Троянский конь

      Малютка появился на свет, когда Барти Краучу едва ли исполнилось семь. Он родился в Белой комнате. В той самой, где Барти мерещились крошечные ангелочки, рассказывающие ему все тайны вселенной и секреты мироздания. Они болтали безостановочно, пели колыбельные и временами плясали, обдавая комнату звуками собственного смеха, звучного и хрустального. Барти слышал стрекотания их маленьких крыльев. Они манили Барти за собой в космос за возможность получить доступ к безграничным знаниям; они говорили, что Барти особенный, что он один достоин править звёздами, что он избран и поцелован богом Солнца.       Барти запретил себе плакать в Белой комнате, как бы ни жужжала агония в глазах от обилия белого и как бы ангелочки ни надоедали. Он сидел, вылупившись пустым взглядом в абсолютно белоснежную стену, и не ронял ни слезинки. Он сдерживал подступающие к горлу рыдания всё время, раз за разом, но однажды рыдания зазвучали назойливой песней внутри его головы.       — Пожалуйста, закрой глаза, — ноющим голосом попросил Малютка. — Я ненавижу это место. Мне страшно.       Но Барти назло держал веки широко открытыми и даже перестал моргать. Малютка проревел несколько часов. Чем громче Малютка нудел, тем веселее потешались ангелочки перед его глазами.       Барти Крауч ненавидел Малютку, что уживался наряду с Монстром в его голове. Малютка был трусливым и часто хныкал без причин. Малютка недолюбливал вид крови, мог обливаться слезами горя по случайно раздавленному таракану и бережно обнимал плюшевого зайчика по ночам. Он был слабым, жалким и немощным: особенно боязливо он трепетал перед отцом и часто умолял Барти спрятаться в объятиях матери от всего злого, что существовало в мире.       Барти игнорировал Малютку и никогда не позволял выходить ему на поверхность. Его раздражал ноющий, сопливый голос, который откликался неприятным звоном на затылке. Иногда Барти просил Монстра уничтожить этого ничтожного слабака, но Монстр никогда не соглашался.       По какой-то причине Монстр оберегал Малютку и обожал всеми фибрами души. Лелеял, прямо как мать лелеет новорождённого ребёнка.       И в противовес Малютке, Барти Крауч нежно любил Монстра, что обитал под его кожей, полз по костлявым конечностям и обволакивал мозги. Он был силён и могущественен. Он делал Барти непобедимым, всесильным.       Монстр защищал Барти. Низкий шёпот в ушах баюкал и успокаивал. Барти по-настоящему спал исключительно в те моменты, когда выпускал на волю Монстра, пусть даже тело физически бодрствовало. Иногда шёпот становился всё громче и громче — просто невыносимо громко, что звук даже заглушал весь остальной мир вокруг. Барти мог примириться и с этой стороной капризного Монстра. Он научился не подавать виду, держать никому ненужные эмоции под контролем, внимать шёпоту и позволять чужому голосу в голове окутать его полностью.       И жить это не мешало. Барти выглядел почти нормальным, ничем от других не отличался.       Монстр родился через пару месяцев и тоже в Белой комнате. В отличие от Малютки, он не жаловался и ни о чём не умолял. Даже наоборот: упивался страданиями, а картина безмятежно болтающих и танцующих ангелов сменилась на кровавую резню, когда один из них вынул кинжал и принялся кромсать других. Это подарило Барти покой, о котором он мечтал на протяжении долгого времени. Барти улыбнулся и впервые позволил своим глазам закрыться дольше, чем на пару секунд.       — Кровь красного цвета, — вкрадчивым шёпотом подсказал Монстр.       И затуманенный мозг Барти тут же ухватился за эту мысль.       Белые занавески спадали шёлковыми складками перед сплошной стеной. Почему перед стеной? Барти не мог вспомнить почему, но это казалось неправильным, как будто чего-то не хватало. Голова загудела и в висках застучало: было так больно, что он сам не заметил, как впился зубами в торчащий ноготь большого пальца.       Только когда пришла боль — на этот раз реальная — Барти очнулся от этой сдавившей виски какофонии чувств. На языке остался кусок сорванного ногтя, и он поспешил выплюнуть его на пол, брезгливо скривившись. Палец болел, но на месте свежей ранки образовалась капля крови. Красной.       — Больно, — заплакал где-то на задворках сознания Малютка. Монстр замурлыкал с наслаждением. Барти не обратил на них внимания.       Он так и застыл, уставившись с благоговением на алую кровь в этой бездне мучительно белого. Он реален — вспомнил он. Он ещё жив — промелькнуло в мыслях.       Он действительно реален. Кровь была спасением.

***

      В темнице пахло сыростью и плесенью. С чёрных каменных стен обдувало холодом: Барти от его «тюремщиков» отделяла лишь железная решётка. Северус Снейп и Родольфус Лестрейндж сидели на двух креслах, но для Барти никакой мебели не предусматривалось. Ему не дали даже жалкого ведра для справления естественной нужды. Камера тускло освещалась небольшой лампочкой, торчащей над ними (неужели электричество?).       Барти забился в углу калачиком, затаившись во тьме и наблюдая за окружающими. Камера его не впечатлила. В этом не было ни воображения, ни вкуса. Он ожидал большего от Волдеморта и его приспешников.       — И почему Господин приказал охранять его нам? — возмущался Лестрейндж. Его гнусавый голос отдавался неприятным гулом в каменных стенах. — Разве такая работа подобает приближённым?! У нас должен быть более высокий статус! Соответственно, задания тоже!       — Я думаю, Тёмный Лорд знает, что делает, — бесцветным голосом ответил Северус. Его терпение в этой ситуации поражало: сам Барти давно зашил бы рот этому Лестрейнджу, лишь бы не слышать его противный голос.       — Ему даже не нужна охрана, — не унимался тот. — Что он может сделать без своей палочки?       Карман брюк тяжелил крошечный перочинный нож, который стал для Барти практически продолжением конечности. Олухи (Алекто Кэрроу и Трэверс) при осмотре одежды даже не поняли, что это такое. В собранном виде он действительно не походил на оружие — не для волшебников уж точно.       — Он не просто пленник, — сухо заметил Снейп. — Он сын врага.       Они продолжали спорить (точнее, спор был односторонним, ведь Снейп едва ли тратил энергию на ответы), но, в основном, дальнейшая болтовня была бесполезной. Барти обнял колени, чтобы немного согреться.       В какой-то момент зубы начали стучать от холода: он не успел прихватить пальто из Трёх метел. Он был занят, пытаясь отвязать от себя Сириуса Блэка.       …который действительно цеплялся за него, как курица-мать. Сириус Блэк пытался его спасти. Это было мило и определённо задело кое-какие струны в отсутствующей душе Барти. Он ценил хороших людей с чистыми намерениями, несмотря на собственную эмоциональную атрофию.       Сириус нравился Барти. Конечно, он был простоват и глуповат, но он старался быть хорошим по отношению к самому Краучу.       (А ещё Сириус рисовал мордочки щенков с сердечками вместо глаз под наиболее удачными эссе, но Барти совершенно точно не считал это милым и определённо не улыбался всякий раз.)       Вскоре Лестрейндж отошёл на обед, оставив Барти наедине со Снейпом. Что радовало: он не думал, что выдержит ещё минуту, слушая мерзкий голос Родольфуса, при этом не вырвав ему глотку.       Но радость его продлилась недолго: ровно до тех пор, пока сам Снейп не решил с ним заговорить. Совершенно неожиданно, ведь изначально казалось, что оба Пожирателя намеревались игнорировать его до последнего.       — Крауч? — обратился к нему Северус. — Я помогу тебе выжить, если пообещаешь полностью слушаться меня.       — Можешь не тратить усилия, — ухмыльнулся Барти, прикрывая рот ладонью, чтобы подавить рвущийся наружу хохот. Какая наивность — полагать, что ему нужна помощь. Тем более, от кого-то вроде Снейпа, который не смог должным образом постоять даже за самого себя в своё время.       — У Тёмного Лорда нет планов тебя убивать, так что заткнись и не давай повода, — маленькое раздражение проскользнуло в голосе Снейпа. — Тебе лучше не быть таким самоуверенным.       Барти закатил глаза. Конечно, Северус Снейп считал себя умнее всех: он и в школе отличался заносчивостью и высокомерием. Подобные люди только раздражали: наверное потому, что сам Барти большую часть времени был таким же.       — Ты начинаешь бесить куда сильнее, чем Лестрейндж, — открыто заявил он и сорвал засохшую корку с раны над ногтем. — Свои советы можешь приберечь для себя. Я не боюсь твоего лорда.       — Тогда ты глупец, — отрезал Снейп.       — Мне абсолютно всё равно, что ты обо мне думаешь, — Барти равнодушно пожал плечами. — Просто закрой рот и избавь меня от своего голоса.       Снейп недовольно поджал губы и откинулся на спинку кресла. Ответа Барти, к счастью, так и не дождался: вернулся Лестрейндж с круглым жирным пятном на белоснежной рубашке.       — О чём говорили? — спросил он с любопытством.       — Ни о чём, — ровно проговорил Северус. Стоило отдать ему должное — он мастерски скрыл презрение за маской равнодушия.       — Нет, я же вижу, вы о чём-то говорили, — настаивал Родольфус. — Так о чём же?       — Разве не очевидно, что мы обсуждали тебя, Родольфус?! — огрызнулся Барти. — Мы говорили о том, что ты много болтаешь и стоит ли тебе отрезать язык к чертовой матери.       Лестрейндж насупился. Его нижняя губа комично выпятилась, а сам он стал похож на маленького дитя, которому не дали конфету.       — Резать языки тебе не впервой, не так ли, Крауч? — спросил Снейп с неожиданным ядом в голосе.       Барти заинтересованно выпрямился. Очевидно, Северус кое о чём знал.       — Не впервой, — признался Барти и с любопытством склонил голову набок. — Но тебе откуда знать?       — К кому, по твоему мнению, подойдёт ребёнок с ужасной травмой, которую он хочет скрыть от взрослых? — парировал Снейп. — Очевидно, к лучшему зельевару, который умеет хранить секреты.       Барти приподнял бровь и кивнул, выражая согласие.       — Имеет смысл.       — Ребята, вы сейчас серьёзно? — вмешался Лестрейндж, заметно позеленевший. Это окончательно развеселило Барти, и он прыснул в свой сжатый кулак. — Ёб твою мать, это отвратительно! Нет, это пиздец! Крауч, ты ебанутый, блять. Фу!       — Пожиратель, который боится крови? — фыркнул Барти.       — Скорее, не люблю марать руки, — сказал Родольфус. — Авада кедавра и Круциатус — намного проще.       Ну, ничего удивительного в том, что он так считал. Очевидно, Родольфус Лестрейндж был очередным дилетантом. И Авада кедавра, и Круциатус являлись уделом ленивых дилетантов, которые слишком боялись пачкать свои наманикюренные пальчики. Барти думал, что любое искусство лучше творить руками, чувствовать под пальцами и вдыхать носом, но промолчал об этом. Несмотря на то, что он был Монстром во плоти, он всё-таки знал кое-что о нормальных людях. Он знал, какие его мысли подпадают под категорию «нормальных» людей, а какие мысли озвучивать не стоит. Он не был нормальным, но он всегда фильтровал свою речь, чтобы скрыть это.       — Погоди, а ведь именно поэтому малыш Блэк прекратил свою дружбу с тобой, не так ли? — Родольфуса внезапно осенило. Он гордо засиял, как будто только что открыл Америку. — Помнится, на первом курсе вы были не разлей вода, прямо как маленькие девочки-подружки, всюду гуляющие под ручки. Я запомнил это, потому что пытался сбагрить в вашу компашку Рабастана, а он всюду таскался за мной! А потом в один момент вы просто возненавидели друг друга.       — Последнему, кто сравнил меня с девочкой, я отрезал язык, — угрюмо напомнил Барти.       Лестрейндж приподнял руки в качестве мирного жеста.       — Не для того, чтобы обидеть, просто вы действительно походили на милых дружбанов. Знаешь, на Слизерине все были в восторге от вас двоих!       — Впервые об этом слышу, — вставил Снейп.       — Это потому, что ты был занят другим…       — Мародёрами и Эванс, он имеет в виду, — уточнил Барти, просто потому что он был сволочью и любил давить на больные места людей.       — Я понял, но спасибо, — сухо ответил Северус.       — Эм, ну, в общем-то, да, — Лестрейндж опустился на своё кресло, поправляя одежду. Он всё ещё не заметил пятна на своей одежде, хотя Барти не мог перестать на него смотреть. — Малыш Блэк слишком брезглив для таких грязных дел, не так ли?       — Что ты об этом знаешь вообще, — сказал Барти, вытягивая затёкшие ноги перед собой. Он уставился на пыль, оседающую на ботинках. — Не лезь не в свое дело.       В детстве Барти допустил грубейшую ошибку, решив, что Регулус такой же, как и он сам. Он полагал, что они похожи. Но Регулус оказался таким же, как все. В этом заключалась вся проблема.

***

      Писк крысы сводил его с ума. Барти в принципе относился скептически к животным: и мать, и отец запрещали ему приближаться даже к самым безобидным зверушкам. Краучи признавали лишь практичность, и в плане питомцев они недалеко ушли от своих привычек. Они заводили лишь практически полезных почтовых сов.       Крыса не давала забыться сном своим омерзительным писком. Она шуршала грязными лапками. Иногда подходила к нему слишком близко, и убегала, когда он шевелился. Это сводило с ума.       В конце концов, Барти не выдержал. Когда мерзкая животинка в очередной раз приблизилась, он одним резким движением сжал толстое тельце в своих пальцах. Это было мгновенно.       Крыса запищала. Барти сдавил пальцы сильнее, с удовлетворением вслушиваясь в визг агонии. Животное сопротивлялось: оно кусалось и царапалось, пытаясь высвободиться. Барти хихикнул над его беспомощностью, жалея лишь о том, что он не может ничего видеть в темноте, и одним ударом о каменный пол убил крысу. Визг прекратился: Барти наконец смог закрыть глаза и провалиться в беспокойный сон.       Утром он проснулся от запаха еды.       На самом деле, ему не впервой было чувствовать лижущий желудок голод. Он часто пренебрегал базовыми потребностями в погоне за желанием соответствовать всем стандартам об идеальном сыне, идеальном ученике. Он должен был оправдать возложенные на него ожидания — неважно, от отца или от учителей. Всё это требовало просто кучу времени, и Барти порой не мог тратить драгоценные минуты на сон, еду или даже уборку (Крауч, чёрт тебя дери, мне надоел этот свинарник).       Но Барти не был глупцом. Он понимал, что без малейшего подкрепления его организм ослабнет, магия померкнет, а контролировать своё поведение будет сложнее, если он будет думать только о еде, как любой другой человек во время голода. Поэтому он не мог позволить себе обходиться без пищи дольше суток. Он должен был поесть хотя бы раз в день. Каким бы небрежным он ни был, о своём теле он заботился. Это был ещё один негласный пункт в длинном списке обязанностей «идеального сына». Он должен был выглядеть хорошо. Здоровый, красивый, аккуратный и ухоженный. Не усталый, не вялый и уж точно не истощенный, хотя иногда он ощущал себя на все восемьдесят с лишним лет, а не на пятнадцать. Но всё было в порядке. Чувства не имели значения, когда физически с ним всё было в порядке.       Итак, Барти никогда ещё не оставался голодным более чем на двадцать четыре часа. Поэтому, когда он проснулся на следующий день, чувствуя себя измельчённым в мясорубке из-за сна на ледяном полу, его также охватили резкие спазмы боли в области желудка. Он коснулся руками живота, но сосущая боль от этого только усилилась. Организм словно паниковал и напоминал ему, что он уже долго ничего не ел.       Тело, в целом, находилось в ужасном состоянии. Плечи, ноги и руки — болело всё. Под его кожей недовольно зарычал Монстр: звук прошёлся рокотом по желудку, груди и вскоре раздался из горла.       Барти успокоил его как мог. Он не хотел терять ту крупицу контроля, которым обладал на данный момент.       — Что, Крауч, проголодался? — услышал он мстительный голос Снейпа сквозь пелену тумана в собственных ушах.       Северус и Родольфус завтракали. Они с особым наслаждением смаковали блюда, разложенные на маленьком круглом столу между двумя креслами. Пудинг, овсяная каша, чай с молоком, насколько мог видеть Барти. Также в вазе красовались разрезанные фрукты, сочно блестящие под тусклым светом лампы.       Родольфус ухмылялся. Он схватил кусок яблока и бросил ему в камеру, как будто бы Барти был собакой. Барти проследил за куском: яблоко быстро испачкалось в пыли. Ни за что на свете он не взял бы нечто подобное в рот. Он мог быть голоден, но он ещё сохранял гордость.       — На, съешь, — фыркнул Лестрейндж.       Барти терпеть не мог, когда над ним насмехались. Во тьме своего угла он нащупал труп несчастной крысы, размозженный на полу. Схватил его за хвост и, прицелившись, одним метким движением швырнул сквозь отверстие решетки, попав прямо в тарелку овсянки Родольфуса. Молоко тут же расплескалось по столу, Снейп и Лестрейндж одинаково вздрогнули от неожиданности.       — На, съешь, — с точностью отзеркалил Барти собственный тон Родольфуса.       Сначала Лестрейндж даже не понял. Он уставился на свою тарелку широко раскрытыми глазами, пытаясь осознать, что это такое, а потом завопил с отвращением на лице, напоминая поросёнка на забиве.       Барти от души расхохотался, заметив, что мужчина весь позеленел и кашлял в рвотном позыве. Снейп отреагировал менее бурно, но у него тоже явно пропал аппетит: он прерывистыми движениями вытер руки салфеткой и отодвинул свою миску подальше.       — Чёртов сукин сын, — зашипел Родольфус и, вытащив волшебную палочку, направил на Барти. — Круцио!       Но боли не было. Крауч не закричал и не забился в истерике: просто странно хрюкнул, сдерживая смех, хотя тело продолжало трястись. Лестрейндж выглядел разочарованным скудной реакцией: он определенно ожидал не этого.       Сам Барти тоже понятия не имел, что только что произошло. Всякий раз, когда он читал описание Круциатуса, он представлял себе боль, сравнимую с сотнями ломающихся костей одновременно, но прямо сейчас заклинание причинило лишь лёгкий дискомфорт. Чёрт, живот болел сильнее от голода, чем всё тело сейчас — от пыточного заклинания.       — Бьёшь как девчонка, — съязвил он, хихикая под нос.       Это только взбесило Родольфуса ещё больше, но Снейп вцепился в его мантию и взял за шкирку, как провинившегося котёнка.       Крауч не мог поверить своим глазам. Серьёзно?! Никогда бы он не подумал, что гребанная преступная группировка будет настолько жалкой.       — Держи себя в руках, Лестрейндж, — сквозь зубы процедил Снейп. — Ты хвалишься, что ты приближенный, но ведёшься на провокации малолетки! Возьми себя в руки!       — Ты видел, что он сделал! — пожаловался Родольфус. — Чёртов сукин сын…       — Ты сам напросился, — категорично заявил Северус. — А теперь будь умницей и сядь на место. И молись, чтоб Господин не узнал об этом инциденте!       Интересно — подумал Барти, навострив уши. Он вновь затаился в тени, желая слиться с ней.

***

      Сознание Барти снова дрейфовало где-то далеко за облаками. Чем больше он терялся, тем ярче становились сны.       На седьмой день он проснулся посреди ночи от того, что все его конечности налились свинцом, дышать было тяжело. На его груди сидела темная сущность, и, несмотря на абсолютную черноту ночи, Барти ясно различил детали.       Сущность закряхтела и приняла образ старика. От него веяло могильным холодом, и всё в нём было черным: кожа, зияющие пустые глазницы, торчащие волосы и длинные, острые ногти. Он склонился прямо над лицом Барти и задёргался в визжащем, каркающем смехе, демонстрируя ряд серебряных зубов: его дыхание пахло землёй и трупами. Он сидел на груди Барти, который не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Казалось, что он умирает, и это сама Смерть пришла по его душу.       Барти не запомнил, когда снова заснул (а просыпался ли он вообще?), но в следующий раз он очнулся на чистом поле. Перед взором расстилалась ровная земля, усеянная голубыми незабудками, а на небе не было ни облачка. Солнце ярко светило, но не согревало: Барти знал, что это сон, являющийся наваждением, но не дарящий реальных ощущений. Но, тем не менее, долгожданный глубокий вдох принёс облегчение, и Барти сел, оглядываясь.       Он лежал на одеяле. Рядом стояла плетёная корзина, полная фруктов, но Барти не притронулся к ним. Он не собирался поддаваться играм своего жестокого сознания.       Неподалёку на корточках сидели двое, собирая цветы в маленькое ведро. Барти узнал обоих, хотя одну из них он никогда не встречал, а с другим в последнее время только цапался как кошка с собакой.       Мимолётное облегчение мгновенно сменилось на чистую ярость.       — Что вы здесь делаете? — агрессивно рявкнул он. Сейчас он находился во сне: не было необходимости скрывать эмоции и притворяться вечным дзеном.       Они оба обратили внимание на него: лицо девочки растянулось в улыбке, и она поднялась на ноги, чтобы подбежать к нему. Её тёмные волосы задорно подпрыгивали вместе с ней с каждым её шагом.       — Ты проснулся! — счастливо сказала она, устраиваясь рядом и нежно обнимая.       Барти схватил девочку за волосы на затылке и отбросил её подальше от себя.       — Отвали, Моргана!       — А вот грубить было ни к чему, — нравоучительно вмешался Регулус и подошёл к ним — тоже с глупой улыбкой на глупом лице.       — Меня зовут Мария! — обиженно напомнила Моргана. — В честь святой девицы у маглов, а не злой волшебницы!       — Мне плевать. Всё равно вы ненастоящие.       Моргана села (и опять слишком близко), внезапно схватила его руку и с грустью поднесла к глазам, разглядывая вечно обкусанные ногти. Барти снова оттолкнул её, не заботясь, насколько он груб. Всё равно это был дурацкий сон.       — Ты опять делал это, — обвинила Моргана-Мария. — Ты причинил себе боль!       — Не твоё дело, — буркнул Барти.       — Конечно, это наше дело, — кивнул Регулус, как будто это было нечто само собой разумеющееся. — Мы заботимся о тебе. Ты же знаешь.       — Ложь, — отрезал Крауч. — Всё, что когда-либо выходило из твоих уст, — это грязная ложь.       Регулус имел наглость смотреть на него с сожалением.       — Ты — мой единственный друг, помнишь? — мягко спросил он. — И я — твой единственный друг.       — Я тебя люблю, Барти, — присоединилась Моргана. — Мы ведь семья.       Барти не желал слушать этот беззастенчивый обман, которым его накачивало собственное сознание. Почему его мозг делал это с ним? Это было жестоко. Он мог быть Чудовищем, но разве он заслужил это?       — Я бы тебя убил, — признался Барти, не решаясь смотреть на Моргану. В носу странно защипало. — Я тебя ненавижу. Я ненавижу вас обоих.       — Я бы любила тебя, несмотря ни на что, — нежно сказала Моргана. Её голос превратился в неестественное эхо, прежде чем всё исчезло.       Барти проснулся от смутного шума, который сонный мозг не мог обработать должным образом. Поднялся в сидячее положение и понял, что в камере не один.       — Ну привет, — очаровательно улыбнулся он.       Алекто Кэрроу не ответила: лишь грубо схватила его за одну руку. Барти встал по инерции, голова тут же закружилась, перед глазами заплясали черные точки.       Голодные спазмы перестали беспокоить его ещё два дня назад: вместо этого пустота делала его странно блаженным, мысли витали и не фокусировались ни на чём конкретном. Больше нервировало то, как долго он не мылся: волосы стали сальными, а под кожей обитало полчища тараканов, которые скреблись изнутри, вызывая нестерпимый зуд.       Кэрроу вела его куда-то. Барти с трудом успевал переставлять ноги, пока она торопливо тащила его по коридорам, извивающимися в непонятном лабиринте. Он понимал, что упускает важную информацию, но голова просто не могла ни на чём сосредоточиться.       Вскоре они наконец остановились. Перед ними возвышалась тяжёлая дубовая дверь.       — Веди себя хорошо рядом с Господином, Крауч, — хрипло проговорила Кэрроу. В школьные годы её голос был не таким прокуренным и севшим. Она улыбнулась, демонстрируя кривые и жёлтые зубы. — Хотя, в любом случае, тебе ничего не поможет.       В конце концов, она открыла дверь взмахом палочки. Как только они вошли, в нос ударил запах свежеприготовленного супа, и Барти не мог не застыть в некотором изумлении. С тех пор, как он бросил крысу в тарелку Родольфуса, он не видел еду. Запах просто ошеломил, прежде чем Барти взял себя в руки и наконец взглянул на того, кто так кошмарил магический мир последние пару лет.       Мерлин, он был уродливым — только и успел подумать Барти, прежде чем Кэрроу толкнула его в плечо, провела вглубь и бесцеремонно усадила за длинным столом рядом с Люциусом Малфоем. Тот слегка сморщил свой припудренный носик — вряд ли за неделю без душа Барти пах цветами — но, в целом, больше никак не проявил своё отвращение. Кэрроу заняла место прямо напротив Барти, а Снейп сидел напротив Малфоя.       Не сказать, что стол ломился от блюд, но перед каждым человеком (даже перед Барти) стояло по тарелке рыбного супа, со всеми необходимыми приборами, бокалу вина и салату с креветками. Барти не любил рыбу и вообще любой вид морских блюд, но сейчас запах еды манил так, словно перед ним поставили пищу богов.       — Поприветствуем же особого гостя за нашим скромным столом, — сипло проговорил Волдеморт. — Чувствуйте себя как дома, мистер Крауч. Надеюсь, с вами обращались вежливо.       Они приступили к трапезе — все, за исключением Волдеморта. Он изучал Барти с болезненным любопытством, пока тот с жадностью засовывал в рот ложку за ложкой.       Он даже позабыл о манерах, но, честно говоря, сейчас было всё равно. Сознание плыло где-то за пределами всего происходящего.       — Я глубоко извиняюсь за инцидент с Лестрейнджем, — учтиво проговорил Волдеморт. — Как только мне стало известно об этой неприятной ситуации, я должным образом наказал его, поэтому сейчас наш дорогой Родольфус не может присоединиться к нам.       Барти со стуком положил ложку в тарелку: он всё ещё был голоден, но знал, что лучше не налегать на еду сразу. Тем более, на такую жирную.       — Что я здесь делаю? — спросил он. — Вряд ли меня привели поесть, не так ли?       — Вам неинтересно, в чём заключалось наказание Лестрейнджа? — с лёгким удивлением спросил Волдеморт.       — Тоже мне секрет Полишинеля, — Барти закатил глаза. — Наверняка подвергли десяткам Круциатусов. Я не хочу тратить время на скучные разговоры о том, как эта тупая свинья визжала. Что я здесь делаю?!       Кто-то пнул его под столом. Это явно был Снейп, который слишком старался, притворяясь, что занят супом. Северус очевидно предупреждал его вести себя скромнее, но мозги Крауча превратились в кашу. Голова болела, в затылке гулко стучало. Монстр шипел в его ушах иногда слишком громко, беспокойно ползал по конечностям. Ему тоже всё это не нравилось.       К удивлению Снейпа и Кэрроу, Волдеморт не убил его на месте за проявленную «дерзость». Он… рассмеялся.       — Что ж, — сказал он, тихо отсмеявшись. Его голос походил на собственный голос Крауча — такой же сиплый и низкий. Он достал из-под стола газету и швырнул ее перед Барти. — Что скажете на этот счёт, мистер Крауч?       Барти взял газету. Статья была на первой же странице: на колдографии его мать смахивала платком слезинки с ресниц, отец утешающе держал ее за свободную руку. Было несложно догадаться, о чём там шла речь, но Барти для приличия провёл усталыми глазами по буквам.       Ну. Не было ни разочарования, ни грусти, ни горечи по этому поводу, только безразличие. Он ожидал примерно такого сценария.       — Упс, — беззаботно протянул он, возвращая газету владельцу.       — Ты не расстроен?! — озадаченно спросила Кэрроу.       Барти улыбнулся настолько искренне, насколько ему вообще позволяло парящее в космосе сознание. Монстр шевелился всё ближе под поверхностью, мурлыкал в ожидании. Волдеморт смотрел на него как на неизученную зверушку. Если он ещё и не знал, что Барти на самом деле не человек, то хотя бы догадывался.       — По крайней мере, я в буквальном смысле подложил крысу в еду Лестрейнджа, — горделиво сказал он. — И я благодарен за этот бесценный опыт.       Волдеморт снова рассмеялся.

***

      Барти перестал считать дни: в любом случае, казалось, что он находится здесь уже целые века. Минуты и часы смешались в кучу, лица охранников, сменяющих друг друга, — тоже.       Барти не понимал, что за чертовщина с ним происходит. Его раздражало отсутствие какого-либо контроля над ситуацией, виски сдавливала невыносимая боль, и иногда в ушах звенели то громкий плач, то вкрадчивый шёпот, под кожей скребли тараканы, требуя выхода из тела. Монстр скользил прямо под поверхностью, и иногда Барти даже видел его: его руки и ноги покрывались блестящей чешуей, а горло щекотал раскатистый, звериный рык.       Он прокусывал собственные пальцы в надежде вернуться в реальность, но это не помогало: в какой-то момент он просто перестал реагировать на любые внешние раздражители, на боль, на шум, на попытки «тюремщиков» растормошить его. Иногда он пробуждался со своего тумана, только чтобы наткнуться на чёрные глаза, полные жалости; это злило, но никогда Барти не оставался в реальности достаточно долго, чтобы выразить свое негодование. Он даже не узнавал обладателя черных глаз. Иногда он даже не помнил, кто он есть.       Так продолжалось, по ощущениям, тысячелетия, прежде чем Барти однажды не очнулся окончательно. Это случилось внезапно: его как будто вышвырнули из глубины океана в воздух, и он глубоко вдохнул — настолько, насколько его лёгкие вообще могли выдержать, не лопнув.       Что-то разбудило его. Барти взглянул вниз и отпрянул, роняя окровавленный нож. Тело лежало на земле, прямо на какой-то серой ткани, пачкая её кровью из шеи. Оно больше походило на сломанную куклу, руки безжизненно покоились по бокам, на одной из них красовалась потускневшая со временем татуировка со змеёй и черепом.       Голова валялась отдельно, в метре от самого тела, как забытый рассеянным ребёнком мячик. Глаза на голове гротескно вывалились из глазниц.       Барти не мог поверить, что это сделал он, но всё говорило не в его пользу. Это не мог быть он… Верно?       Как… как он вообще это сделал? С помощью одного ножа…? По неровно торчащим венам, артериям и кускам мяса, было видно, что резали неаккуратно и грубо. Не одним махом, как палачи-убийцы. Кость торчала по центру шеи, такая же кривая, как и всё остальное.       Барти закрыл ладонью рот и склонился над полом. Липкая кровь покрывала руки, а запах железа тяжело оседал в воздухе.       К горлу подкатила тошнота. Барти несколько раз прокашлялся не в силах подавить рвотные позывы, но ничего так и не вышло. Когда он в последний раз ел?       — Сначала ты сломал ему шею, — вкрадчиво сказал знакомый, сиплый голос.       Барти вздрогнул и выпрямился, пытаясь взять себя в руки и вернуть хоть какое-то чувство контроля. Волдеморт сидел на одном из кресел, наблюдая за Краучем с неподдельным интересом, как если бы тот был диким животным в магловском зоопарке.       — Должен признать, ты выглядел впечатляюще, — продолжил он. — Ты без труда свернул голову взрослому мужчине, больше тебя самого в два раза. Потом ты сделал это. Думаю, тебе недостаточно было просто убить, ты хотел поиздеваться над трупом. Мерлин, ты действительно не лгал, когда называл себя Монстром в своих мыслях, — он вздохнул в ужасе. Барти вздрогнул от знакомого слова. — Даже я никогда не издеваюсь над трупами, мне хватает одной Авады кедавры.       — Почему я…? — Барти не смог сформулировать связное предложение, но Волдеморт понял его и без лишних разъяснений.       — Он хотел тебя переодеть, — подсказал он. — Знаешь, он применил на тебе Экскуро, чтобы отмыть, а потом вознамерился сменить твою одежду. Ты вышел из себя, когда он прикоснулся к тебе.       Крауч зарылся руками в волосы. Они действительно были чище чем раньше, но он всё равно полностью измазался в крови.       — Отец отправит меня в Азкабан, — отстранённо проговорил он.       Волдеморт хрипло рассмеялся. Почему он всё время смеялся? Неужели Барти выглядел настолько потешным в его глазах?       — У тебя действительно нет ни капли сочувствия к этому бедному человеку, не так ли? — он всё ещё улыбался, когда задал этот вопрос. — Твой отец отправит тебя в Азкабан. Вот, о чём ты волнуешься. Не о том, что ты убил невинного, хорошего человека, который хотел тебе помочь.       — Монстр убил его, не я, — слабо возразил Барти.       — Барти, — Волдеморт произнес его имя почти любовно, как… как отец по отношению к наивному сыну. Он плавно поднялся, медленными шагами приближаясь к решётке. — Ты лучше меня знаешь, что ты и есть Монстр. Монстр не отдельная личность, живущая в твоём теле. Он — это ты, ты — это он. Я наблюдал за тобой с самого начала твоего пребывания здесь, Барти. Лестрейндж может быть раздражающим, но он хороший волшебник. И, поверь мне, Круциатус у него всегда на уровне. Но ты едва ли почувствовал его Круциатус, не так ли?!       Волдеморт стоял теперь почти вплотную к решётке и глядел на Барти… завороженно?       — Ты даже не отреагировал. А знаешь, кто ещё не отреагирует на пыточные заклинания?       Барти зажмурился. Он знал. Но он не хотел это слышать. Он хотел позорно расплакаться, как маленькое дитя, и отрицать всё, отрицать, отрицать и отрицать, пока отрицание не въестся в само его существование.       — Оборотни и великаны, — прошептал он.       Волдеморт победно кивнул.       — Оборотни и великаны, — согласился он. — Чудовища и монстры.       — Знаешь, Барти, — неожиданно бодро заговорил Волдеморт. — Я тебе по секрету признаюсь, ты похож на меня. Я тоже Монстр. В юности я убивал людей и так же, как и ты, думал лишь о том, как бы не попасться. А ещё меня тоже назвали в честь отца. Я тоже младший.       Барти посмотрел на него с сомнением.       — Правда? — наивно уточнил он.       Волдеморт улыбнулся. Он выглядел вполне искренним.       — Правда, — кивнул он. — Давай договоримся. Это недоразумение, — он небрежно махнул рукой в сторону трупа, — останется нашим маленьким секретом, хорошо? Обещаю, никто не заикнётся об этом ни твоему отцу, ни кому-либо ещё. С тебя требуется только обещание не сдавать моих людей, потому что я действительно ценю их.       — Не знаю, — неуверенно проговорил Барти. Он, конечно, умел хранить секреты, но… это было слишком много. Он убил человека. Чёрт, он не просто убил человека. Он осквернил его труп. — Разве его не будут искать родные и близкие?       — Насчёт этого вообще не беспокойся, — заверил Волдеморт. Он протянул руку к Краучу сквозь отверстие клетки. — Давай, Барти. Подойди ко мне.       Когда просьба (приказ?) была хоть и неуверенно, но выполнена, он схватил предплечье Барти — сначала просто через одежду, но затем медленно опустился к запястью. Монстр замурлыкал довольно, когда холодные пальцы Волдеморта сжались на его открытой коже.       Глаза Барти расширились в шоке. Монстр впервые реагировал положительно на чужие прикосновения. И впервые за долгие годы кто-то коснулся Барти без последующей агонии. Запястье не горело, тараканы не скреблись изнутри, Монстр не бушевал под поверхностью.       — Ты прекрасен, Барти, — прошептал Волдеморт. — Ты прекрасен в своей чудовищности. Знаешь, ты бы сиял в наших рядах — подумай об этом. Я не слепой и не игнорирую бриллиант, когда он прямо перед моим носом.       Очевидное «в отличие от твоего отца» осталось недосказанным, но Барти всё равно понял.

***

      Экскуро, конечно, был хорош, но ничто не могло сравниться с ощущением обжигающе горячей воды на коже. Нормальный душ дал почувствовать себя человеком, когда Барти позволили умыться. Это также вернуло некоторую ясность мыслям, но реальность настигала медленно.       Он убил человека. По-настоящему. И, самое страшное, он не испытывал ни сочувствия, ни жалости по этому поводу. Было всё равно, и это пугало больше всего.       После душа Барти надел тот безобразный серый балахон, в который пытался его облачить убитый мужчина и на котором он умер. Балахон ничуть не согревал, но огромное пятно крови на нём заземляло Барти. Красный цвет всегда был спасительным.       А ещё в последнее время участились посещения Волдеморта.       — Я не хочу держать тебя взаперти, но ты ведь понимаешь, насколько ты опасен и непредсказуем, — с сожалением говорил он. — Самых опасных зверей следует держать в клетке. Надеюсь, ты понимаешь меня? Когда-нибудь придёт и твоё время, но пока — потерпи.       В последнее время они много разговаривали друг с другом. Иногда бессмысленная болтовня могла длиться часами. Они рассуждали на разные философские темы, и Волдеморт определенно находил его забавным. Он много смеялся и порой смотрел на Крауча с необъяснимым умилением, словно видел перед собой маленького шкодливого котёнка.       Они не говорили о маглах, маглорожденных и прочей чуши Волдеморта. Предполагалось, что Волдеморт понимает, насколько Краучу плевать на данную тему. Для Барти все люди были лишь грудой, состоящей из костей, мышц, крови и прочего. Ничья жизнь не имела для него ценности.       Волдеморт иногда рассказывал ему истории из своего детства. О том, какими жестокими могут быть сотрудники магловских приютов, что палками наказывали провинившихся детей. Вспоминал свою школьную жизнь, о том, как познакомился со своими первыми последователями.       — Я был чуть старше тебя, когда впервые лишил кого-то жизни, — однажды поделился он. Он не стал вдаваться в подробности. — Так что в этом смысле ты меня опередил.       Барти многое узнал о Волдеморте. Это не была важная информация — больше личная, которая не имела глобального значения. Но, тем не менее, в этом было нечто очень… интимное, да.       Любимым заклинанием Волдеморта, как ни странно, была не Авада кедавра. И не Круциатус.       — Легилименция, — прошептал он ответ на детский вопрос Барти. — Многое позволяет узнать о человеке. И с тобой я ближе познакомился, именно благодаря ей.       Но, заметив, что лицо Крауча поникло, Волдеморт тут же предложил:       — Я могу научить тебя Окклюменции, если хочешь, — его тон был небрежен, как будто это ничего ему не стоило. Его не волновало, что он собирался наделить подобной силой сына врага.       Барти, конечно, согласился. Последующие два дня он интенсивно тренировался, и, да, ему понадобилось всего два дня, чтобы овладеть Окклюменцией. Волдеморт не скупился на комплименты и щедро расхваливал его талант, трудолюбие и способности.       Другие Пожиратели казались озадаченными таким поворотом событий. Они ожидали, что после отказа старшего Крауча от компромисса, Волдеморт тут же убьёт мальчика за ненадобностью. Никак не то, что они наоборот сблизятся. Родольфус открыто выразил восхищение Краучем, сказав, что только «истинный слизеринец способен расположить к себе даже врага». Малфоя Барти встречал только во времена трапез (теперь его кормили чаще и не в камере), он, как и Снейп, создавал впечатление безразличного человека. И неудивительно, учитывая, что они толком даже не общались.       А вот Алекто Кэрроу, непонятно почему, возненавидела его. Она даже не скрывала своих истинных чувств: не упускала возможности подколоть, оскорбить и ужалить словесно. И Крауч понятия не имел, чем заслужил подобное отношение. Возможно, её брат Амикус рассказывал ей о нём, выставляя в неблагоприятном свете, ведь Барти презирал его за глупость. Амикус Кэрроу был настоящей амёбой.       Барти отвечал Алекто взаимностью. Часто его ехидные ответы на её оскорбления веселили Волдеморта, отчего Кэрроу краснела и злилась сильнее. Но она не могла высказывать претензии Волдеморту, поэтому вынуждена была лишь молча скрипеть зубами.       — Не прельщайся, Крауч, — сказала однажды она, когда Волдеморт покинул их стол раньше из-за появившихся дел. — Ты здесь всего лишь питомец. Может, ты и развлекаешь Господина сейчас, но это временно. Ты лишь диковинная лошадь, вот кто ты.       — Не обращай на неё внимания, Барти, она просто завидует, — с неожиданным дружелюбием подмигнул Родольфус. — Она пресмыкалась перед Господином целый год, прежде чем даже попасть сюда. Тебе понадобилось две недели, чтобы заинтересовать его.       — Мерлин, почему ты вообще подлизываешься к нему? — с отвращением плюнула Кэрроу. — Эта малолетка…       — Ты и Северус не сильно-то и старше его, — пожал плечами Лестрейндж и закинул в рот кусок огурца. С громким хрустом прожевал его, прежде чем проглотить. Затем он снова обратился к Барти. — Хей, я недавно спрашивал про тебя у брата. Он пишет, что ты, цитирую, «охуенно талантливый и крутой» волшебник. А наш господин умеет ценить таланты. Надеюсь, ты не разочаруешь господина, не так ли? Не делай ничего глупое.       — И не собирался, Лестрейндж, — фыркнул в ответ Барти.       Иногда Барти снова дрейфовал и терял связь с реальностью. В такие моменты он быстро проводил острым лезвием ножа по запястью, разрезая кожу, скорее всего, вместе с венами. Он не резал глубоко: делал это больше для того, чтобы резкая, жалящая боль быстро вернула его с небес на землю — не с целью серьёзно навредить себе. Но так же резко, как и появлялась, боль притуплялась. Барти не понимал, почему его тело реагирует так. Разве это нормально?!       Его раны начали уже гноиться, и Барти теребил их пальцами, чтобы хоть что-то почувствовать. Почему ничего не болело должным образом? Был ли он человеком вообще? Он серьёзно задумался над этим вопросом, но вскоре его мысли прервал подошедший Волдеморт. На нём была чёрная мантия для выхода, а рядом стоял маленький эльф в наволочке.       — Мы должны покинуть это место, Барти, — мягко сообщил Волдеморт. — Я не собираюсь бросать тебя здесь. Ты можешь присоединиться к нам, если хочешь.       Барти определенно хотел этого, но, взвесив все за и против, пришел к рациональному решению. Он всё ещё хотел доучиться в школе. Он не мог просто бросить всё, поэтому он отрицательно покачал головой.       — Могу я вернуться, пожалуйста? — спросил он. — Я хочу в школу. Я… Я обещаю, что никому ничего не расскажу, — он ослабил свою недавно натренированную Окклюменцию, просто чтобы продемонстрировать искренность.       — В этом нет необходимости, — Волдеморт улыбнулся. — Моя вера в тебя безусловна, — он оглянулся и толкнул дрожащего эльфа вперёд. — Тогда, я думаю, нам пора прощаться, не так ли? Добби аппарирует тебя в нужное место, только скажи.       Добби выглядел совсем молодым домовиком, вероятно, он был ещё подростком. Он сильно дрожал и сжимался от нескрываемого ужаса. Исключительно жалкое существо, как и все другие эльфы.       — И, Барти, — обратился к нему Волдеморт напоследок. Он улыбался по-отечески, и что-то ёкнуло глубоко внутри Крауча. — Оставайся на связи, хорошо?

***

      — Должно быть очень больно, господин, — сказал Добби.       Барти вздрогнул, выдергивая руку из хватки эльфа. Чёрт, он ненавидел это всем своим нутром, но стерпел только ради аппарации. Только через несколько секунд до него дошло, что Добби, вероятно, говорил о ранах на его руке.       Они стояли у Чёрного озера на снегу. Барти посмотрел вниз и вспомнил, что недавно он перестал ощущать даже холод. Он стоял на морозе, босой, легко одетый, но не испытывал даже малейшего дискомфорта.       — Ты сделал своё дело, теперь отвали, — грубо бросил он эльфу.       Добби испуганно вздрогнул от его тона. Он явно хотел возразить, но не решился и в конце концов послушно щёлкнул пальцами. Он исчез, оставив Барти одного.       Луна сияла в небе, вода блестела в свете её жемчужных лучей. Снег тоже красиво и чисто сверкал, и он не был полностью белым, а отдавался голубоватым оттенком. Снег не был полностью белым: это было важно.       Кровь в венах Барти кипела, а голова раздулась как шар, готовый лопнуть в любой момент. Он снова порхал за пределами реальности, теряя нить собственных мыслей, и голова загудела. Ангелы принадлежали Белому, а старик с каркающим смехом и серебряными зубами принадлежал тьме, но сейчас не было ни светло, ни темно, поэтому образы смешались в голове кашей. То тысячи крошечных стариков с ангельскими крыльями плясали, то огромный ангел в черном одеянии с серебряными зубами пробегал по чистой глади Чёрного озера.       И всё превратилось в какофонию из всего — звуков, цветов, запахов, происходило слишком много и сразу. Только луна была спокойна и неподвижна, поэтому Барти решил сосредоточиться на ней, игнорируя весь остальной мир.       Он не осознавал, сколько простоял вот так, по ощущениям вся эта вакханалия продолжалась вечность, но в какой-то момент он почувствовал чьё-то почти невесомое прикосновение к одежде — к части, не прилегающей к его телу. Это тоже было важно: его не трогали.       — Барти? — различил он знакомый голос. — Ты здесь? Ты можешь вернуться к нам?