Джокер

Хосоку снова приходится работать до поздна. Сидеть в ненавистном офисе с видом на огромный город, что уже засветился вечерними огнями и пытается делать вид, что его не бомбили ракетами пару часов назад. Сотни бумаг лежат на большом рабочем столе из красного дерева, ждут своей очереди попасть в руки Главы, но работы слишком много. Война оказалась труднее, чем предполагалось ранее. Противник не уменьшает давление, даже шантаж президента мало чем помог. Хосок с горечью признает, что такого отсутствия реакции он не ожидал. Ракеты, словно дождь, каждый день накрывают их города, больницы переполнены ранеными солдатами и обычными мирными жителями, нет проблеска света в непроглядной тьме, нет надежды на мирное будущее. Страна погрузилась в депрессию и мрак. Страна, которую Джокер так отчаянно желал держать в своих руках. На столе появляется очередная чашка крепкого чёрного кофе, а Джин, который её и принёс, после короткого поклона уже идёт на выход. — Ты забыл положить сахар, — спокойно, но с ноткой упрёка бросает Хосок ему вдогонку, сделав первый глоток ароматного напитка. Джин замирает на несколько секунд, затем разворачивается и подходит к альфе, чтобы забрать чашку и поднос. — Простите, господин. Я сейчас же переделаю... Голос Джина слегка дрожит, как и руки. Губы искусаны в кровь и алая помада плохо это скрывает. Синяки под глазами огромные из-за стресса, недосыпания и голода. — Я жду объяснений. Расскажи мне, Сокджин, что с тобой творится, — Хосок заглядывает прямо в глаза омеги и видит лишь слишком много влаги в них — Джин её со всех сил удерживает, лишь бы не заплакать, ибо Джокер слёзы ненавидит. — Какого чёрта происходит? — он крепко держит тонкое запястье, почти до синяков. — Вы заметили меня лишь сейчас? Когда я забыл про сахар... — Джину становится тяжело дышать, он стоит в нескольких сантиметрах от альфы, чувствует его тепло, его дыхание, сердцебиение. — Почему вы так жестоки со мной? Чем я нагрешил перед вами так сильно, хозяин? Он падает на колени, смотрит щенком на своего хозяина и хочет получить ещё хоть капельку его внимания, его ласки, нежного касания. Цепляется тонкими пальцами за камуфляжные карго и вновь губы кусает. — Ты забываешь кто ты, Джин, — Хосок резко тянет его вверх и хмурит брови. Запах пепла начинает душить, без пламени сжигает Джина в ничто. — Ты Секретарь Главы, мой самый доверенный человек, ты тот, кто знает почти все государственные тайны и имеет огромную власть. Так веди себя подобающе. А то в последнее время ты похож на дешёвую шлюху с четвертого кратера. Душа Джина разрывается на части. Хосок вновь всадил в него раскалённые лезвия своих слов, убивая последние крупицы жизни. Он тянет свободную руку к груди Джокера, царапает поверх чёрной футболки там, где у обычных людей сердце, словно вырвать хочет заживо. Ибо у каждой псины повадки своего хозяина. — Это из-за него? Это тот вражеский сынок забрал ваше сердце? Удар. Джин падает на холодный мраморный пол, больно ударяясь плечом, но ничто не сравнится с тем, как сильно жжёт щека от пощёчины. Омега больше не в силах сдерживать свои слёзы, они текут словно град по исхудавшему лицу. Ещё никогда в жизни не было так больно. Джина калечил родной отец, избивал, обзывал, насиловал, его насиловали другие альфы десятки раз, над ним издевались как хотели, но эта пощёчина больнее всего. Потому что от любимого человека. — Ты забываешь своё место, — губы Хосока создают тонкую линию, поджавшись. Он крепко сжимает предплечье омеги и заставляет смотреть вверх, на себя. — И забываешь, кто я такой. У меня нет ни сердца, ни души, ни совести. Ничего из того, о чём ты так отчаянно мечтаешь. Собирай свои вещи и уёбывай в тот особняк, где отрезал голову своему отцу ради службы мне, раз больше не можешь себя контролировать. Либо глотай свои сопли, давись ими, умирай, как тебе угодно, но веди себя так, как обязан, служи так, как служил раньше. Не заставляй меня жалеть о том, сколько всего я тебе прощаю. Хосок с долей презрения отпускает руку Сокджина и делает два шага назад, бедрами уперевшись в рабочий стол. Он наблюдает пристально за каждым вдохом и выдохом своего самого верного слуги, за каждым взмахом ресниц, дрожью и мурашками по телу. За тем, как тот немного привстаёт с холодного пола и становится перед Джокером на колени, склоняя голову до самого пола, словно желая целовать его ноги. — Простите меня, хозяин... Умоляю вас... Джин дрожит всем телом. Его светлая шёлковая блузка прилипает к коже из-за слёз, что попали на нее, а блондинистые волосы взъерошены настолко, будто бы его ударило током. Парень практически выползает из кабинета Чона и ещё около получаса сидит за своим столом и смотрит в одну точку, раздумывая лишь над одним вопросом: что он сделал не так?

***

Хосок приезжает в особняк далеко за полночь. Большая часть прислуги в доме уже закончила к этому времени свою работу и активными остаются разве что альфы из охраны, которые словно ядовитые мамбы ползают по периметру территории и дома, и некоторые из горничных. Альфа заходит в гостиную, устало потирая глаза. Хочется снять тяжёлые ботинки, принять душ, выпить стакан чего-то крепкого и уснуть хотя бы на пару часов. Отключиться от мира сего, отпустить проблемы и обязанности. Он ведь тоже живой человек и сила его не безгранична. Но все желания и надежды разбиваются как хрустальных шарик на миллионы маленьких осколков, когда уставший взгляд Джокера останавливается на хрупкой фигурке Юнги. Тот сидит на диване, укутавшись в пушистый бежевый плед, обхватив свои колени руками и смотря в одну точку. Главный омега среди горничных подходит к Хосоку и шёпотом сообщает, что Юнги за весь день и глотка воды не сделал — сидел на диване весь день. Взгляд альфы становится недовольным. — Снежинка... Почему ты ничего не ешь? — Хосок на одно колено перед Юнги становится и нежно берёт его ладони в свои. Юнги слегка содрогается, когда чувствует прикосновения альфы и наконец-то поднимает взгляд — до невозможного грустный, ничего не понимающий, заплаканный. В его зрачках целые галактики горят, а вселенные распадаются на атомы. Никто не в силах устоять перед ними, перед глазами самой боли. Омега молча отрицательно качает головой и опускает ее вниз, заламывает пальцы нервно, боится говорить и не быть услышанным. Сегодня утром он попросил правды, а в ответ получил поцелуй от того, кого должен был ненавидеть до глубины души. Кто знает что будет, скажи он ещё хоть слово? — Юнги... — Хосок переходит на шёпот, сильной ладонью поглаживает щёку и совсем легонько берёт пальцами его подбородок и приподнимает вверх. — Я не трону тебя, не бойся, маленький. Я не хочу навредить тебе ни коим образом. Давай вместе поедим? Тебе не нравится то, что готовит мой повар? Тогда давай поедем в другое место. Уверен, ты удивишься тому, какие красивые рестораны есть в нашей столице. В штатах таких наверняка нет. Хосок за ладони парня держит, помогает ему встать и аккуратно заправляет кудрявую прядь за ушко. Поглаживает щёку, обнимает за талию, согревает и не позволяет упасть от бессилия. По одному лишь приказу альфы прислуга приносит для Юнги тёплое пальто молочного оттенка и ботинки. Он лично помогает ему одеться, вновь становится на колени и надевает на ноги обувь, чтобы этот хрупкий малыш ни в коем случае не заболел. Хосок ведёт его к машине, придерживая за талию, садит на переднее сиденье, а сам за руль, прежде переговорив недолго о чём-то с Хёнджином. Юнги устало склоняет голову на стекло дверцы справа, молчит, лишь смотрит на то, как быстро сменяют друг друга огни ночного города. Столица воистину прекрасна. Ровные дорожки тротуаров, высокие различные деревья, что сейчас сбросили листья и уснули на зимний период, многоэтажные дома, где во множестве квартир ещё горит свет, кафе, круглосуточные магазины, фонари над дорогой. Ничего необычного вроде бы, но всё равно была в этом городе какая-то особая аура, такая, из-за которой Юнги задыхался. Не смотря на то, что часы на руке Хосока показывали почти третий час ночи, дверь шикарного ресторана открыл перед почетными гостями улыбчивый администратор. — Здраствуйте! — омега в белом костюме низко поклонился. — Господин, ваш столик готов. Я вас проведу, — мужчина с улыбкой ведёт того в глубь огромного зала ресторана и затем указывает на уже сервированный столик, на котром помимо посуды на бежевой скатерти стояла также небольшая цветочная композиция и две зажженных красных свечи в золотых подсвечниках. Хосок сам помогает Юнги раздеться и отодвигает для него стул, а после садится напротив. Им подают меню и альфа внимательно его читает, в отличие от омеги. Тот держал в руках меню, но совершенно не смотрел на названия блюд. Ему это совсем не интересно. Скорее наоборот — отвратительно. — Мне зелёный чай, — пробормотал Юнги, когда к ним снова подошёл управляющий, чтобы принять заказ, и опустил взгляд куда-то в пол. Юнги чувствовал себя неуютно ещё и потому, как управляющий на него смотрел — словно он какая-то очередная проститутка Джокера, которому среди ночи захотелось в ресторан. С презрением и изогнутой бровью. Даже не дослушав до конца, омега немного ближе повернулся к Хосоку и спросил о заказе ещё раз. — Два стейка средней прожарки, салат с креветками и два десерта от шефа. А так же два бокала красного вина на ваш выбор. Омега поклонился и тут же ушёл на кухню, а Хосок внимательно смотрел на лицо парня и слегка улыбался. Тот был слишком прекрасен. Этот мир не заслужил такой красоты. — Тебе нравится ресторан? Знаешь, я всегда оцениваю мастерство повара по тому, как он готовит стейк. Не слишком сырой, не пережаренный, не сухой. У нас с ним много общего, ведь мы оба имеем дело с мясом... — Я просил не стейк! — Юнги сохраняет спокойствие почти на грани. У него сбитый режим сна и питания, постоянный стресс и отсутствие кого-то близкого в логове зверя свели омегу с ума, а теперь постепенно уводили в пропасть беспамятства. — Мне нужна только правда! Я просил правду! Ты обещал мне! — хрустальные капельки с запахом крови и обречённости текли по бледным впалым щекам и падали прямо на скатерть цвета слоновой кости. — Юнги, я выполняю все свои обещания. Но прежде, я лишь хочу чтобы ты поел. За время твоего пребывания здесь ты стал плохо выглядеть. Я лишь хочу, дабы ты окончательно убедился, что я не сделаю тебе ничего плохого. Да, возможно, я не очень хороший человек, но уж точно не причиняю боль невиновным, в отличие от твоего отца. — Хватит! — ваза со стола с грохотом отлетает в стену, а стекло с водой разлетаются в разные стороны. — Хватит во всём обвинять отца! — парень вскакивает с места и подходит быстрым шагом к панорамному окну. Его плечи дрожат, руками пытается обнять себя, спасти от истерики и панической атаки, что, кажется, неминуема. Хосок медленно, почти бесшумно, подходит к нему сзади и крепкими руками резко хватает за талию, прижимая к себе и не позволяя ни выскользнуть, ни упасть на пол. Альфа разворачивает и обнимает Юнги, позволяет почувствовать собственное тепло, согревает, успокаивает. Умереть от нервного срыва он ему точно не позволит. — Снежинка... — вновь ласково зовёт его Хосок и горячим дыханием возвращает в реальность. — Ты просишь правду, но когда я даю её, ты не в силах это выдержать. Мне больно смотреть на то, как ты страдаешь, — мужчина приподнимает его подбородок и совсем невесомо целует в лоб. — Поешь, а затем я покажу тебе то, что ты хотел. Но только прошу, если ты не сможешь, не старайся себя пересилить. Он помогает ему дойти обратно до столика и сесть на место, а уже через несколько минут откровенно неуютной тишины им приносят еду. Вкусный аромат просачивается сквозь вонь крови, смерти и войны. Под пристальным взглядом альфы Юнги всё же приходится поесть. Он силой впихивает в себя действительно вкусный стейк, лучший в его жизни, но к сожалению совершенно не получая удовольствия от этого. Управляющий тихой тенью стоит неподалёку, возле барной стойки, и о чём-то тихо переговаривается с барменом, который готовил кофе для Чона, на случай, если понадобится гостям. Омега несколько раз столкнулся с этими глазами и его аж передернуло. Его ненавидят все в седьмом кратере. — Наелся, снежинка? Хосок нежно берёт ладонь Юна и поглаживает большим пальцем. Получив в ответ кивок он мягко улыбается и подзывает управляющего к себе, дабы заплатить за столь поздний ужин. Омега улыбчиво кладёт на стол черный кожаний конверт с чеком и будто со всех сил старается расположить Джокера к себе, задавая бессмысленные вопросы. Юнги чувствует себя настолько неуютно и противно, как никогда в жизни. — Передайте повару, что еда была отличной, благодарю, — Хосок продолжает улыбаться. Он засунул в конверт приличную суму, включая чаевые для всего персонала и компенсацию за разбитую вазу, а затем достал из-за пояса пистолет, медленно направля его на довольного ответом Хосока омегу. — А теперь на колени. Юнги резко округлил глаза, не понимая ничего в данной ситуации. Что, чёрт возьми, происходит?! — Хосок? Что ты делаешь? — у Юнги нескрываемая паника, он уже хочет встать с места, но альфа снова берёт его руку и взглядои просит сесть обратно. — Показываю собаке её место, — его тон всё такой же мягкий и ровный, спокойный. Так разговаривает смерть. — Прежде чем украшать интерьер зеркалами, стоило подумать о том, что гостям будут видны все ваши косяки. Управлящий рыдал, стоя на коленях перед Хосоком, молил о пощаде дрожащими губами. По щекам с тонким слоем макияжа бежали горячие слёзы, а руки тряслись словно при эпилепсии. Юнги тоже был напуган, хоть и не так сильно. Десятки раз он попросил прощения, но ответа от Главы так и не услышал. — Не у того просишь, — брезгливо отвечает наконец Хосок. — Ты позволил себе невежливо обращаться с моим омегой, испортил ему настроение и почему-то решил, что имеешь на это право, — и прислоняет дуло пистолета к самой голове омеги так, чтобы тот смог ощутить холод металла. Управляющему настолько страшно, что он тут же поворачивается к Юнги и буквально молится на него, как мантру повторяет просьбу простить, из-за истерики глаза стали красными, а губы опухшими. — Всё в порядке... — только и может ответить Юнги. Он сам не знает, от чего больше в шоке: от того, как Хосок заметил такое и отреагировал, или что назвал своим омегой. Ни того, ни другого парень совершенно не ожидал и просто хотел поскорее уйти из этого места. Взглядом он просит Хосока убрать оружие и прекратить это представление. Омега не хочет, чтобы кто-то пострадал из-за него. Сейчас это в принципе его единственное желание. Холодним тоном Хосок приказывает управляющему исчезнуть с глаз прочь, а после прячет пистолет, но только из-за того как на него смотрел Юнги. Он помогает ему одеться и за талию приобнимает, пока идут до машины. Мин совершенно не замечает как Хосок даёт знак пальцами кому-то невидимому. Уже в тёплом салоне авто Юнги может спокойно выдохнуть. В темноте ему проще. В ней нет осуждающих взглядов, презрения, ненависти. В темноте есть только они вдвоём. Юнги и его Дьявол. — Не нужно было так грубо с ним... Он не сделал ничего плохого, — даже в салоне авто Юнги беспокоится о безопасности других, боится, что Джокер причинит им вред. — Нужно. Он посчитал себя выше и проявил крайнее неуважение не только к тебе, но и ко мне. А такого я не потерплю, — Хосок берёт рукой его за подбородок и поворачивает к себе, приближась к лицу своим, переходя на очень тихий тон, — Тебе не нужно думать о других, ведь твоя судьба не волнут никого, кроме меня, снежинка. Юнги кусает губу, так и не находя, что ответить. Слова с Джокером излишни. Он пристегивает ремень безопасности и просто смотрит вперед. Парень уже привык, что каждый раз, когда они ездили в позднее время, улицы в городе пустые, лишь иногда заметно движение машин. В первое время это очень пугало, но даже к этому, как оказалось, можно привыкнуть. Хосок заводит мотор и отъезжает от ресторана, с которого через несколько минут вынесли тело администратора в большом чёрном пакете. Неуважение к себе Джокер не терпит. К своему омеге — не прощает. Через двадцать минут они остановились перед большой больницей неподалеку от центра города. Хосок, как обычно, открывает перед омегой дверь, помогает выйти из машины и за руку держит, входя в здание. Ночью здесь тихо, пахнет спиртом, лекарствами и кровью, мигают лампочки над входом в операционные, что заняты круглосуточно. — Почему мы в больнице? — тихо, словно боится нарушить звенящую тишину, спрашивает Юнги. — Это центральная больница столицы. Здесь находятся те, кого буквально вернули с того света. Раненые в боях, работники штабов и простые люди, которые пострадали из-за рук твоего отца. Ты хотел правды и я покажу её тебе, но будет больно, Юнги. Тебе лучше просто поверить мне, я не хочу, чтобы ты это видел. Юнги отрицательно качает головой. Он и сам не знает, чего хочет. Вся его жизнь перевернулась с ног на голову, он растерянный, уставший. Ему нужно психологическое спокойствие, отдых, привычный социум, безопасность в конце концов. Омега толкает дверь на входе в одно из отделений, врачи, чьи лица уже давно забыли о радости и сложили свою жизнь на алтарь служения другим, сидят на дежурстве, низко склоняют головы перед Хосоком, провожают к одной из палат. Юнги идёт за ними и заглядывает в некоторые из палат, где были открыты двери, видит детей, чьи тела зафиксированы в невинном сне. Капельницы, трубки, окровавленные бинты на телах тех, кто не должен расплачиваться за ошибки других, тех, кого должно ждать светлое будущее без войны, без боли, страданий. Так же, как и самого Юнги. Один из маленьких детей подходит ближе к открытой двери, держа в руках плюшевого розового зайчика, и своими большими глазками смотрит на Мина. Его босые тонюсенькие ножки стоят на холодном кафельном полу, ребенок одет в светло-голубую ночнушку, а руки перемотаны бинтами, кое-где красного цвета. — Где папа?.. — со слезами на глазах спрашивает малыш у омеги и к нему тут же подбегает доктор, уводя обратно в палату, а у Юнги сердце из груди выпрыгивает от жалости. Но омега старается держаться, ему жизненно необходимо знать правду, понять, что вообще происходит в этом мире и почему его отец делает то, чего не должен. Хосок держит омегу за запястье, внимательно наблюдая за каждым вдохом парня, и откровенно не хочет вести его дальше. Он слишком хрупкий, он может не выдержать. Но Мин словно настаивает и смотрит на альфу с убедительной просьбой в глазах. У Хосока нет выбора. Он ведёт его дальше и открывает перед ними дверь. Юнги уже плохо. Он видит альф на кроватях, они пытаются встать из-за уважения, но Чон их останавливает и просит лежать и дальше. — Можешь спросить всё, что захочешь, — шепчет ему Чон на ухо, отчего у омеги перехватывает дыхание. — Что с вами случилось? — почти шёпотом спрашивает Юнги спустя длительную паузу, наконец решившись, у одного из мужчин , что на его взгляд ещё мог нормально ответить. — Я вывозил раненных с горячей точки... В машину попал дрон-камикадзе... Я выжил, потому что на ходу выпрыгнул с авто, а остальные... — ему явно тяжело говорить, а у Юнги слёзы бегут ручьём. Всем этим людям очень больно и он не в силах им никак помочь. — А вы?.. — омега оборачивается к ещё одному альфе на кровати напротив и подаёт ему бутылку воды, за которой он тянулся. — Я директор школы... Едва успел завести детей в убежище, как в школу попала ракета... Многие из них умерли у меня на глазах. Юнги закрывает лицо руками, как вдруг за окнами раздаётся звук сирены. Хосок крепко хватает его за плечи и тащит к выходу из палаты, а затем и вовсе на улицу. Как только они покидают здание, вдали слышатся первые взрывы, но Юнги не может идти. Ноги подкашиваются после того, что он увидел. Болезненные стоны, запах крови, смерть близких людей в глазах пациентов добили Мина. Это слишком жестоко. — Им нужна помощь... Я должен помочь им... — парень упирается, отпихивает Хосока от себя, когда тот уже на парковке неподалёку от больницы пытается посадить его в машину. — Я должен искупить грехи отца! Я помогу! — он плачет, рвётся обратно, хочет бежать. Как сумасшедший грешник в аду, этот светлый мальчик отчаянно ищет выход. — Юнги, нет! Нужно ехать обратно, в городе опасно! — альфа обхватывает его со всей силы, обнимает, успокаивает, держит рядом ради безопасности. — Слышишь взрывы? Садись в машину, Юнги. Садись... — Чон пристёгивает его ремнём и закрывает дверь, а сам как можно быстрее садится за руль. Сирена не предвещала ничего хорошего. Парень дрожит, закрывает ладошками лицо. Внутри всё сжимается, душит, он старается дышать глубже, но получается откровенно плохо. Юнги смотрит в окно автомобиля на больницу, где был несколько минут назад, а затем замечает резко вспыхнувшие в небе огни. Омега пугается и ничего не понимает, пока эти огни не врезаются в здание больницы, разрушая множество этажей в осколки и пыль. Кажется, будто крик омеги способен разрушить пуленепробиваемое стекло. Хосоку приходится прижать его к себе, уезжая как можно дальше. Юнги видел пустоту в глазах ни в чём невиновных людей, она острыми стрелами пронзала его душу, опускала в ад. Видел усталость и обречённость в лицах докторов, что знали, скольких они не смогут спасти. Слышал плач боли и мольбы о помощи, но кто услышит его? Только что Мин стал свидетелем того, как десятки докторов, пациентов, детей и военных погибли из-за нескольких ракет, выпущенных по ним. Это не просто ужас, а безмерное море страдания, поглощающее всё вокруг. Чистилище на замле, а люди в военной форме - чудовища, выползшие из ада. Он чувствовал, как страх переплетается с отчаянием, сжимая горло. Как могла человеческая жестокость привести к такому? Его душа звала к свободе, миру, счастливому концу, но была запутана в сети ненависти и безысходности, которые, казалось, не имели конца. Сегодня Юнги окончательно познал всю жестокость этого мира. Сегодняшняя ночь изменила многое. Даже спустя несколько часов, уже в теплой постели под боком у Чон Хосока, Юнги не мог ни разговаривать, ни шевелиться, ни даже глотать воду. Альфа не отходит от него даже на шаг, постоянно сидит рядом, гладит широкой ладонью по мягким светлым волосам, шепчет что-то успокаивающее, обнимает. На часах уже почти утро, а Хосок так и не ложился спать из-за напуганного дрожащего комочка, которому жизненно необходимо было держаться за рукав его рубашки, как за последнюю спасательную соломинку. — Не проси меня больше о правде. Во второй раз ты не выдержишь, — тихо шепчет альфа и нежно его лицо к себе поворачивает. — Я не хочу, чтобы тебе было так больно, ты не заслужил такого. — Никто из них не заслужил... — Юнги отрицательно качает головой. А ему больше и не нужно. — Когда это закончится?.. Ты ведь знаешь! — Скоро. Я делаю всё возможное, чтобы этот ужас закончился как можно быстрее, а все виновные понесут наказание. Обещаю, снежинка. Очень скоро наступит мирное время. Ты только себя не вини... Хосок медленно, словно не хочет спугнуть, наклоняется к омеге и целует нежные, но искусанные губки. Аккуратно поочередно подминает их, согревает своим горячим дыханием, будто бы заново в омегу жизнь вдыхает, решив, что этому ангелу умирать слишком рано. А Юнги и не против. Жизнь для него слишком утомительная, слишком сложная и несправедливая. В обличии Хосока он видит смерть и сейчас с радостью принимает от нее поцелуй, желая убить в себе муки совести. Юнги от них слишком устал. — Не уходи... — просит сбитым шёпотом, двигается ближе, требует новой порции дофамина, чтобы слёзы на щеках наконец высохли. — Мне страшно... — Юнги молчит, что ему страшно умереть в одиночестве. — Не уйду, не бойся. Альфа в очередной раз заботливо утирает с щёк солёные дорожки и целует пухлые губки цвета вишни. Пробирается руками под его кофту, касается оголённой кожи широкими грубыми ладонями, что пахнут порохом и металлом, согревает, тянет к себе, присваивает. Давно уже присвоил и на алебастровой коже своё имя тавром вырезал. Никому не отдаст больше, ни с кем не поделится, никому не позволит обидеть или разлучить их. Он им дышит, его готов есть, пить, жить им и для него, осушить моря, сровнять горы и стереть с лица земли целые государства, только бы Мин пожелал. Хосок его от себя больше не отпустит. Юнги в его тепле нуждается, поджимает ножки, сворачивается в комочек и на поцелуй впервые отвечает, словно с ума сошёл. Руки сами тянутся к волосам альфы, сжимают, не позволяют отстраниться и прервать загробное наслаждение. Хорошо. Так беззаботно, как будто бы больше никого в мире сейчас не существует. Наверное, именно это люди зовут зависимостью любовью. Юнги открывает глаза уже когда лежит среди мягких подушек, на кровати самого Джокера в спальне с выключенным светом, и видит над собой своего альфу. Сегодня он сам себя ему присвоил, согласился стать его омегой. Его снежинкой... На кроваво-красных простынях. Юнги прикусывает губу, в кулачках сжимает ткань черной футболки альфы и смотрит ему в глаза с вопросом, что между ними вообще происходит. Омега боится, что всё это окажеться лишь его мыльной иллюзией. — Моя снежинка... Не бойся. Я защищу тебя, защищу всех. Здесь твой дом, а мой — там, где ты. Он нависает сверху над ним, стягивает теплый свитер, а затем и футболку, открывая своему взору хрупкое тело, чистое, нетронутое никем, со светлой шелковой кожей и выступившими мурашками. Альфа целует в губы, затем опускается вниз к лебединой шее, всё ниже и ниже, пока поцелуи не доходят до талии. Телом Юнги нужно восхищаться, молиться как на статую греческого бога, считать идолом и идеалом для всех живых. Он тот, кому должны поклоняться как минимум из-за неземной красоты, ведь таких в мире больше нет. Хосок совершенно не торопится, усыпает Юнги поцелуями и ласками, выжидает, пока тот перестанет дрожать и волноваться. Зимние ночи темные, а свет в комнате потушен. Их поглотила темнота, но за столько времени глаза к ней привыкли и силуэты отчётливо видны. Мин боится открывать глаза не потому что это его первая ночь с альфой, а потому, что боится смотреть правде в глаза. Он лёг в постель врага, сам себя ему отдал, позволил коснуться своего тела, перешёл на другую сторону и предал отца. Юнги сам себя предателем нарекает. Влюблённым предателем. — Мне прекратить? — спрашивает Хосок, заметив, что Юнги уже около минуты смотрит в потолок и даже не дышит. Не хочет делать этого насильно, заставлять, пользоваться уязвимостью. Хосок жестокий правитель, убийца, идеалист, но насиловать невинного омегу он никогда не собирался. — Нет! — Юнги выпаливает мгновенно, принимая полусидячее положение Тяжесть внезапной тишины была невыносимой. — Не надо... — услышав вопрос, что выбил его из череды раздумий, омега моментально пришёл в себя и ухватился обеими руками за уже обнажённые плечи Хосока. — Не уходи от меня... Никогда больше не уходи. Не оставляй одного, иначе мои собственные демоны сожрут без остатка. Я больше не справлюсь сам... Без тебя... — Юнги впервые целует его сам, первым прижимаясь к теплым губам, требует новую порцию ласки и тепла. — Я же обещал, что не уйду. Хосок гладит его по волосам, целует, проводит пальцами по шее омеги так, как будто бы знал, что этот момент наступит. Их тела прижимаются друг к другу, создают напряжение, импульс их новой жизни, нового начала. За окном, где-то вдали, снова раздаются звуки сирены, затем взрывы, но в этот раз Юнги их не слышит, не хочет. Комнату заполняет его первый стон, когда Хосок худые ножки себе на торс закидывает и плавно и мягко входит в поддатливое горячее тело, начиная медленно двигаться. Тело младшего предательски отзывается на каждый толчок, нежные, как шёпот весеннего ветра, стоны срываются с его губ и ласкают слух альфы лучше, чем что либо в этой жизни. Светлые кудри, разбросанные по постели, приоткрытые и пухлые от поцелуев губки сводят Хосока с ума. Он забывает о собственной сущности, своём имени и власти, когда длинные ресницы дрожат, а ноги омеги сводит судорогой от оргазма. В этом аду Джокер нашёл свой рай, своё пристанище, храм, в котором ему отпущены все грехи и дарована вечная милость личного бога. Юнги не пленник отныне, а хозяин. Омега кровавые полосы на спине старшего оставляет, задыхается от запаха пепла, сгорает в жаре его тела, но только ближе к себе тянет, требует поцелуев всё больше, объятий, касаний, ласковых слов, движений, толчков, оргазмов. Парень выгибается, когда альфа принимает полусидячее положение, уперевшись в несколько подушек, оказывается сверху, учится вести, стонет еще громче от новой непрвычной позы. Хосок широкими ладонями по хрупкой спине с красиво выступающими позвонками водит, помогает, затем придерживает за бёдра, помогает двигаться быстрее. Нет больше в мире картины прекраснее, чем перед глазами Джокера, ибо падший в порок его объятий ангел тоже только один. Он толкается глубже, до конца, идеально заполняет омегу, сам получает лучший в жизни оргазм, наслаждается сорвавшимися стонами, полукриками, немного приподнимает, почти до синяков сжимая мягкие ягодицы, а затем насаживает на член снова и снова, выбивая из разума Юнги всё, что не является удовольствием, доводя вновь до оргазма. В полумраке его силуэт видно идеально, светлая кожа словно луна светится в темноте, подобно божеству Юнги прекрасен в столь грешном единстве. — Какой же ты красивый... — шепчет немного хрипло Джокер, с улыбкой наблюдая, как выгибается омега сидя на его члене до упора и содрогается всем телом от внезапно накатившей с головой волны удовольствия, держит крепко за талию и только когда тот хотя бы глаза смог открыть, помогает привстать и укладывает себе на грудь. Аккуратно убирает прилипшие к лицу от пота локоны, поглаживает и укрывает одеялом, чтобы не замёрз. — Снежинка моя... Ты самое прекрасное создание во всей вселенной. Юнги сначала кусает ноготь на указательном пальце, но когда дыхание и сердцебиение приходят в норму, он осмеливается поднять взгляд на альфу. Ему откровенно стыдно и неловко. Он не знает, что дальше говорить и делать. Это был его первый секс, впервые он сам поцеловал его, позволил себе подобное с тем, кого раньше нарекал своей смертью. Да и сейчас тоже. Ему даже сложно смотреть Чону в глаза, поэтому отводит взгляд в сторону. Хосока это умиляет, он за подбородок омеги цепляется и целует в милый носик. — Спи, я буду здесь, снежинка. Юнги действительно нужен отдых, в его жизни в последнее время происходит слишком много всего. Он послушно закрывает глаза и довольно-таки быстро засыпает под звуки биения сердца Джокера. Как оказалось, оно у него есть. Засыпает, когда солнце уже восходит над землёй. Хосоку долго спать нет времени. Спустя час он вынужден покинуть тёплую постель и собираться на работу. Приняв бодрящий прохладный душ альфа одевается, полагая, что омега крепко спит. Но когда уже хочет надевать обувь, неожиданно чувствует нежные объятия на своих плечах, а после и горячее дыхание в шею. Юнги, укутавшись в одеяло, подполз к нему и прижался грудью к широкой спине. — Ты обещал не уходить... — грустно вздыхает омега и голову на плечо Хосока склоняет. — Я должен идти, снежинка. Я пойду и постараюсь закончить войну как можно скорее. А вечером обязательно вернусь к тебе. Хорошо? Не грусти. В твоём распоряжении весь дом и территория, прислуга, охрана. Можешь делать, что захочешь. Принести тебе вечером что-то вкусное, м? — Хосок с мягкой улыбкой целует пухлые губки и встаёт с кровати. Омега отрицательно качает головой и так и сидит в красных простынях по центру кровати, смотря вслед уходящему альфе, на чьих плечах военная форма выглядит по-особенному сексуально. Правильно. Он падает обратно в тёплую постель и закрывает глаза. В голове тихо. Джокер его демонов угомонил, приструнил, выдрессировал и заставил молчать. Теперь Юнги может отдохнуть наконец-то и не пытаться принести себя в жертву из-за грехов отца. Ему всё равно, кто Джокер для остальных, плевать на разницу в возрасте, на его жестокость и строгость к подчинённым, на безжалостность к врагам. Для омеги его объятия — место силы и спокойствия, защита, умиротворение. Юнги отныне нарекает альфу своей жизнью, ибо именно с ним хочет провести свою вечность.