство вины превратило картофель в пепел на его языке при мысли о том, как поспешно он осудил их со своего привилегированного положения. Теперь, познакомившись с Чесом и узнавая о его проблемах и сложностях, Себастьян еще больше убеждался в том, насколько невежественным он был. Деньги никогда не были тем, о чем ему приходилось беспокоиться. Все, что ему было нужно, могло быть добыто Ровдом по одной лишь просьбе. Это был тот случай, когда разница между ним и Чесом казалась гигантской, и Себастьян чувствовал себя ребенком по сравнению с ним, младенцем, запеленутым в роскошные удобства, в то время как Чесу явно приходилось работать вдвое больше, при этом не получая и половины от этого. Доказательством тому служили заштопанная косуха и изношенная обувь. Это было слишком тяжело обдумать, и он заерзал на стуле. — Тебя все еще беспокоит спина? — А? — они уже давно не говорили об этом. — Да, пожалуй. — Вообще этот стул — хрень. Почему бы тебе не спуститься сюда, как нормальный человек? — Чес похлопал по коврику рядом с собой. — Я, конечно, извиняюсь, но с каких пор сидеть на полу — вариант для нормальных людей? — Увидишь. Себастьян посмотрел на коврик, вскинув брови в смятении. — Но там же грязно. — Что, твой костюм слишком деликатен, чтобы выдержать немного пыли? — подразнил Чес, высунув язык сквозь щель между зубами. — Давай, я знаю кое-что, что тебе поможет. С подозрением сузив глаза, Себастьян медленно начал: — Погоди-ка. Ты ведь не собираешься предложить мне попробовать ту самую йогу, верно? — Не знаю. Может и собираюсь. Себастьян противился. — Умоляю, я не в том положении, чтобы заниматься таким. — Да не парься, я буду с тобой помягче. — Но… — его разум бросился искать другое оправдание, но он уже откладывал поднос в сторону. В битве между его головой и сердцем, очевидно, был выявлен победитель, без его ведома. Он был уже на полпути к полу, как вдруг остановился, настороженно разглядывая Чеса, облаченного в один лишь халат. Если он начнет в нем передвигаться... — Но ты должен что-нибудь надеть. — Эм, на мне и так что-то надето. — Я имею в виду что-то более… — он старался не представлять определенные части тела, болтающиеся в нескольких дюймах от своего лица. Одно дело — делать наброски Чеса с безопасного расстояния на стуле, другое — двигаться рядом с ним. — Что-то более поддерживающее, — наконец выдавил он, снимая пиджак и аккуратно складывая его на спинку стула. Пожав плечами и сказав: — Ладно, так уж и быть, — Чес порылся в своей куче одежды и достал пару боксеров. Себастьян снял туфли и робко сел, подтянув колени к груди, отмечая еле заметный слой грязи, появившийся на его пальцах после того, как он коснулся ковриков. Он сморщил лицо. Чес закрыл глаза рядом с ним, положив руки на скрещенные ноги. — Сначала ты должен познакомиться со своим дыханием. — Познакомиться с моим дыханием? — фыркнув повторил Себастьян. Это уже звучало слишком банально. Чес шикнул на него. — Дыхание — это, типа, основой элемент йоги, — он продемонстрировал это глубоким вдохом и выдохом, после чего перекатился вперед на руки и колени. — Это то, чему ты следуешь во время практики. Сопоставляешь каждое движение с дыханием. Смотри, — на вдохе он прогнул спину, а копчик и макушку головы наклонил вверх; на выдохе его спина округлилась, как у испуганной кошки, а подбородок прижался к груди так, что он мог видеть свой пупок. Если на это было приятно смотреть, то делать это было еще приятнее. Себастьян мог практически слышать скрип своего скованного позвоночника, когда тот напрягся так, как не напрягался уже много лет. Неплохое начало. Возможно, Чес действительно был прав. — Адхо мукха шванасана. — Эм, — Себастьян вспомнил свои уроки испанского. — Извини, no hablo español? Теперь настала очередь Чеса фыркать, и он крепко уперся руками и ногами и поднял бедра в воздух. — Que mono eres, — пробормотал он себе под нос. — Это санскрит. И я просто произнес название позы. — Оу, — Себастьян попытался повторить за ним, но его пятки отказались касаться земли, когда он выпрямил ноги. Он украдкой взглянул на Чеса, чтобы убедиться, что делает все правильно. Приложив немного больше усилий, он смог коснуться земли, но его бедра дрожали от напряжения. — Я-я не знал, что у них есть названия. — Мм-хм. У них у всех есть названия. Эту называют позой собаки мордой вниз. А следующая… — он подпрыгнул вперед между руками и поднялся на ноги. — … это поза горы. Тадасана. Как «та-да»? задумался Себастьян, карабкаясь вверх вслед за ним. Какое глупое название. Оказалось, что у них у всех глупые названия. Ардха уттанасана, поза обезьяны, бхуджангасана, поза кобры, урдхва мукха шванасана, собака мордой вверх. Он не знал, учил ли он чужой язык или играл в шарады про животных, пока Чес шаг за шагом показывал ему последовательность, которую он до сих пор воспринимал только с точки зрения художника. Однако то, что со стороны казалось простым и легким, на деле оказалось совсем не таким, требуя такого уровня силы и гибкости, которого Себастьяну явно не хватало. В то время как Чес мог коснуться лбом своих голеней в уттанасане, Себастьян с трудом доставал до пальцев ног. На элегантную чатуранга дандасану Чеса, Себастьян ответил неуклюжим падением носом на коврик. Однако, решив не уступать, он продолжил, втискиваясь в позы с явно меньшим изяществом и стараясь не выдать того факта, что вот-вот потянет мышцу. Пот начал стекать по внутренней стороне его рук. Черт, ну почему он не настоял, что не был подобающе одет? К концу первой виньясы Себастьян тяжело дышал, его белая рубашка была в серых пятнах, а ноги тряслись под ним, грозя в любую минуту подкоситься. — Чувак, если хочешь, можем сделать перерыв, — сказал Чес рядом с ним, сделав еще одну идеальную позу воина, или как там ее. — Я в порядке! Я смогу! — прохрипел Себастьян, его дыхание стало коротким и прерывистым. Он старался держать себя в таком же идеальном равновесии, несмотря на то, что его подколенные сухожилия протестовали, а плечи дрожали. — Это… это так же просто, как игра ребенка! Чес выскользнул из позы, опустился на колени с вытянутыми вперед руками и уперся лбом в коврик. — А это — поза ребенка. Благодарно выдохнув, Себастьян рухнул на месте, пыхтя. Чес повернул голову и мягко улыбнулся ему. — Не нужно так сильно напрягаться. Глубоко входить в позу — не главное. — Я не. Напрягаюсь, — он с трудом переводил дыхание. — Я просто стараюсь. Делать все правильно. — А, — Чес серьезно кивнул. — Нда, звучишь как претендент на золотую медаль. Возможно так ты даже сможешь выиграть национальный турнир по йоге. — А такие есть?! В ответ Чес лишь закатил глаза. — Ты во всем такой? — он не звучал разочарованным, лишь позабавленным. — Слушай, для первого раза ты неплохо справляешься. — Но. Мои позы. Не похожи на твои, — отметил Себастьян. — Запомни, это называется йога-практика, а не йога-правильно, — Чес выпрямился сидя, руки на бедрах. — Почему бы тебе не прислушаться к собственному совету. Как там было? «Лучше испортить позу, чем испортить свое тело»? Себастьян не ожидал, что его собственные слова недельной давности будут брошены ему обратно в лицо, и удивленно моргнул. Так не должно было быть. Он ведь был одаренным от природы, вундеркиндом, лучше всех во всем и превыше всякой жалости. Теперь он начал ощущать, как его гордость, словно коварное облако сажи, надвигается с горизонта его сознания, готовая бросить на все тени сомнений и насмешек. — Ну же, нам осталось еще кое-что сделать, — сказал Чес, снова похлопывая по коврику. Себастьян подавил желание проворчать. Ему совсем не хотелось выставлять себя еще большим дураком, чем уже пришлось. — Какой смысл? Очевидно же, что у меня нехорошо получается. Видимо, это не для меня, — зелен виноград, как говорится. — Сказал человек, который занимается этим всего десять минут. Будь к себе более снисходителен. Да и вообще, в йоге не может получаться «нехорошо», главное, чтобы ты чувствовал себя хорошо, — Чес потянулся к своему рюкзаку и начал в нем копаться. — И кстати об этом, у меня есть как раз то, что нужно для нашего охлаждения. Вот, — сказал он, бросая в руки Себастьяна портативный кассетный плеер. Он осмотрел его, впечатленный. Это был не просто кассетный плеер, а ультрасовременная модель с золотым логотипом «Sony Walkman Cassette-corder» сбоку, сохранившимся в безупречном виде. Наверняка он стоил целое состояние. Как Чес вообще мог позволить себе такое, если все его вещи выглядели так, словно были обносками или были найдены у обочины? — Откуда у тебя... — Не забивай этим голову, — прервал его Чес с неловкой ухмылкой, надевая наушники Себастьяну на уши. — Так, а теперь меньше разговаривай, больше слушай. Это поможет тебе настроиться на нужный лад. Пробежав большим пальцем по кнопкам, расположенным сверху, Себастьян нажал «Play». Тут же раздалась пронзительная какофония гитар и барабанов, и вокалист закричал прямо ему в уши: «WE'RE NOT GONNA TAKE IT!». Он вскрикнул и дернул голову назад. — Упс, сорян, — Чес схватил плеер обратно и перемотал кассету вперед, пока не нашел то, что искал. — Во, так должно быть лучше. Хэви-метал сразу же сменился тихой флейтой и гитарой. Но таких флейт и гитар Себастьян никогда раньше не слышал. Они настолько отличались от знакомых классических произведений, игравших по всему поместью Швагенвагенс, что трудно было определить их источник. Деревянные духовые звучали низко, как вечерний зов птиц, а гитара имела отчетливый металлический звон, ноты поднимались и опускались в пьяных дифтонгах. Сквозь эту гипнотизирующую мелодию он мог слышать одобрительное хмыканье Чеса. — Ладно, готов? Теперь смотри внимательно, — ухмыляясь, Чес закрыл глаза и лег на спину. Себастьян глядел на него сверху вниз, в ожидании. — И? — И все. Он, должно быть, шутил. — Ты звучал так, будто это и правда поможет. Но ты вообще ничего не делаешь — Поможет, и я делаю. Шавасана — самая важная поза. Йога — это не только принятие крутых поз. Это просто пребывание здесь, в настоящем, — грудь Чеса раздулась от глубокого вдоха, прежде чем он выдохнул: — В моменте. Спорить было бессмысленно. Его костюм и так уже был испорчен, чего стоили еще несколько складок? Смирившись с тем, что позже ему придется выслушивать упреки Ровда, Себастьян лег рядом с ним, сложив руки на груди и устремив взгляд на потолочные балки. Они наверняка были грязными. — Хватит думать, — протянул Чес рядом с ним. — Расслабься. Позволь своим ногам раскрыться, руки по бокам. Себастьян закатил глаза, но послушно сделал то, что ему сказали, удивляясь, как Чес мог так много уловить, даже не глядя. — Сосредоточься на мне. Легче сказать, чем сделать. Себастьян чувствовал себя нелепо, лежа на полу с этой новомодной чепухой, играющей в уши, рядом с Чесом, который наверняка уже заснул, такой довольный и безмятежный, в то время как сам Себастьян был в таком жалком состоянии, что уже представлял, как между ними пролегают мили. Хотя Чес был прямо здесь, на расстоянии вытянутой руки. Даже меньше. Он был настолько близко, что Себастьян чувствовал тепло его тела. Его дыхание углублялось, замедлялось. Становилось направляющим, приводя дыхание Себастьяна в тот же спокойный ритм. И с каждым вдохом его голова становилась все легче. Струнные ноты музыки сплетались между его блуждающими мыслями, пока они распространялись. Истончались. Растаяли из этого мира. Шавасана... Это слово обдало его, словно островной ветер. И внезапно Себастьян больше не лежал в углу арт-студии. На пыльных ковриках расцвели пальмовые листья и тропические цветы, блестящие от росы, а в ушах зазвучало пение экзотических птиц, и он перенесся в другое измерение. Отдаленно он подумал, что, должно быть, тоже засыпает — чем еще можно объяснить такую невесомость? — но это было расслабление, пришедшее откуда-то из глубин, где сознание уступает место подсознанию. Когда его разум опустел, его наполнило всеобъемлющее чувство спокойствия, тепла, которое охватило его с ног до головы, словно он лежал на нагретом солнцем пляже, а прибой плескался у его ног. Все его тревоги и страхи, мелочности и неуверенности смывались с каждым уходом волн, как ненужный хлам. Они не служили здесь никакой цели, и на смену им пришли новые перспективы: покой и уверенность, принятие и убежденность. Так вот что Чес имел в виду. Неудивительно, что он всегда был так расслаблен, ведь внутренний покой находился всего в нескольких глубоких вдохах. Одна только мысль о Чесе ослабила его напряжение еще на один градус, его осознание вторглось глубже и вызвало на поверхность больше эмоций — таких, которым трудно дать определение, но которые были гораздо более захватывающими. Там были радость и стремление. И тайное, непримиримое желание, пылавшее в его нутре. Его плотно сжатые губы разошлись, и со следующим выдохом его мышцы наконец-то расслабились. Его сжатые в кулаки ладони раскрылись. И край пальца коснулся чего-то теплого. Это была лишь крошечная точка контакта, легчайшее прижатие кожи к коже, в том месте, где его рука коснулась руки Чеса. Невинно. Безобидно. Но от этой точки Себастьян пылал. От его пальца исходило тепло, проходя через кисть, вверх по руке, груди, выдавив воздух из легких, лишив его дыхания. Его всего охватило дурманящее чувство. Покалывание. Если раньше он содрогался при мысли о прикосновениях, то теперь он был почти одержим тем, насколько это правильно, и все его внимание было сосредоточено лишь на этом ощущении, на одной точке связи с самым дорогим для него человеком в мире. Его сердце начало колотиться, сопровождая песню, которая все продолжала свой эротический танец в его ушах, в то время как вторая пульсация возникла чуть ниже его живота... Себастьян резко выпрямился, срывая наушники. — Воу, ты в порядке? — Чес медленно приподнялся, потирая лицо, словно кто-то потревожил его комфортную дрему. — Я думал, мы остывали. Ты, может, и да. Себастьян подавил слова, прежде чем они смогли вырваться наружу. Ему и так было трудно дышать из-за комка в горле, и он не мог быть уверен, что его голос не задрожит так же сильно, как и все его тело. — Просто... забери! — он пихнул ему кассетный плеер, желая избавиться от этой проклятой штуки. — Да ладно, чувак, — Чес двинулся за Себастьяном, пока тот напяливал туфли и пытался запихнуть пиджак под мышку вместе с альбомом для рисования. — Пусть пока будет у тебя. А завтра можешь вернуть, — сказал он, преграждая ему путь к быстрому бегству. — Кто знает, может, там найдется еще что-то, что тебе понравится. Себастьян держал взгляд на плеере, а не на Чесе, не уверенный, что у него хватит сил снова встретить эту улыбку. — Ладно, — буркнул он, выхватывая плеер и выходя из угла для моделей без оглядки, и не слушая, что говорит ему вслед Чес. Он почти рухнул на табурет, натягивая пиджак и укладывая волосы на место дрожащими руками. Каждая часть его тела тряслась, но он не мог сказать, было ли это из-за усталости от йоги или того, что он испытал после нее на ковриках. Охлаждение должно было прояснить его разум, и хотя оно казалось очищающим, спокойствие было недолгим. Подобно кислороду, питающему голодное пламя, дыхательное упражнение также разожгло внутри него эмоции, которые, если подумать, были там все это время, хоть и вечно игнорировались и не замечались. Он попытался присмотреться к этой эмоции, выманить ее из уголка своего сознания, но эта попытка вызвала в нем еще одну дрожь, будто он тянул за что-то внутри себя, что не выдерживало напряжения. Он вздохнул, поднимая взгляд на свой холст в поисках передышки. Но Чес лишь смотрел на него в ответ. Несмотря на то, что работа была еще только в процессе, его сходство улавливалось в игривой ухмылке и пронзительном взгляде. Себастьян уставился на картину, убежденный, что она как-то изменилась, стала более яркой, более насыщенной, чем когда он в последний раз подносил к ней кисть час назад. Но как это было возможно? Он проследил глазами линии фигуры, но ответ лежал за периферией, и чем сильнее он искал его, тем больше тот скрывался из виду. Это было все равно, что пытаться описать цвет, которого он никогда раньше не видел. Изменение просто было, интегральный сдвиг, произошедший в холсте — или, если точнее, в нем самом. Потерявшись в своих мыслях, он не заметил ни звонка на урок, ни толпы учеников, начавших заполнять класс вокруг него. Ни мальчика с поднятым воротником, который все это время знающе ухмылялся у него за спиной.

***

Было уже далеко за полночь, и лунный свет лился в его окно сквозь раздвинутые шторы. Себастьян отвернулся от него, зарывшись лицом в подушку. Он тяжело вздохнул, затем перевернул ее и попробовал другую сторону. Бесполезно. Его мысли неслись с бешеной скоростью, а тело, несмотря на потребность в отдыхе, отказывалось сотрудничать. Он свернулся на бок и прижал кулак к животу. Он отпросился с обеденного стола, даже не притронувшись к еде, ссылаясь на головную боль. После душа и привычного осмотра комнаты — некоторые проступки из детства все еще не могли быть прощены — он лег спать пораньше, желая погрузиться в дремоту. Вместо этого, дневное волнение не покидало его, и последние несколько часов он провел, метаясь и ворочаясь. Ноющая боль в его животе не имела ничего общего с обычным голодом, ее корни тянулись гораздо ниже, туда, где его возбуждение толсто и тяжело лежало на его бедре. Он лишь крепче сжал кулак, проведя большим пальцем по поверхности костяшек, вспоминая, как мимолетное прикосновение Чеса заклеймило его. Это оставило свой след на нем даже сейчас, и он наконец сбросил с себя одеяло в раздражении, желая обвинить летнюю ночь в лихорадке, охватившей его тело и одурманившей его мозг. Соблазнительные фигуры чувственно танцевали в сгустках теней на потолке, в то время как крест над его головой указывал на него, как обвиняющий палец, напоминая, что Бог видит все нечестие. Он почти подумал о том, чтобы вскочить с кровати и принять хороший, долгий, холодный душ, чтобы очистить голову. Обычно это помогало, когда его тело вело себя подобным образом. Или он мог просто переждать это, побороть свои порывы, читая молитву Господу. Раньше, когда он поддавался искушению, от облегчения у него кружилась голова, но при этом он чувствовал себя настолько грязным, что поклялся никогда больше этого не делать. Это обещание он сдержит до тех пор, пока его решимость остается непоколебимой. Однако сегодняшняя ночь оказалась той самой ночью, когда решимость подвела его. Грешное желание уже скользило вверх между его ног, заставляя бедра подрагивать. И когда мягкая ткань халата задела его эрекцию, ему пришлось подавить стон. Уперев кулаки по бокам в знак стойкого неповиновения, он попытался думать о сестрах из воскресной школы, об огне и сере, а не о Чесе. Не о Чесе и его пальцах, ласкающих воздух, пока он говорил, и об его упругом прессе, и идеальной заднице. Дыхание Себастьяна участилось, пот выступил на лбу, как знойный туман в джунглях: его личный райский сад. Место первородного греха. Он практически мог слышать скрежет чешуи искушения, когда она пробиралась вверх по его шее, чтобы запустить свой язык в его ухо с соблазнительным шипением: Сосредоточься на мне. И Себастьян знал, что у него не хватало сил сопротивляться. На этот раз раздалось настоящее шипение, когда он освободил поясок на талии и позволил складкам халата распахнуться по бокам. Он прикрыл глаза, чтобы укрыться в стенках своих фантазий, представляя, как Чес склоняется над ним, со стройными мускулами и нежной силой, и гадая, какие ощущения могли бы вызвать руки Чеса на нем. Провел бы он ладонью вверх по его шее, прижимаясь к его учащенному пульсу? Вот так. Запустил бы пальцы в его волосы, чтобы удержать на месте? Вот так. Провел бы грубым большим пальцем по его губам, пока они не раскрылись, чтобы пососать его? Скользнул по его животу и запустил руку в пучок лобковых волос. Взял его в руку. Слабый вдох нарушил тишину комнаты, когда он, наконец, обхватил пальцами свою эрекцию, и удовольствие затрепетало и заискрилось. Стыд проклинал его за слабость, пока он гладил вверх по всей своей длине и снова вниз, сжимая основание члена в тщетной попытке заглушить свою похоть. Его бедра лишь нетерпеливо подпрыгивали в тугой изгиб кулака, а напряжение, застывшее в основании позвоночника, разливалось вниз по конечностям. Он раздвинул бедра, и любопытные пальцы спустились ниже, чтобы провести под яйцами, плотно прижатыми к нему. Его брови сошлись в предвкушении удовольствия, и он не знал, как действовать дальше, но знал, что не может отступить. Он аккуратно обвел кончиками пальцев завиток плоти, с каждым движением заставляя его напрягаться и дергаться в ожидании, пока заряды электричества пронизывали его до основания. Другой рукой он снова обхватил себя. Каждый вздох вырывался из него с дрожью, задыхаясь от нужды и желая почувствовать на себе вес Чеса. Он мог это представить. Все тело Чеса двигалось бы непрерывной волной, каждый толчок его бедер вдавливал Себастьяна в матрас, заполняя его. Или, может быть, на нем был бы рот Чеса, та кривая ухмылка, растянувшаяся вокруг его члена, пока он брал его целиком. А может, Чес сам бы прогнулся под ним, податливый и признательный, раскрываясь навстречу прикосновениям Себастьяна... Он втянул воздух сквозь сжатые зубы, рука на его члене задвигалась быстрее, и он потерял себя в потоке своих фантазий, пока голос Чеса шептал ему на ухо порочные поощрения. Пусть дьявол забирает его душу, ему было плевать. Он с радостью бросился бы в пламя, если бы это сулило освобождение, которого он так отчаянно хотел. Получить это. Получить его. — Чес! — сдавленный звук застрял в его горле за стиснутыми зубами. Его ритм сбился, распался, плавные поглаживания сменились бешеным, нетерпеливым трением, и его охватили ощущения, становясь все туже и горячее, пока он, наконец, не выплеснулся на свой кулак с подавленным вздохом облегчения. По его бедрам пробежали афтершоки, пальцы судорожно дергались вдоль размягчающегося члена. Тяжело дыша, он поднял руку и посмотрел на свидетельство своего греха, расписанное на пальцах, затем со вздохом откинул ее на край кровати, и его сердце все еще колотилось в бешеном темпе. Другой рукой он провел по лицу. Постепенно сладкое блаженство его послевкусия прошло, и чувство раскаяния быстро наступило на пятки, уже порицая его за распутство и цитируя Писание. Что он натворил? Он только что кончил, представляя Чеса, вот что. Единственного человека, с которым сблизился, которому, как казалось, он мог открыться. Того, кого считал своим другом. И он только что использовал этого друга — тем более парня — как материал для дрочки. Ниже он уже просто не мог опуститься. Издав стон, он перекатился на живот. Он мог чувствовать, как сперма сочится на его халат, и нахмурился. Как ему теперь предстать перед Чесом, после того, как он поддался своим желаниям, как какой-то извращенец? Никогда больше, сказал он себе, пытаясь найти утешение в своем убеждении, хотя одна лишь мысль о Чесе заставила его член еще раз пытливо дернуться. Только чистое изнеможение не позволило ему тереться о матрас и терять себя снова и снова. Прежде чем у него появились другие веселые идеи, он вытер беспорядок халатом и засунул его на дно корзины для белья. Ровд не станет задавать вопросов, и он сможет вынести этот позор в одиночку. Не имея сил даже снова зарыться под одеяло, он плюхнулся обратно в кровать, позволяя летнему воздуху согнать пот с его кожи. В считанные секунды им овладел сон, и последней мыслью перед тем, как он погрузился в грезы, было то, что утром он всегда может принять еще один душ.