Перебирая октавы

      Только перед сном Си Ын находит силы обдумать всё произошедшее с ней за экзаменационный день. Всё равно, несмотря на общую усталость, сон никак не шёл из-за мыслей, которые как рой ос летали в её голове. Она поворачивает голову, чтобы видеть затянутое облаками небо в ночном свете её города.       Девушка подумала, что ей нужно будет извиниться как-нибудь перед друзьями. Особенно, перед Ли Сын Чаном. Она на него накричала больше, чем на бедную Пак Ю-а (вроде бы), которая и вовсе просто была самой собой и никак не обижала Си Ын. Поэтому, начать нужно с Сын Чана. Виолончелистка не понимала, почему у неё внутри всё замирает при мысли о написании ему сообщения прямо сейчас. Всё ли нормально между ними? Как много она наговорила в порыве? Смогут ли они общаться как прежде после этого?       Она решительно берёт со стола телефон и включает экран: показалась картинка со стандартным изображением. Девушка открывает переписку с пианистом. Последнее сообщение от Сын Чана было отправлено недели назад, когда он искал её после того разговора. Си Ын не знала, во сколько ложится спать Ли Сын Чан, и разбудит ли она его своим сообщением, но всё-таки подумала написать хоть что-нибудь: после исполнения этой навязчивой идеи ей будет спаться спокойнее, она уверена.       Пока виолончелистка печатала и удаляла текст сообщения (вообще, это он ей отказал, и он должен извиняться первый), ей пришло сообщение от Сын Чана. Девушка вздрогнула, отбросила телефон и залезла под одеяло от смущения. Она даже никак не переименовывала контакт «Красавчика с отделения фортепиано». С этим, однако, не поспоришь. «Вспомнишь солнышко, вот и лучик…» Она протянула руку, нащупала гаджет обратно, и прочла текст.       «Не знаю, спишь ли ты сейчас Си Ын, но меня мучает важный вопрос, и я хочу его задать, пока не передумал. Я так и не понял: тебя волновало больше то, что я сказал, что твоей игре чего-то не хватает, или что лучший ученик отделения фортепиано сказал тебе это?»       Си Ын моргает, пока перечитывает сообщение несколько раз и размышляет: может, заставить его помучиться, как он мучил её, когда отказал ей? Он думает о том, что она ему сказала, когда сошла с ума? И что за странный вопрос?       «Очевидно, меня волновало потому, что это сказал ты, Сын Чан»       Телефон долго молчит, прежде чем просигнализировать об ответном сообщении, и Си Ын стала волноваться. Однако стоило признать, что таким образом она волновалась каждый раз, когда имя её друга показывалось на экране телефона, и она успела заскучать по этому ощущению.       «Я рад, спасибо» – наконец то пришёл ответ.       «Ну, не за что…» – отвечает ему девушка и выдыхает, и потом добавляет – «Ты бы лучше вообще забыл, что я наговорила там на улице»       «А? Уже забыл. Ты не разболелась?»       «Нет, хорошо себя чувствую»       «Даже слишком хорошо» – думает девушка и ложится на локти. Она с улыбкой придумывает что бы ещё спросить.       «Ты сказал, что моё исполнение Сицилианы было лучшее, что ты слышал. Это правда?»       «Си Ын, это долгий разговор, а тебе пора отдыхать, так как уже поздно. Спокойной ночи»       Виолончелистка выдыхает и досадливо падает на подушку. Она печатает ответ:       «Хорошо, спокойной ночи»       Она уже отложила телефон и укуталась, когда телефон оповестил об ещё одном уведомлении.       «Это правда»

***

      Си Ын просыпается без будильника. Она смотрит в окно, пока зевает, и даёт навскидку девять утра. Девушка смотрит на время, и, да, она почти права, было полдевятого! Неплохо она отоспалась.       Она выходит из комнаты и первым делом замечает, что вчера так и не убрала никуда виолончель из гостиной, и она осталась лежать в середине комнаты открытой. Около неё на журнальном столике стояли ландыши. Си Ын садится на диван, берёт вазу в руки и с закрытыми пытается уловить носом нежный цветочный запах. «Эх, Ли Сын Чан… Какой милый подарок…» Она распахивает глаза. Подарок?       У Си Ын же есть книга от Сын Чана. Может, почитать её, раз планов на сегодня у девушки нет? Столько раз она откладывала это занятие, что ей уже становится стыдно.       Виолончелистка проходит на кухню и видит на столе записку: «Си Ын, я заварила имбирный чай. Чайник под полотенцем. В холодильнике мытая груша. Съешь её. Мама»       – Груша… – бормочет Си Ын, открывает холодильник и видит огромный фрукт на тарелочке. Сердце дочери теплеет, и она с улыбкой достаёт его. А ещё у неё есть остатки торта.       Какое у неё прекрасное утро! Мама оставила тёплую записку, в комнате приятно пахнет цветами, она выспалась. Девушка берёт грушу, наливает чай, ложится на диван рядом с виолончелью и открывает подаренную Ли Сын Чаном книгу.       – «Погружение в океан музыки», – повторяет она название с обложки. Первую страницу девушка уже читала, поэтому просто быстро пробежалась по ней глазами, – маленькая певчая птица…       «С каждым экзаменационным концертом я вижу, как вырастают наши будущие выпускники. – Пишет нынешний директор Кертис. – Я вижу безграничные музыкальные возможности у каждого из них. Я надеюсь, они наберутся смелости создать свою собственную музыку. Главное – вовлечь аудиторию. Это важнее всего. Вот чему хочет научить вас эта книга.»       Си Ын думает, что у Сын Чана с Юн-а аудиторию на экзамене получилось вовлечь ещё как.       «…Потерять ориентиры, когда изучаешь музыку – это нормально. Хорошо, если вы активно ищете ответы. Сложность произведения – не единственный способ определить хороша или плоха музыка исполнителя. Иногда самые простые мелодии, сыгранные в комнате, могут прозвучать гораздо лучше самых непростых, исполняемых в роскошном зале. Музыка – это язык, преодолевающий все границы, общение между душами. Можно ощутить теплоту безусловной любви к музыке у Шопена, воодушевиться радостью жизни через Россини и Моцарта, почувствовать глубинный смысл и мудрость бытия в религиозных литургиях Баха, Чайковского и Рахманинова. Таким образом, музыкант – это не машина. Эмоции – это часть музыки…»       Музыка Юн-а и Сын Чана была такой живой и непосредственной, как будто она исходила прямо из их сердец, заметила Си Ын. Будто бы они играли не на инструментах, а доставали ноту за нотой из своих душ.       «…Музыка – это язык души. Это любят повторять многие любители и профессионалы в области музыки. Но парадокс состоит в том, что, являясь виртуозами в своём профессиональном деле, многие музыканты остаются крайне неосведомлёнными в том, что касается психологии слушателя и закономерностей воздействия музыки на эмоциональную сферу человека.       Если профессиональные музыканты будут иметь хотя бы общие представления о том, на основе каких психологических закономерностей в сознании и душах их слушателей происходят психоэмоциональные трансформации, то их профессиональная компетентность от этого, безусловно, только выиграет...»       Читательнице потребовалось два раза перечитать абзацы, чтобы полностью понять, что имел здесь в виду автор.       «…Не попадайтесь в ловушку партитуры и не отрицайте безграничные возможности, которые может предложить музыка. Кроме музыки в этом мире можно слушать и другие вещи.»       На этом глава заканчивается. Си Ын задумчиво гладит рукой страницы и перечитывает самые важные части прочитанного. Девушка забыла выпить чай, пока читала. Она садится на диван, делает глоток и разглядывает виолончель. Кисти всё ещё болели даже от мысли об игре на ней. Девушка достала полировочную ткань и собралась было на автомате протирать инструмент, но остановилась... Что, если она сделает это осознанно?       Си Ын кладёт гриф на колени и внимательно его рассматривает. Под струнами видны бороздки на чёрном дереве: последствие давление левой рукой на них. Дерево на колышках уже потёртое от бесконечной настройки инструмента. Закруглённая головка грифа изысканна и изящна, виолончелистка проводит по ней пальцем.       Девушка поворачивает инструмент и проверяет положение подставки под струны. Нелегко понять как именно простой отход подставки на несколько градусов от правильного положения может повлиять на всё звукоизвлечение.       Также инструмент реагирует на влажность, поэтому виолончелистка так переживала каждый раз, когда шла под дождём. Узнать, пострадал ли он, можно только сыграв, этого не увидеть взглядом. Си Ын тщательно протирает каждый изгиб деки её молчаливой спутницы. Она ощущает умиротворение, видя, как её инструмент снова блестит. Виолончель для неё всё.       Не последняя вещь в игре смычок! Си Ын рассматривает то, каким он стал за всё время, пока она им пользуется. Видно, что некоторые волосы оторвались со временем и от них остались только маленькие ворсинки. Липкая канифоль даёт волосу потрясающее сцепление со струнами, но изнашивает их.       Столько сложностей в правильном уходе за инструментом, но для Си Ын они как рутина с утра –уже привычно. В этот раз после приведения виолончели в порядок она чувствует, как стала обновлённым человеком.       «Сложность произведения – не единственный способ определить хороша или плоха музыка исполнителя…» Какие тогда способы есть ещё? Создаёт ли Си Ын сама себе проблемы, когда настойчиво пытается доказать, что она лучше? Ей нужно срочно увидеться с Ли Сын Чаном и обсудить прочитанное, потому что только он сможет её понять.

***

      Она заплетает себе косу, надевает шапку, обматывается шарфом и облачается в совершенно другую от университетской одежду, чтобы войти в Шаминад, не привлекая лишнего внимания. Она убеждается, что в таком виде узнать её не так-то просто, и выходит из дома. Сегодня она без виолончели. Идти легко и непривычно.       У пианистов сегодня экзамен по сольфеджио где-то в одиннадцать. Си Ын узнала об этом от Пэк Чжун Хёна: в перерывах между репетициями они иногда разговаривали об учёбе. Вот она и подкараулит Ли Сын Чана, в конце концов, они одногруппники с Чжун Хёном. Девушка смотрит на время на телефоне, чтобы убедиться, что она не пропустит, когда Сын Чан освободится.       Си Ын вновь поднимается по ступеням консерватории и входит. Она решает не идти напрямую к кабинетам, а побыть в холле и подумать. Девушка садится на скамейку, облокачивается на спинку и вслушивается. «…Кроме музыки можно слушать и другие вещи…» Мелодии из разных уголков Шаминада доносится до неё словно прохладный ветер. Пронзительная печаль скрипки, ясность и великолепие флейты, нежный голос арфы…       Взгляд девушки привлекает большая рамка в холле на пол стены с надписью «Выдающиеся выпускники». В рамку было помещено множество портретов молодых исполнителей и исполнительниц, а под каждым портретом расписаны достижения и инструмент, на котором они играли, пока учились в консерватории, вместе с короткой вдохновляющей записью, или просто объяснением, почему они выбрали тот, а не иной инструмент. Си Ын проходила около этой стены практически каждый день, но ни разу не удосужилась почитать про предыдущих выпускников Шаминада. Она решила заняться этим, пока ждёт, когда Сын Чан сдаст экзамен.       На студентку смотрели десятки лауреатов международных конкурсов, заслуженные деятели искусств, профессора и артисты. Почти все фотографии были цветными в разной степени потёртости, а более ранние выпускники были сфотографированы на чёрно-белую плёнку. Си Ын задумывается: «Так много выпускников, так давно существует Шаминад, может быть, некоторые из них уже покинули этот мир…» Но она отбросила эти мысли и принялась рассматривать музыкантов.       Чой Джа Ин. Фотография была сильно выцветшей. Молодой улыбающийся человек на изображении был в старой форме университета, держал в руках альт. Подпись под фотографией гласила: «Музыка никогда не умрет. Я очень на это надеюсь, потому что она делает людей счастливыми»». Заслуженный деятель искусств.       Сим Ха Джун. Девушка в изящном платье и причудливой причёской на фотографии держит в руках арфу. Судя по информации под фотографией, какое-то время арфистка была профессором кафедры в Шаминаде. «Я люблю все струнные инструменты, но моё сердце заняла только арфа».       Ли Су Мин. Привлекательная девушка с яркой улыбкой держит в руках скрипку со смычком. Её глаза сияют. «Скрипка тоже поёт». Тоже поёт… Наверное, она ещё и вокалистка?       «Какие все талантливые…» думает Си Ын, когда размышляет над тем, чего достигли эти люди после выпуска из консерватории, и чем они впоследствии занимались. Пианисты, пианистки, вокалисты, вокалистки... У всех есть, что рассказать.       Хён Су-рин. Девушка с пучком на голове смотрела в камеру с довольно строгим взглядом, она держала виолончель так, словно собиралась на ней немедленно сыграть сложнейшее произведение. Наверняка, эта исполнительница была требовательной к себе. Заслуженная виолончелистка многих европейских филармоний. «В музыку нужно вкладывать свою душу», гласила подпись. Си Ын помнит, что уже где-то слышала примерно похожую фразу. Она пристальнее вглядывается в фотографию…       Неужели это мадам Хён на фотографии? Первая преподавательница Си Ын? Девушка приоткрывает в удивлении рот. Это должно быть она, хоть девушка уже и не помнит её имени или то, как именно она выглядит. Помнит пучок на голове и строгий взгляд. Она училась в Шаминаде в своё время?       – Уже представляешь, как твой портрет будет выглядеть на этой доске?       Си Ын подпрыгивает. Ли Сын Чан определённо мастер внезапных появлений. Девушка уже забыла почему пришла в Шаминад, и что она вообще существует в мире. Пианист складывает руки за спиной, улыбается и наклоняется со своей привычной насмешливой улыбкой. – Конечно, и он будет висеть прямо около твоего, – упирает сердито девушка руки в бока. Он напугал её! И как он её узнал?       Сын Чан смеётся. Только после этого Си Ын поняла, что она залипла, рассматривая фотографии, и почти пропустила, когда выйдет пианист. Юноша был как всегда в опрятной форме университета, которая ему очень шла. Девушка расслабилась и сложила руки на груди.       – Странно видеть тебя без виолончели, я даже не сразу понял, что это ты тут стоишь и смотришь на выдающихся выпускников консерватории, – произносит Сын Чан.       – Просто мне кажется, я заметила кое-кого, кого я знаю, – поясняет девушка свой неестественный интерес к людям на стенде. Сын Чан заинтересованно подался вперёд.       – Видишь это фотографию виолончелистки? Когда я была маленькой, мадам Хён была моим первым учителем по виолончели. Она учила меня правильной посадке, правильному уходу, правильному следованию метроному. Она учила меня играть правильно и строго по партитуре. Всё остальное она считала просто ошибкой, замаскированной под импровизацию. Она была очень строгой. Я всегда гордилась своей способностью идеально воспроизводить то, что вижу на странице и заучивать аппликатуру при едином взгляде на неё. Тем не менее… Я только что вспомнила то, что она сказала мне однажды.       Ли Сын Чан переводит взгляд на подпись под фотографией преподавательницы Си Ын.       – «В музыку нужно вкладывать свою душу»?       – Примерно да. И сегодня утром я прочитала одну главу из той книги, что ты мне подарил. Директор Кертис пишет, что музыканты зачастую не осведомлены о том, что им нужно влиять на эмоции слушателя. Я никогда не задумывалась об этом, я просто… Прежде всего я всегда демонстрировала свою технику.       Сын Чан задумчиво складывает руки на груди и смотрит на Хён Су-рин из прошлого.       – Как она могла верить, что в музыку нужно вкладывать душу, и при этом учить тебя играть как робот?..       Си Ын посмотрела себе под ноги. Когда Сын Чан об этом так спросил, она поняла, что у неё нет на это ответа.       – Ну, я думаю она верила, что точной техникой можно добиться всего. Она мне рассказывала, что играла практически по всему миру. Мне кажется, я становлюсь на неё похожа в этом плане. Я часто о ней вспоминаю в последнее время…       Пианист едва заметно качает головой. Пара стоит в молчании ещё минуту, прежде чем юноша спросил:       – Ты бы хотела с ней увидеться?       В глубине живота Си Ын поднимается пузырь иррационального смеха. Ну да, встретиться с кем-то, перед кем ты показала себя полным бесталантным неудачником поначалу, и сказать, что теперь ты лучшая виолончелистка Шаминада.       – Не знаю, – в итоге шепчет она и потирает запястья. От Сын Чана не укрылся этот жест.       – Как твои руки?       Си Ын выпрямляется и по привычке хочет схватить лямки футляра от виолончели, но касается лишь пустых плеч.       – Они в порядке, – уверяет она и нервно улыбается ему.       – Ну, я думаю, ты пришла сюда не для того, чтобы рассматривать фотографии лучших выпускников, – Си Ын собирается было ответить, но Сын Чан продолжает. – Не хочешь послушать, как играют нынешние дети? У кафедры струнно-смычковых сейчас какой-то открытый концерт, на котором играют, возможно, будущие студенты Шаминада.       Виолончелистка подумала, что это предложение было немного странным, но если честно, она бы не отказалась просто расслабиться, а не рассказывать Сын Чану о своих накопившихся проблемах и мыслях. Может быть, так у них будет время структурироваться в её голове.       – Конечно, почему бы нет? – улыбается она, и пара направилась в концертный корпус.       Уже подходя к небольшому залу, Си Ын услышала аплодисменты. Закончил играть один из выступающих. Друзья прошли внутрь и нашли для себя места позади. Си Ын сняла шапку с шарфом и огляделась. Впереди сидели родители, преподаватели и некоторые из детей. Студентов, на взгляд девушки, кроме них не было.       — Спасибо вам всем, что пришли, — сказала женщина в костюме, вышедшая на середину сцены, когда аплодисменты стихли, наверное, одна из руководительниц выступающих на концерте детей. — Как вы знаете, ваши дети много репетировали перед выступлениями. Сейчас прозвучит «Одинокая фиалка», который исполняет дуэт из скрипки и арфы. Аккомпанировать буду я.       Родители начали аплодировать, когда на сцену вышли две девочки в платьях лет восьми-десяти, так сразу и не скажешь, и заняли свои места. Арфа была заранее выставлена работниками зала. Выступление началось, там и тут прозвучало несколько фальшивых нот... Но это были всего лишь дети, и для родителей эта музыка была так же приятна, как звуки профессионального оркестра. Любая фальшь сглаживалась родительской любовью.       И вот настал важный момент. Скрипка и фортепиано затихли, осталась только арфа. По кивку пианистки девочка-арфистка начала играть соло. Не было ни скрипа, ни фальши... Юная исполнительница ловко перебирала струны на своём большом инструменте. Это была чистая мелодия — простая и успокаивающая.       Си Ын подаётся вперёд и в волнении хватает руку Сын Чана, пока вслушивается в божественное и яркое звучание арфы. Она вздрагивает и хочет было вырвать её от смущения, но пианист держал её крепко.       – Расслабься и получай удовольствие, – тихо сообщает он ей, когда склоняется к её уху.       Виолончелистка чувствует, что её сердце бьётся где-то в горле. Она слушает арфу, повествующую о своей нелёгкой судьбе, но её рука словно горит. Си Ын казалось, что время остановило свой ход, а арфа всё играла и играла на струнах её души. Девушка вспомнила себя в детстве: как тащила огромный футляр домой после репетиций, как ненавидела играть на дурацкой виолончели. Неужели она когда-то была такой же маленькой по сравнению с инструментом? Мама встречала её в коридоре и требовала тренироваться по вечерам. Си Ын почувствовала свою привычную детскую безысходность, когда она не могла играть с друзьями или делать то, что сама хочет из-за ужасной штуки, что ей купила мама. Виолончель была большой, громкой, она отдавала ей вибрацией во всё тело, и она просто ненавидела её. Тогда она не хотела изучать этот инструмент, и вообще какой-либо инструмент. И вот, спустя много лет она поступает в консерваторию…       Тяжесть в душе Си Ын нарастала с каждой нотой и достигла своей кульминации, когда выступление закончилось и зашумели аплодисменты. Си Ын не понимает, что плачет, пока не неё не оборачивается Сын Чан. Она смотрит на него в ответ расплывчатым взглядом и чувствует дорожки слёз её щеках. Си Ын пыталась было вытереть шарфом мокроту, но пианист встревоженно встаёт с места и поднимает девушку за руку.       – Пошли, – твёрдо говорит он ей.       Пара выходит в коридор, держась за руки. Отойдя на безопасное расстояние от зала, чтобы слышать шум не так громко и быть подальше от людей, Сын Чан притягивает девушку к себе для объятий. Она всхлипывает ему в грудь и едва ли не рыдает от переполнивших её воспоминаний. Ей обидно, что в детстве она не получала от родительницы столько внимания, но хоть начала понемногу получать его сейчас, когда выросла. Ей обидно, что Сын Чан отказал ей и сделал ей этим так больно, что она чуть не сошла с ума. Ей бы хотелось встретиться со своим старым преподавателем, но она даже не знает, жива ли она ещё.       – И почему они называли тебя Снежной королевой… – бормочет Ли Сын Чан ей в волосы. – Не знал, что арфы тебя могу так расстроить, – продолжает он, чтобы разрядить обстановку. Си Ын хочется его пнуть. Эта мысль показалась ей такой глупой, что она улыбается сквозь слёзы и успокаивается.       – Ну, что ты плачешь? Что я могу для тебя сделать? – мягко спрашивает юноша.       – Просто… Просто не делай так со мной больше… – сдавленно говорит виолончелистка ему куда-то в грудь и крепче хватается за пиджак. «Вообще, у его духов приятный аромат…» мысленно замечает она и решает, что ничего страшного не случится, если постоять так ещё немного.       – Обещаю, что больше не сделаю, – говорит ей Сын Чан. Сердце девушки дрогнуло. – Если честно, потерять тебя для меня было бы ужасно.       Си Ын выравнивает своё дыхание. Пока её голова покоилась на груди Сын Чана, она слышала, как быстро стучит его сердце. Ему было бы ужасно её потерять, но он чуть этого не сделал…       Студентка отстраняется, чтобы посмотреть вверх. Она видит покрасневшее лицо юноши и обеспокоенный взгляд карих тёплых глаз. Она думает, что выглядит не лучше…       – Извини, на меня нашло ч-что-то… – смущённо произносит девушка. – Просто там было так много гордых родителей. И арфа играла так печально… Я сразу вспомнила, как мама отправила меня учиться музыке, можно даже сказать, что насильно. Я ненавидела виолончель в детстве… Я просто хотела бы… Мне бы хотелось… Чтобы… Мама тоже была так горда мной когда-нибудь…       – Что? – удивляется пианист. – Она отдала тебя в руки такого мастера-преподавателя не показав, насколько прекрасно и величественно может звучать инструмент? Неудивительно, что ты возненавидела виолончель поначалу.       – Ну, у меня вроде как не было выбора… – пожимает Си Ын плечами.       Сын Чан закусывает губу и произносит:       – Тогда, думаю, я смогу тебе показать, как виолончель может звучать… – от отпускает девушку из объятий и роется в карманах.       Парень достаёт платок. Он протягивает его Си Ын и говорит утереть слёзы.       – У тебя довольно мягкий платок… – замечает Си Ын, пока приводит лицо в порядок.       – Угу, я вытираю им пот после долгих музыкальных сессий.       Девушка в шоке раскрывает рот. Сын Чан сначала пытается скрыть улыбку, а потом не выдерживает и хохочет.       – Ты что?! – восклицает она, с отвращением смотрит на тряпку в своей руке и собирается шлёпнуть ей по пианисту.       – Шучу я! Он ещё не использовался, – говорит он и забирает тряпку. – Я клянусь, он чистый, Си Ын… Ну, был. Теперь он в твоих соплях…       Девушка пихает музыканта в бок. Какой он невыносимый! Но, сама не замечая, начинает смеяться от глупой шутки парня. Её эмоциональный фон сегодня творит какие-то пируэты.       Сын Чан достаёт наконец телефон и наушники.       – Я тебе включу кое-что сейчас, а ты попытайся мне озвучивать эмоции, что ты слышишь, – поясняет он и передаёт наушники Си Ын, которая послушно вставляет их в свои уши.       Заиграла грустная и изящная виолончель. С первой ноты студентка поняла, что это была «Сицилиана». Но что это была за «Сицилиана» – её исполнения или другого? Си Ын недоверчиво бросает взгляд на Сын Чана, который спокойно наблюдал за выражением её лица. Девушка поняла, что это явно играла она по звучанию инструмента. Значит, Ли Сын Чан записал аудио её выступления. Она кусает губу и продолжает вслушиваться.       – Я слышу… Отрёшенность, грусть. Как кто-то ходит по мощёным осенним улицам туда-сюда, и во всём мире как будто не на кого положиться.       В тот день она надеялась, что мама придёт на её концерт, но она этого не сделала. Си Ын вспоминает как сидела одна в лучах прожектора на сцене, и в зале не было ни одного человека, кто бы мог её понять.       – Я слышу одиночество, – она поднимает взгляд на Сын Чана. Или всё-таки был такой человек?       Внезапно этот момент кажется Си Ын таким окровенным, что у нее загорелись щёки.       – Мне тогда показалось, что тебе кого-то не хватало, – тихо отвечает ей юноша, когда девушка снимает наушники после конца записи и передаёт их ему. – Меня удивило твоё выступление вчера. Как ты можешь догадаться, раньше твоё исполнение меня не трогало. Ты была очень эмоциональна, я даже услышал величественную грусть во второй части.       Си Ын застенчиво заправляет волосы за ухо и не знает как ей отреагировать.       – Когда я вчера переслушал это, я понял что же я натворил, что я виноват, что оставил тебя совсем одну, что я был не прав… – он немного помолчал, нахмурившись. Си Ын чувствовала удивление от такого признания. – По правде говоря, чтобы так восхитительно сыграть Сицилиану, я был тебе совсем не нужен. И книга тебе бы тут не помогла, – уже взволнованно продолжает он. – Ты умеешь играть эмоционально, только тебе нужно раскрыться музыке для этого.       Девушка кивает. Она о чём-то подобном читала этим утром.       – У тебя какие-то завышенные ожидания…       – Но я правда в это верю, и ты должна поверить в себя, – он так ласково улыбается, когда это говорит, что Си Ын снова теряет дар речи. Она трет шею, пытаясь заставить свое вдруг быстро бьющееся сердце хоть немного угомониться.       – Хм… Я знаю идеальную мелодию, чтобы воспрять духом и верой. Хочешь послушать? – и Сын Чан галантно наклоняется, заведя одну руку за спину, а другую выставив вперёд.       Девушка на мгновение застывает в смущении, и кладёт свою ладонь в протянутую его. Сын Чан крепко хватает её и куда-то ведёт.       – Расслабься ты наконец, – слегка встряхивает её руку пианист. – Мы просто идём к репетиционным.       Друзья пришли к одному из просторных залов с роялем. В большинстве аудиторий были просто фортепиано. Сын Чан что-то рассказывает о том, что им повезло, что зал оказался не занят и снимает пиджак. Си Ын тоже наконец снимает верхнюю одежду, кладёт на свободный стул, подходит и проводит рукой по гладкому дереву инструмента.       Пианист садится за рояль и изящно открывает крышку. Он быстро пробежался по клавишам туда и обратно, чтобы приноровиться к инструменту, и взглянул на свою спутницу.       – Что ж, приступим? – спрашивает он и дожидается её кивка.       Сын Чан резко ударил по клавишам, а затем его руками заиграла мелодия героического полонеза Фредерика Шопена. Си Ын слышала полонез и раньше, но интерпретация Сын Чана была словно хрустальной. Он бережно нажимал на инструмент: он играл так виртуозно, что ей казалось, что великий композитор прошлого возродился в нём. Фортепиано заговорило языком, которого ранее девушка не слышала.       – Ты забываешь расслабляться, когда играешь, Си Ын, – выкрикивает между делом Сын Чан. – Жизнь – это не только постоянное соревнование. Гораздо важнее наслаждаться самим процессом исполнения музыки.       Игра Сын Чана была элегантной и легкой. Он выполняет своими руками просто безумные вещи, но выглядит очень легко и естественно, без признаков малейшей борьбы. Это определенно игра на профессиональном уровне. Пианист нажимал на клавиши так, словно они были драгоценными, и сквозь его пальцы лился волшебный водопад. И в целом Си Ын казалось, будто она превозносится к облакам. Она восхитилась его техникой в третий раз из трёх, когда слышала его игру. Она чувствует угасание надежды, когда ноты приобретают минорный окрас, и вновь наполняется победным духом, когда они уходят в мажор.       Чем больше виолончелистка вслушивалась в героическое звучание, тем больше ей казалось, что нет ничего невозможного. Пианист улыбался и даже подпрыгивал за инструментом, пока из-под его пальцев звучала та героическая мажорная мелодия: он действительно был счастлив во время исполнения. На лбу появились капельки пота, руки танцевали на клавишах рояля. Он словно играл всем телом, плавно перетекал с нижних октав на верхние. Изысканная шопеновская духовность была возрождена в эти минуты в репетиционном зале Шаминада. Виолончелистка, кажется, стала понимать, что значит погружаться в музыку.       – Если я буду беспорядочно бить по клавишам без ритма, я всё равно смогу придумать что-то интригующее. Разве музыка не завораживает?       «Да», думает Си Ын, глядя на наслаждающегося игрой Сын Чана, «завораживает…»