Под большим синим небом

      Дул прохладный ветерок, гоняя по двору оранжевые листья и ероша жесткую шерсть Сессиля, который сидел у ног Сириуса.       — Брось нам это, милый, — позвал Ремус и кивнул на кусок старого тростника, с помощью которого они счищали мох с самых дальних уголков крыши. Старый шифер выглядел отлично, его хорошенько почистили и отремонтировали, на нём красовалась новая дымовая труба, которую Лайелл и Ремус построили вместе в последний день сентября, как раз когда солнце начало тускнеть к осени, небо посерело, окутав ферму, двор и рощи уютным покрывалом из облаков и тумана. Повсюду стало тише, чем месяц назад: загон за амбаром снова пустовал, овцы и ягнята вернулись на холм, готовые к зиме, и теперь казались просто точками среди утесника. Певчие птицы улетели на юг, их сменили галки и большие вороны с чёрными клювами. Они гнездились в роще выше по тропе, среди почти голых деревьев, а потемневшие листья развевались по ветру. Двор, после разгара лета, тоже отдыхал, только низкие порывы ветра завывали между хозяйственными постройками, и они вдвоём, как всегда занятые делом, вносили последние штрихи в отремонтированную конюшню за огородом Хоуп.       — Всё будет нормально, да? — хрипло спросил Лайелл однажды в августе, кивая на постройку, когда они с Сириусом стояли во дворе. — Вы хорошо потрудились.       Оказалось, это была идея Лайелла. Хоуп говорила, что она была бы в восторге, если бы они остались в фермерском доме, но Лайелл однажды за ужином настоял на том, что Ремус и Сириус наверняка хотели бы иметь собственное жильё и что старая конюшня на тропе, ведущей к холму, отлично подошла бы. Так всё и началось — спустя полтора месяца напряжённого ремонта, покраски, остекления и строительства они получили что-то вроде небольшого узкого коттеджа: две конюшни были переделаны в кухню с низким потолоком, две другие в спальню с небольшой удобной ванной и уютную гостиную с дровяной печью, которой было достаточно, чтобы обогревать дом всю зиму.       — Готов заезжать? — спросил Ремус, спустился по лестнице и отошёл на несколько шагов, чтобы полюбоваться их почти законченной работой. На их новой кухне всё ещё разбито окно, пока что заколоченное доской от старого ящика для корма, в спальне ещё не повесили занавески, так что по воскресеньям особо не поваляться из-за пробивающегося в окна осеннего солнечного света.       Но в остальном, по мнению Сириуса, всё было просто идеально.       Он улыбнулся и отклонился на плечо обнимающего его Ремуса, чувствуя, как шерсть джемпера щекотно колола шею.       — Абсолютно.       За ужином тем вечером, Сириус думал о том, насколько его жизнь сейчас отличалась от той, которую он представлял себе полгода назад. Он был бы уже в Гонконге, если бы они следовали своему необдуманному плану. Они были бы на берегу залива в каком-то стерильном многоквартирном доме из стекла и хрома. Они питались бы одним фаст-фудом, занимались бы быстрым бизнесом, встречались с клиентами, агентами и кем угодно, кто мог бы их обеспечить. Их бы здесь не было, Сириус бы не сидел на кухне Хоуп, с черной овцой дремавшей у ног, которая, по правде, уже слишком большая, чтобы находиться в помещении, Ремус наливал ему ещё одну чашку чая, а Лайелл предлагал им отремонтировать ещё одну пристройку, просто потому что они могли. Они бы никогда не привезли Эффи и Флимонта из Лондона на долгие выходные на ярмарку в Малхэм в конце лета, и Сириус никогда бы не подтолкнул Ремуса поговорить с Ашером, который слонялся по грузовику с едой и с надеждой смотрел на него. Он бы никогда не подошёл ближе по знаку Ремуса, не пожал бы руку улыбающемуся Ашеру — что показалось немного странным, учитывая обстоятельства — и никогда бы не услышал, как Ремус своим низким грубым голосом представил его как своего парня и расцвёл румянцем. Джеймс бы не проводил целые дни с Лили, а вечерами не работал в баре и не делил бы квартиру с Питером, и они бы никогда не смеялись над тем, что Питер повесил флаг гордости в день его заезда в знак приветствия. Никто никогда не узнал бы, какими красными могут быть его щеки, когда Джеймс растолковал ему несколько вещей.       Однако всё изменилось. Питер настоял на том, что флаг не должен пропадать зря и повесил его на крючок за барной стойкой, уютно устроив рядом с йоркширским флагом, и они гордо занимали своё место между медными горшками и старыми картинами на голых каменных стенах. Какое-то время он оставался практически незамеченным до сентября, когда они с Ремусом однажды вечером отправились в деревню, чтобы встретиться с Лили и выпить, и Ремус — невероятно — взял Сириуса за руку прямо за столом и сжимал её, пока Лили рассказывала про Райли и мышку, которая решила поселиться в её конюшне. Сириус затаил дыхание, с опаской оглядел паб и обнаружил, что никто даже не заметил этого, а если и заметил, то не посчитал нужным что-то сказать. Это повторилось на следующих выходных: Ремус осторожно переплёл их пальцы между подставками под пиво и пустыми стаканами, и когда Петунья и двое её огромных друзей зашли час спустя, Джеймс вытянулся за стойкой во весь рост, и они не посмели сказать ни слова. Они глянули в сторону Ремуса и Сириуса и наткнулись на ещё три вызывающих взгляда, а потом один из них нахмурился в замешательстве, увидев радужный флаг на стене. На мгновение воцарилось напряжённое молчание, и парень закатил глаза, покачал головой, мальчик поменьше последовал его примеру, и они сели за свой столик в конце паба и больше не сказали ни слова.       Это было лучшее, что могло произойти в их ситуации. Сириус улыбнулся Ремусу, обрадованному ответным сжатием ладони, через стол. Они всё ещё странно смотрелись в городе, всё ещё ловили удивлённые взгляды, когда шли за руки, Ремус выглядел более чем уверенно, у них была безоговорочная защита Джеймса и Лили, и наверняка все в деревне знали, что Лайелл и Хоуп не допустят никакого выяснения отношений по этому поводу. Сириус понимал, что это уже гораздо больше, чем рассчитывал когда-либо получить.       По правде говоря, хоть Ремус и был изумлён всеобщим молчаливым принятием, то Сириус был в шоке от того, что он смог найти такое чистое умиротворение, абсолютный покой здесь, на старой ферме, скрытой между долиной и высоким холмом. Иногда даже казалось, что это слишком, что это мираж или жестокая шутка, и удивление от того, что мир на его стороне усилилось, когда одним сентябрьским утром он проснулся в спальне Ремуса, открыл сообщение на телефоне и прочитал его четыре раза, чтобы убедиться, что ему не показалось. Оказалось, что это произошло из-за какой-то дурацкой фотографии, где Сириус сидел верхом на Бесс во дворе конюшни Лили, корчил в камеру рожицу и щурился на осеннем солнце. «Где ты?» — гласило сообщение от Регулуса, короткое, небрежное, которое стало началом осторожного, пробного разговора между братьями через несколько дней. Как Сириус понял позже, это сообщение Регулус отправил через несколько часов после того, как покинул площадь Гриммо и переехал в университетский кампус, и у Сириуса зародилась надежда, что это может быть началом чего-то большего. Он все еще не думал, что Регулус захочет навестить его в ближайшее время и вдруг появится во дворе, и понимал, что его чопорный высокомерный брат посчитает это место абсолютно неприемлемым — и Ремуса тоже найдёт абсолютно неприемлемым.       Но всё-таки он тоже испытывал ко всему этому отвращение, когда впервые приехал сюда с Джеймсом весной, так что в мире случались и более странные вещи.       — Ты доволен нашим домиком? — прошептал Сириус той ночью, когда они лежали, прижавшись друг к другу под лоскутными одеялами, которые они стащили из жёлтой комнаты Ремуса, чтобы накрыть ими новую кровать, а печь догорала в гостиной, прогревая стены дома.       — Тут неплохо, — сонно пробормотал Ремус, сжимая руку Сириуса под одеялом. — А ты?       — Тут неплохо, — повторил Сириус и улыбнулся ему. Лунный свет лился через голые окна.       У изножья послышалось низкое ворчание, недовольный вздох и шуршание одеял, Сириус приподнялся немного и увидел, как Сессиль вылез из своей корзинки и забрался на широкую мягкую лежанку, которую Хоуп сшила для Шмыга, когда стало ясно, что он не собирался присоединиться к остальным овцам на холме.       — Я же говорил, что он забудет, что он овца, — сказал Ремус, когда Шмыг весело трусил обратно по траве после того, как заплаканный Сириус оставил его на склоне холма с другим стадом. Сириус улыбнулся и поднял ягненка на руки.       — Я тут не при чём, — беззаботно сказал он, взглянув сначала на Ремуса, а потом на Сессиля, который шёл к ним по дорожке. — Он не считает себя человеком, — Сириус опустил Шмыга на землю, и он сразу подбежал к терьеру. — Он считает себя собакой.       Теперь Шмыг подвинулся на своей лежанке, освобождая место, и они свернулись калачиками на покрывалах, жёсткий мех смешивался с чёрной, мягкой, как хлопок, шерстью. Сириус подумал, что это самая поразительная пара в природе, и взглянул на Ремуса, лежащего на подушке.       — Я рад, что они не отправили нас в замок, — устало произнёс он, опустился обратно на матрас и натянул на них лоскутное одеяло.       — Мгм, — с закрытыми глазами промычал Ремус. Через несколько секунд умиротворяющая тишина прервалась его шёпотом. — Я рад, что свалился с квадроцикла и повредил плечо.       Сириус улыбнулся.       — Я рад, что остался помогать во дворе, а Джеймс работал на холме с твоим отцом, — пробормотал он, уютнее укладываясь на мягком матрасе и снова вкладывая ладонь в руку Ремуса. — Лето могло пройти совсем по-другому.       — Я думаю, что мы с Джеймсом были бы отличной парой, — протянул Ремус в подушку, всё ещё не открывая глаза.       — Он храпит, — прошептал Сириус в ответ, и Ремус недовольно поморщился.       — Может, и нет.       Снова наступила тишина, слышалось только потрескивание дров за каминной решёткой и сопение с Сессиля в шерсть Шмыга.       — Я люблю тебя, — тихо сказал Сириус, двигаясь ближе.       — Я люблю тебя больше, — пробормотал Ремус.       Это одна из невероятных, замечательных фраз, которые Ремус иногда говорил ему бессознательно, между сном и бодрствованием. Фразы, которые пока Ремус не решался говорить ему при дневном свете. «Люблю тебя больше». «Люблю тебя больше всего на свете». И — незабываемое, особенно после длинной ночи в баре, невнятное, сонное: «люблю тебя, как Сессиль любит Шмыга». Это та сторона Ремуса, которую Сириус лишь изредка видел летом, и гораздо чаще видел и осознавал сейчас, что-то расцветало в нём, когда они за руку шли по деревне, и никто на них даже не смотрел, когда Сириус целовал его в щёку возле бара, когда дама в сырной лавке улыбалась им через окошко, или когда у Сириуса был день рождения и Хоуп подписала ему открытку с поцелуями, а Лайелл подарил ему собственную пару рабочих ботинок, такого же типа как у Ремуса. И он всё ещё Ремус, грубоватый и неразговорчивый. Он всё ещё ласково улыбался, когда Сириус говорил всякие глупости. Он всё ещё занимался своей работой с тем же усердием, которым Сириус восхищался с самого начала, но он будто позволили чем-то скрытому выйти на поверхность. Немного больше волшебства, немного больше химии, чего-то, что заставляло его хватать Сириуса за руку и кружить среди тюков сена под нелепые песни, играющие из старого радио, которое они поставили в амбаре, как только загоны для ягнят убрали к сезону. То, что заставляло его обводить в своем календаре вечера, в которые он планировал пригласить Сириуса на ужин, или говорить, что он должен сводить его в ту или иную деревню, или поплавать в реке у подножия какого-то далекого холма.       То, что заставляло его шептать в лунном свете, что он любил его больше, и что он любил его больше всего на свете, и что он любил его так, как Сесил любит Шмыга, и что он никогда не был таким счастливым.       Они уснули, прижавшись друг к друг под лоскутным одеялом, Сириус улыбался в темноту, и проснулись от серого рассвета, проникающего в окна, и настойчивого стука в новую входную дверь. Звучало подозрительно похоже на клюв.       Сириус заворчал, зарываясь в одеяло и пытаясь заглушить звуки, но безрезультатно, а затем сбросил одеяло, встал на голый деревянный пол и сморщился. Он натянул свитер, висящий на столбике кровати, кажется, Ремуса, вышел из комнаты и рывком открыл дверь, впуская в дом туман.       Как предсказуемо.       — Ремус, — устало крикнул он через плечо. — Ты можешь что-нибудь сделать с этим ужасным гусем?

🐑