Контрапост

Он точно из Чеса. Ярлык эхом отдался в ушах Себастьяна, прежде чем опуститься к его животу. Там он горел, как раскаленный уголь, а соблазн, питавший его прежние фантазии, приобрел куда более греховный оттенок. Он знал, что означали эти слова. Вопреки здравому смыслу, он бросил взгляд на уголок для моделей, где под складными ширмами изредка мелькала тень. Все еще свежие воспоминания об обнаженной коже и подтянутых мышцах заставляли его воображение напрягаться, а тело — потеть. Одно лишь осознание того, что натурщик находится там, один, неизвестно в каком виде — одетый или раздетый — разжигало в нем очередную вспышку постыдного жара. Он снова посмотрел на свой пустой альбом для рисования, сжимая руки в кулаки на коленях. Неудивительно, что он не мог сосредоточиться, ведь этот суккуб наложил на него свои чары, как на ничего не подозревающую жертву. Он не был виновен. Его чистая душа не имела ни единого шанса против такого коварного существа, которое зарабатывало на жизнь тем, что соблазняло мужчин и заманивало их на путь зла. И судя по наглой ухмылке на лице модели, когда тот в очередной раз вышел на платформу, маленький катамит точно знал, что делал. Однако, решив не отвлекаться снова, Себастьян заставил себя приступить к работе, стараясь наблюдать за моделью со свойственным себе безразличием. Это была катастрофа. В резком контрасте с живой энергией поз модели, линии Себастьяна были жесткими, бессвязными, лишенными всего изящества его привычных работ. Профессор Ганс не скрывал своего разочарования, и даже его сокурсники начали замечать, что у лучшего ученика возникли трудности. Как бы он ни старался, он не мог разбить этот предмет на более простые части. Его рука задерживалась всюду, куда падал взгляд, теряясь в ложбинке между грудными мышцами модели, прослеживая волоски, которые спускались по его плоскому животу, все ниже и ниже, к его внушительному... Прозвенел таймер, занятие закончилось, и к концу дня ему по-прежнему нечего было показать. Перед выходом из класса прошло голосование за финальную позу семестра, которое Себастьян пропустил из-за несвоевременной боли в животе. Вернувшись, он застал модель в полулежачем положении на табурете и подушках. Композиция была признана напоминающей классику в духе "Олимпии" Мане, что очень понравилось всему классу. Один лишь Себастьян был встревожен. Впрочем, разве можно было его винить? Так уж получилось, что натурщик был обращен лицом прямо к нему. В то время как пара студентов помечала платформу полосками скотча, чтобы обозначить расположение модели, Себастьян молча осуждал позу. На его взгляд, она делала натурщика похожим на наркомана, потерявшего сознание на мусорной кучке. Тот факт, что картина Ванессы висела прямо у того за головой, только усугублял ситуацию. Теперь ему приходилось смотреть сразу на две жалкие картины. Он провел вечер за изучением книги по анатомии. Завтра они уже должны были приступить к последнему заданию, и если он не мог совладать с моделью во время простых жестовых набросков, то как он собирался пережить остаток лета? Отчаявшись найти решение своей проблемы на страницах книги, он прочитал ее от корки до корки. Пропорции, группы мышц, источники света. Изучение основ помогло ему заземлиться, успокаивая своей привычностью. Но чары распутника, очевидно, последовали за ним домой, и его мозг продолжал накладывать голову модели на диаграммы, в результате чего все занятие пошло прахом. Он со вздохом опустил лоб на раскрытую книгу. Что же ему делать? Он был обречен провалить зачет, если не найдет способ решить эту проблему. На какое-то мгновение он подумал о том, чтобы просто отчислиться из школы и избавиться от всего этого хаоса. Но нет, его отец никогда бы этого не допустил. Густав Швагенвагенс тут же лишит сына наследства, нежели будет терпеть отчисление. Он постучал пальцем по странице возле своей щеки, обдумывая это. Действительно, ему нужно было сохранить не только свою репутацию, но и репутацию своего отца. Он же был Швагенвагенсом, в конце концов. Безусловно, это означало, что его мнение имело значение, не так ли? Если натурщик ставит под угрозу академические успехи такого таланта, как он, это было его право — нет, его долг — сообщить об этом руководству и немедленно устранить угрозу. К тому же, школа никогда не потерпит извращенца в своих рядах. Только представьте, какой будет скандал! Ему не всегда нравилось полагаться на свою родословную для достижения целей, но это был экстренный случай. Как говорится, отчаянные времена требуют отчаянных действий.

***

На следующий день, когда остальные ученики ушли на обед, он направился прямо к профессору Гансу, чтобы высказать свои претензии. Он мысленно репетировал свою речь все утро — что было довольно легко, учитывая, что он все равно не мог работать — зная, что ему нужно будет подать эту тему достаточно деликатно и тактично. Стоя у стола, сложив руки за спиной, он почесал зудящую под повязкой руку и начал: — Сэр, у меня есть некоторые опасения касательно новой модели, которые я хотел бы довести до вашего сведения, — он знал, что профессор Ганс прервал свой обед, чтобы выслушать его, и не собирался терять ни секунды. — Я считаю, что он не подходит для этого класса. Профессор Ганс посмотрел поверх своих очков и приподнял бровь, что Себастьян воспринял как знак продолжить. — Учитывая интересы консерватории, я настоятельно рекомендую немедленно заменить его, — слова вырвались из него так же быстро, как и его бьющееся сердце. Он не собирался разглашать более пикантные причины, затаившиеся в его голове; профессор не потерпит их. Не говоря уже о том, что Себастьян не был уверен, что сможет выдержать повторение этих слов вслух. Профессор Ганс сложил руки перед собой с озадаченным видом. — Боюсь, я не могу этого сделать. Найти замену под конец семестра будет невозможно. Должен отметить, что герр Модель был настоятельно рекомендован гильдией арт-моделей. Забронировать его было совсем непросто. По всей видимости, он очень популярен. Тонкий подтекст кольнул Себастьяна, словно игла, вызвав чувство — беспокойства? Отвращения? Зависти? — которое пронеслось у него в животе. Он прокашлялся. — Я ценю это, профессор, но должен настоять… — Герр Себастьян! — профессор Ганс ударил руками по столу, и Себастьян вздрогнул, чуть не прикусив язык. — Не понимаю, что на тебя нашло. Если у тебя так много проблем с заданием, то начни заниматься дополнительно в свободное время. Я не потерплю, чтобы ты нарушал порядок в моем классе, и не хочу слышать от тебя больше ни слова об этом, понятно? Или нам придется привлечь твоего отца? Себастьян уже отходил от стола. — Нет, сэр. В-в этом нет необходимости, — он пожалел, что затронул этот вопрос, его пылкое негодование было погашено, превратившись в кучку пепла. — Вы абсолютно правы. Простите, что отнял у вас время. После того, как профессор оставил его, фыркнув и выйдя из комнаты, Себастьян бросил осуждающий взгляд на уголок для моделей, на постоянно мелькающую тень на полу, дразнящую его. Бога ради, да что он там делал? Ничего приличного, это уж точно. Затем его взгляд упал на платформу — и на лежавшую на ней ленту из блестящего атласа. Это был пояс. Пояс от халата натурщика. Должно быть, он случайно оставил его там, прежде чем уйти на перерыв. Именно так Себастьян и нашел то решение, которое искал. Он незаметно подобрал пояс и сунул его в карман. Затем он поспешил выйти из студии, и в его голове быстро созревал план. Внизу, в столовой, он рассеянно ковырялся в еде. Он всегда терял аппетит, когда был чем-то занят. И сейчас он был занят тем, что смотрел на часы, ожидая окончания обеденного перерыва. Минутная стрелка показывала 10 минут до начала урока. Настал его шанс. Состроив безразличное выражение лица, он тихонько проскользнул наверх в студию. Она была пуста, и даже на полу под складными ширмами было спокойно. Идеально. Натурщика тоже не было, как он и рассчитывал. С поясом в руке, он направился к уголку для моделей. Если кто-нибудь неожиданно зайдет и застанет его рыскающим, где не следует, у него будет прекрасное оправдание: он обнаружил пояс и просто хотел вернуть его владельцу. Ничего больше. Ему требовалось всего несколько минут. Этого времени было достаточно, чтобы пробраться внутрь и найти какой-нибудь компромат. Открытую бутылку спиртного, подозрительный пакетик — что угодно, что могло бы выдать натурщика за дегенерата, которым он и являлся. Один визит в кабинет директора, и его вышвырнут быстрее, чем можно будет сказать «кризис предотвращен». Себастьян был воспитан в добрых христианских традициях, но даже он не прочь был устроить небольшой саботаж, если это могло спасти его шкуру. Он подошел к закрытому занавеской входу. Его пульс участился от предвкушения того, что он собирался сделать. Он отодвинул занавеску... И чуть не споткнулся прямо о натурщика, лежащего на спине с раскинутыми по бокам руками и ногами. Мертвого. Себастьян отпрянул, поднес руку ко рту и ахнул. — О боже! — слова вырвались прежде, чем он успел их остановить, и его сознание помутилось. Он уже собирался развернуться и бежать за помощью, как вдруг глаза модели дрогнули и раскрылись. Моргая, он посмотрел на Себастьяна снизу вверх. Его губы, которые мгновение назад были расслаблены, скривились в ухмылке. Он изогнул бровь и снял один наушник с уха. — К чему весь шум, чувак? —Ты… — волна облегчения накрыла Себастьяна, прежде чем его взгляд опустился ниже. Только тогда он понял, что натурщик был голым, его халат расстелен под ним как одеяло, а зеленая куртка служила подушкой для его головы. От шеи к ушам Себастьяна пробежал жар, и он отвернулся, заикаясь: — Я-я думал, ты… — почему ему казалось таким возмутительным смотреть на него обнаженного, когда он уже столько раз видел его нагишом? — Думал я что? — Неважно, — его глаза быстро осмотрели небольшую раздевалку: пол был застелен тонким резиновым ковриком, в углу стоял раскладной стул, к которому был прислонен потрепанный рюкзак, а сверху лежала куча одежды натурщика и термос. Эта скудная обстановка напомнила ему, у кого здесь была власть. Он дерзко фыркнул. — Что ты вообще делаешь на полу? — Позу трупа. — Что? — Себастьян снова посмотрел на него, сморщив нос так, будто действительно почувствовал запах мертвечины. Натурщик подогнул колени и подался вперед, плавно поднимаясь на ноги. — Мм, просто охлаждаюсь, — сказал он в качестве объяснения. Бросив наушники на кучу одежды, он повернулся, и его лицо засияло. — А, вот же он. А я-то думал, куда он делся, — с легкостью проскользнув в личное пространство Себастьяна, он взял пояс из его рук. — Спасибо, чувак. Его голос был низким, подметил Себастьян. Хриплым для подростка. Страстным. Пока он разгонял свои предательские мысли, натурщик непринужденно поднял с пола халат и надел его обратно, затянув на талии. — Что ж, эм, могу чем-то помочь? Дополнительный слой ткани между ними помог вывести Себастьяна из оцепенения. Он не забыл, ради чего пришел, и его взгляд стал таким же твердым, как и голос. — Собственно говоря, да. Натурщик ухмыльнулся еще шире. — Да? И чего же вы изволите? Почему он сформулировал это именно так? И почему он продолжает улыбаться, черт побери? Решимость Себастьяна грозила пошатнуться, но он взял себя в руки и поднял нос кверху, чтобы посмотреть на невысокого парня с еще более суровым видом. — Я пришел сказать, что тебе здесь не место. Не теряя ни секунды, натурщик плавно ответил: — Эм... По-моему, ты перепутал. Это ты не должен здесь торчать. — Я имею в виду в этом классе! Натурщик снова лениво моргнул. На минуту Себастьяну почти показалось, что тот его не расслышал, и он вот-вот собирался повторить, как вдруг тот ответил мурлыкающим гулом. — Хмм. А у тебя много... — он покрутил рукой в воздухе. — Много солнечной энергии, не так ли. — Солнечной… О чем ты? Теперь натурщик делал что-то похожее на гимнастику, скручиваясь на месте и потянувшись руками за голову. — Ну знаешь, ты будто вечно в движении. Это вредно для твоей сакральной чакры, приятель. Тебе не помешало бы побольше лунной энергии. Для баланса, знаешь? Себастьян фыркнул. К чему были эти слова о солнце и луне? Да и вообще, зачем он ввязался в этот бредовый разговор? Он вообще надеялся избежать столкновения с моделью. Но теперь, не имея выбора, он неуклюже выпалил первое, что пришло в голову. — А знаешь что? Ты... ты не очень хорошая модель. — Ну не знаю, чувак. Вроде никто еще не жаловался, — он склонил голову и хитро ухмыльнулся. — Ты уверен, что проблема во мне? Себастьян покраснел, задетый этим намеком. Да как он посмел его оскорбить? Он хоть имел представление, с кем разговаривает? Он был Себастьяном Швагенвагенсом, наследником знаменитого художника и восходящей звездой консерватории. Его будущее уже было обеспечено, его талант и социальный статус гарантировали ему успех. Последнее, что ему было нужно, это чтобы какой-то мелкий грязный червяк все испортил. Его кулаки дрожали по бокам, и из него вырвались слова: — Я знаю, что ты такое. По чертам натурщика пробежала тень, малейшая дрожь в его невозмутимом выражении лица. Вот так. Ему наконец-то удалось добиться от него реакции, и Себастьян вознаградил себя триумфальной ухмылкой. — О, да? — тон натурщика шипел по краям, и он подкрался ближе, глядя вверх на Себастьяна с чем-то, напоминающим смелость. — И что же? — Ты… — его горло сжалось, не давая произнести ни слова, даже несмотря на то, что в голове пронеслась череда ужасных образов, каждый из которых был более непристойным, чем предыдущий. — Ты… — Что? Парень из Чессса? — слово раздалось со свистом, как предупредительное шипение гадюки, и Себастьян задумался, не совершил ли он ужасную ошибку. — И что с того? Лишенный единственного заряда в своем арсенале, он внезапно оказался беззащитным и сделал непроизвольный шаг назад, пока не почувствовал за собой занавеску. Черт, он пришел сюда, чтобы поставить этого парня на место, но теперь он сам чувствовал себя не в своей тарелке. Ситуация стремительно ухудшалась, и его голова кружилась от того факта, что натурщик теперь находился так близко к нему. Слишком близко. Осмелев от отступления Себастьяна, он сделал еще один шаг, загоняя его в угол. Его глаза снова прошлись вверх-вниз, словно разглядев секрет Себастьяна в румянце на его щеках. Одного только бешеного стука его сердца было достаточно, чтобы выдать его. Желудок Себастьяна скручивался в узел. — Н-ну? Это правда? — часть него хотела найти причину, чтобы списать этого мальчика со счетов раз и навсегда! Другая же часть, однако, хотела лишь узнать его поближе. — Ты из Чеса? Ответ последовал после тяжелой паузы. — Остановимся на «Чесе». Что ж, герр Себастьян, раз уж мы представились, почему бы тебе не позволить мне делать мою работу... а себе — свою? — его голос упал до хрипа, и он смотрел на Себастьяна с явным интересом, пытаясь разглядеть его за слоями брони. — Знаешь, ты хоть и вечно пялишься, но все равно многое упускаешь. Ты вообще смотришь? Конечно, Себастьян смотрел! Как будто было на что еще смотреть! Чес уже полностью занял все его мысли с момента, как он положил на него глаз, а теперь он занимал каждый дюйм его зрения, и его невозможно было игнорировать, когда он стоял всего лишь на расстоянии ладони. Его глаза бешено метались по чертам Чеса, вбирая и каталогизируя каждую деталь, которую он упустил с расстояния: сильная пульсация на шее, брызги веснушек на херувимских щеках, щель между зубами, которая мелькнула, когда тот облизнулся, широкая плоскость носа, переходящая вверх — к его глазам. Его глаза были спокойным морем в пасмурный день, в их глубинах сверкали безмятежность и мудрость. Себастьяну всегда было трудно долго смотреть в чьи-то глаза, но сейчас он не мог заставить себя отвести взгляд. Спокойствие, отраженное в этих стеклянных лужах, омывало его летним дождем, даря прохладную передышку его непрекращающейся лихорадке. Чес был достаточно близко, чтобы прикоснуться к нему, если бы он захотел. Достаточно близко, чтобы даже поцеловать его. Достаточно близко, чтобы... Краем глаза он заметил, как Чес уже поднимает руку к его лицу. От страха у него свело живот. — Извини! — вскрикнул он, рефлекторно прикрываясь руками, выставленными вперед, чтобы защититься от надвигающегося удара. Чего он еще ожидал? После того, как он ворвался сюда, пытался показать, что он главный — и ради чего? Чтобы удовлетворить свое хрупкое, маленькое эго? И теперь он будет наказан за это. Дурак, дурак, дурак! Он сам в этом виноват. Прошел напряженный момент. И... ничего. Когда он, наконец, прищурившись, открыл глаза, то увидел, как Чес смотрит на его руку. Его брови изогнулись в любопытную дугу, глаза метнулись вниз к лицу Себастьяна, затем обратно к бинтам на запястье. Затем снова вниз. — Чувак, — медленно начал он, и на его лице начало проявляться осознание. Он увидел. Он знал. — Нет, стой! Это просто… — Себастьян прижал руку к груди, чувствуя себя обнаженным и открытым. Взгляд Чеса смягчила почти жалостливая улыбка. — Все хорошо. Я не буду... Но к тому времени у Себастьяна закончились места, где можно было спрятаться, и он кувыркнулся назад через занавеску и упал на задницу под грохот художественных материалов. В этот же момент прозвенел звонок, и в студию начали проникать первые ученики. Себастьян приподнялся на локтях и посмотрел вверх, но занавеска уже вернулась на место, скрыв Чеса из виду. Если кто-то и заметил, что он запыхался или что его безупречно зачесанные назад волосы были неопрятны, когда он возвращался к своему рабочему месту, то ничего об этом не сказал. Нервный и чуть более чем потрясенный, он едва мог заставить себя посмотреть на Чеса, когда тот снова принял позу, убежденный, что пересек какую-то невидимую черту между ними. Не в силах сосредоточиться на фигуре, он смотрел вместо этого на негативное пространство вокруг него. Ох, да кого он обманывал? Он знал, что пересек черту — не говоря уже о нескольких правилах школы. Пока его рука занималась наброском, его мысли были совершенно в другом месте, воспроизводя короткую, но напряженную встречу в уголке для моделей. Он провел целый семестр, не обмениваясь ни единым словом со своими сокурсниками, а теперь он устраивает разборки с самой моделью? Да что на него нашло? Из одной из подушек с кисточками у ног Чеса торчала нитка, и он подавлено посмотрел на нее, погруженный в свои мысли. Все разваливалось на части. С тех пор как появился Чес, он не мог мыслить здраво. Зачем же еще он ворвался к нему, весь такой наглый и пугающий, если ничего о нем не знал? Его взгляд переместился вверх к голеням, затем к ляжкам, вспоминая, с какой легкостью Чес поднимался с пола. Неудивительно, что он был танцором, с тоской подумал он, и его карандаш метнулся по странице, пытаясь передать грацию, которую так тщательно воплощал Чес. Перед лицом враждебности Себастьяна, Чес сохранял самообладание, позволяя ей протекать через и вокруг него так же легко, как вода. Это было не похоже ни на что другое, что знал Себастьян. Он так привык иметь дело с представителями высшего общества, с их помпезностью и вычурностью, что не знал, как справиться с этой силой, которая скорее сдавалась, чем сопротивлялась. Это было похоже на попытку подавить волну, и он чувствовал себя глупо. Далее он набросал шею Чеса, вспоминая тикающий на ней пульс. Ему показалось, или сердце Чеса билось так же быстро, как и его собственное? Себастьян вспомнил, как качнулось его адамово яблоко, когда тот сглотнул. Это напомнило ему, что при всей своей непоколебимости, Чес был таким же живым человеком, как и он, со своими страхами и желаниями, трудностями и гордостью. На какой-то момент, Себастьяну удалось выбить того из колеи, и хотя он хотел считать это победой, это оставило лишь кислый привкус во рту. Будто он повредил ценное произведение искусства. Поднявшись еще выше, его рука очертила губы Чеса, которые все еще кривились в той загадочной улыбке. Он улыбнулся, даже когда увидел его перевязанное запястье. И это не была насмешливая или издевательская гримаса, к которой привык Себастьян и которую он так часто видел на лице отца — и на своем тоже. Нет, Чес взглянул на самую уязвимую его часть и повел себя так, словно увидел нечто, заслуживающее понимания, а не презрения. Нечто, о чем нужно позаботиться, а не проклинать. Спасти, а не спрятать. Рука Себастьяна приостановилась, изучая лицо Чеса, задержавшись чуть южнее его глаз и не решаясь подняться выше. Он вдруг почувствовал себя неспособным, как человек, стоящий на краю пропасти. За этими глазами скрывалось бездонное понимание и сострадание, и ошеломляющее чувство того, что его увидели, напугало Себастьяна. Все ближе и ближе. Его пальцы начали дрожать. Он не знал, хватит ли у него духу посмотреть. Но решение было принято без него, и, несмотря на все его намерения, он все же поднял взгляд. И почти перестал дышать. Чес смотрел прямо на него. Казалось, будто весь остальной мир отступил, и остались лишь они вдвоем, уединившись в этом личном пространстве, где можно было сказать многое лишь одним взглядом, без всяких слов. Все хорошо, повторилось прежнее послание Чеса, такое же искреннее, как и в первый раз. В нем не было ни гнева, ни укора, ни снисходительного осуждения. Только молчаливое приглашение увидеть его, по-настоящему увидеть. Что Себастьян и сделал. Больше не являясь наркоманом среди мусора, Чес был… Чес был королем на троне, а Себастьян — покорным рыцарем у его ног. Он вторгся в его владения со всей дипломатичностью бешеного енота, напуганный и безрассудный, но теперь чувствовал, словно был помилован этим благосклонным правителем. Его сердце споткнулось под этой тяжестью. И он понял, что пересек совсем не ту черту, о которой думал вначале. — Отличная работа, герр Себастьян! — рядом с ним раздался комплимент его наставника, и Себастьян был выбит из задумчивости. — Именно такой талант мы и ожидали увидеть! Моргнув от недоумения, он посмотрел на свой альбом для рисования. На листе было изображено идеальное подобие Чеса. В ореоле тюльпанов и фруктов, он излучал королевскую ауру и смотрел на зрителя с задумчивым апломбом. Очарованный и восхищенный тем, что создал, Себастьян не обращал внимания на восхваления, которыми осыпал его, вероятно, самый уважаемый в стране... Стоп, он ведь уже где-то видел эту сцену? Крепкая рука на его плече вернула его в настоящее. — Ты даже включил в работу картину Ванессы. Великолепно! Какие бы музы тебя ни вдохновляли, не теряй их. Себастьяну удалось натянуто улыбнуться и кивнуть. Похвала обычно сама по себе была благословением. Он должен был радоваться такому вниманию. Но вместо этого она была как пятно краски на безупречном пейзаже, недостойная и неуместная. Его обычное самодовольство сменилось чем-то сродни самосознанию. У него возникло внезапное желание спрятать портрет, чувствуя, что в его линиях таится кощунство. Технически с картиной все было в порядке, по крайней мере, внешне, каждый штрих карандаша был расположен как надо. И все же под ним трепетало что-то еще, что-то интимное. Он склонил голову, думая, что это поможет прояснить тайну. Его глаза переместились за край бумаги в центр комнаты. К его музе. Чес снова надевал халат, собираясь слиться с фоном: всего лишь невзрачный паренек со взъерошенными волосами и кривой ухмылкой среди суматохи. Меньше минуты назад все взоры были прикованы к нему, но теперь он снова исчез в анонимности, одновременно забытый художниками и, в то же время, бесспорно, самый важный человек в комнате. Их глаза встретились на расстоянии, и когда Чес одарил его знающей ухмылкой, Себастьян робко ответил тем же. Он мог поклясться, что откуда-то исходил аромат лимонов.