Троянский конь

      Магловские бумаги ощущались неправильными под подушечками пальцев, и Регулус касался их с некоторым опасением.       Что ж. Хочет он этого или нет — он должен был прочитать это, потому что теперь это была одна из его обязанностей. Спасибо Амелии.       Ситуаций было много. Амелия не называла имён: она использовала лишь безличные «субъектА», «субъектБ» и так далее в алфавитном порядке. Но некоторых героев из сборника историй Регулус и сам знал лично, так что подобное «обезличивание» не помогло.       «СубъектБ назвал СубъектА «уродом». СубъектА попытался бежать, но друзья СубъектБ окружили его и не дали ступить и шагу. СубъектБ отобрал сумку СубъектА, вывалил содержимое. Друзья СубъектБ сдерживали СубъектА, пока сам СубъектБ рвал тетради, портил домашние задания СубъектА. СубъектА — ученик первого курса, поэтому знания в области чар ограничены, из-за чего он не может восстановить свои вещи. В это же время друзья СубъектБ пели сочинённую ими песню о том, какой СубъектА — безобразный, уродливый и отвратительный. СубъектА заплакал, что только развеселило СубъектБ и его друзей. Напоследок СубъектБ харкнул в сумку СубъектА и они наконец бросили его одного вместе с испорченными вещами».       Песню «Уродливая и безобразная» в Хогвартсе пели только об одном человеке — об Аманде Селвин. С детства она обладала необычной внешностью: мало того что безбровая и настолько белесая, что почти бесцветная, так ещё и высокая, худая, нескладная… Как её только не называли: жираф, лошадь, страус — и это ещё самое безобидное и доброе.       Когда они учились на третьем курсе, кому-то из студентов попался её личный дневник. На следующее утро несколько десятков копий её дневника были разосланы по совиной почте всем ученикам (вместе со свежим выпуском ежедневного Пророка, поэтому учителя не заметили подлянки). Регулус не стал читать принципиально, но всё равно был в курсе содержимого, благодаря весёлым перешёптываниям, цитированиям и открытым насмешкам других.       На бездушные страницы кожаного дневника Селвин изливала душу. Плакалась, жаловалась на жизнь. Писала о том, как ей всё это надоело, как она устала. О том, что она уже не хочет жить и что держится из последних сил только ради своей матери. Ей итак тяжело после смерти папы — писала Селвин.       Но не это было худшее.       Помимо всего уже перечисленного (хотя даже одно это было достаточным поводом превратить её жизнь в ад на все оставшиеся четыре года в школе), она сочиняла стихи о своей неразделённой любви; о том, что её предмет воздыхания слишком далёк и недостижим, что он не замечает её, видит её, но не смотрит, поэтому даже мимолётные и случайные взгляды с его стороны невероятно греют ей душу…       Регулус не мог не признать её поэтический талант: слова она использовала с изяществом и красотой, возвышенно, воздушно и великолепно. Он даже не против был бы прочитать отдельный сборник её произведений… Но он, конечно, не стал никому говорить об этом.       Другие ребята цитировали её стихи с жестокими насмешками на губах, с улыбками и кривляниями. Имя её любовного интереса ни разу не озвучивалось прямо, но в этом и не было нужды. Слизеринцы прекрасно знали, что речь в её стихах идёт о Крауче. Она была влюблена в него чуть ли не с первой встречи с ним и дерьмово скрывала свои чувства. Всегда очевидная настолько, насколько это вообще возможно.       За пределами змеиного факультета дети посмеялись над Селвином, но быстро забыли о ней и её дневнике; сами же слизеринцы таким милосердием, увы, не отличились.       «Уродка надеется, что на неё посмотрят, но уродка забывает, что мы живём не в сказке и что она никогда не превратится из жабы в красавицу» — так прокомментировал однажды Рабастан всю эту ситуацию. Роули был ещё безжалостнее. «Вот Краучу не повезло, — шептал он своим друзьям в Большом зале, сидя с очередной копией чужого дневника в руках и хихикая под нос. — Не дай Мерлин стать жертвой влюблённости Уродки. Знать, что она периодически пялится на тебя, строит планы о вашем совместном будущем и даже трогает себя одинокими ночами, представляя тебя… Тьфу, отвратительно!». Никто не сказал, что отвратительно было пускать подобные грязные шутки о тринадцатилетних детях. Друзья Роули посмеивались, пока Селвин изо всех сил делала вид, что ничего не услышала. Наверное, ей в кои-то веки повезло тогда, что Крауча не было поблизости.       К ещё большему унижению девушки, Крауч никак не реагировал на то, что другие студенты громко воспевают то, какой он совершенный и красивый, снова и снова повторяя строчки из её стихов. Он даже не моргнул лишний раз и не взглянул в её сторону.       Их общая однокурсница — Элис Паркинсон — была единственным человеком, который поддерживал Селвин в те нелёгкие для неё времена. Наверное, только благодаря ей Аманда не свихнулась от отчаяния. Паркинсон также предполагала, что это дело рук мародёров, но Регулус сомневался в этом. Мародёры, может, и были мудаками, но даже они не пошли бы на такое свинство, тем более по отношению к маленькой девочке.       К тому же, мародёры в то утро и несколько дней после этого попросту отсутствовали. Совершить пакость, а потом не остаться следить за результатом уж точно было не в их стиле.       Данный случай также был описан в бумагах Амелии. «СубъектА подвергается травле не впервые, но на этот раз ситуация имеет массовый характер. Неизвестный вредитель влез в личные вещи СубъектА, украл дневник…» — писала Боунс. Регулус не понимал, для кого она вообще старается: скрывает имена, как будто от этого личность Селвина станет более анонимной. Все итак знали, что именно её дневник стал достоянием общественности пару лет назад. По сей день Аманда не могла даже смотреть в сторону Крауча без очередной порции глупых шуток и издевательств от ребят, считающих себя остроумными юмористами. Это сильно усложняло ей жизнь, учитывая, что и она, и Крауч — оба были старостами (иногда Регулусу казалось, что Слагхорн сделал это специально, зная обо всей этой драме).       Не забыла Боунс упомянуть и случай, произошедший в том же году, только уже с мародёрами и Снейпом…       И ещё десятки случаев издевательств над маглорождёнными — мелких и не очень.       Не всех героев Регулус узнавал, но слизеринцев — практически каждого. Жавьер Лаффит. Аманда Селвин. Случаев с этими двумя в роли жертв было очень много.       Амелия действительно подошла к делу кропотливо и со всей внимательностью — отметил Регулус. Она упоминала, что начала заниматься этим с самого первого месяца своего пребывания в школе. Собирала истории, записывала различные «инциденты» (как она сама их называла), чтобы однажды показать всё это учителям и обратить внимание на проблему. «Пока получается не очень хорошо, — сказала она беззлобно. — Всем плевать на творящийся беспредел. Но всё равно я не прекращу стараться, даже если этому придётся посвятить всю свою жизнь».       В кои-то веки Регулус восхищался её упорством, хотя и считал это дело немного бесполезным.       Как бы Амелия ни пыжилась, увы, но она никак не сможет повлиять на ситуацию. Потому что это была психология человека — простая и беспощадная. Всегда будут те, кто хочет самоутвердиться, и те, за счёт кого будут самоутверждаться, даже среди детей и подростков. Нет, не так. Особенно среди детей и подростков. Это была борьба с ветряными мельницами.       Но он согласился хотя бы изучить эти бумаги. Просто потому, что она использовала волшебные слова: «Крауч этого не сделал. Будь лучше него». А ещё ему было скучно. С ухудшением погоды тренировки по квиддичу сошли на нет, и он просто не знал, на что потратить освободившееся время.       Поэтому сейчас он сидел в своей библиотеке, внимательно вчитываясь в каждое слово. «СубъектА увлекается прорицаниями…», «СубъектА якобы увела парня СубъектБ…». Было немного тяжело пропускать столько негатива, чужих унижений и угнетений через себя. До сих пор Регулус прекрасно жил и не тужил, зная, что всё это происходит у него под боком. Игнорируй плохое — тогда это исчезнет — таков был его девиз по жизни.       Защищать слабых и обделённых было не его работой и не его заботой. Если человек не может за себя постоять, то это его проблемы — так говорил Крауч. И Регулус был согласен с ним в этом. Их тоже никто никогда не защищал: каждый из них выбивал своё право на спокойную жизнь зубами и ногтями. Это была своего рода подготовка ко взрослой жизни.       Не жди, пока тебя спасут. Спасай себя сам. Потому что твои проблемы никого, кроме тебя самого, не интересуют. Именно по этому принципу жил Регулус.       Но, возможно… если бы тогда, кто-нибудь из взрослых вмешался бы… Если бы кто-нибудь остановил издевательства Джонса, защитил бы Блэка и Крауча, то что бы было? Эта мысль пришла ему в голову только сейчас и теперь крутилась где-то на задворках сознания, как раздражающий своим жужжанием комар. Если бы кто-нибудь обратил внимания, если бы кто-нибудь помог, то… что?       Регулус встряхнул головой, отгоняя глупые мысли. Он напомнил себе, что не издевательства были причиной садистских наклонностей Барти. Они не были даже катализатором. Когда-нибудь дружбе Блэка и Крауча всё равно пришёл бы конец, потому что проблемой был сам Барти. Не издевательства и даже не Джонс. И Барти тоже знал это всегда.       — Если ты ещё не понял, то я монстр, — сказал однажды Барти легко и непринуждённо, как будто бы констатируя факт. Так прозвучал его ответ на вопрос Регулуса, почему Барти всегда так странно реагирует на чужие прикосновения. Они всегда раздражали Барти — даже если речь шла о лёгком касании подушечек пальцев к коже. Он никому не позволял себя трогать — разве что только через одежду. — Нельзя трогать монстров. А то могут быть последствия.       В те времена Крауч всегда казался чуть старше своего возраста. Он разговаривал чётко проставленным голосом, не кривлялся, отличался спокойствием и в некотором роде равнодушием. Хорошо контролировал своё тело, не задавал глупых вопросов по типу «почему небо голубое?». Ему были присущи такие взрослые черты, как безэмоциональность, сдержанность и безразличие. Это было нехарактерно для детей его возраста, поэтому друзей он, кроме Регулуса, среди своих сверстников не завёл. Он не обсуждал с другими те вещи, которые в детстве кажутся невероятно важными: такие, как «мой любимый цвет» или «мне не семь, а семь с половиной».       Отсутствие эмпатии. Ярко выраженная неспособность сочувствовать, сопереживать. Можно ошибочно предположить, что эти дети зреют быстрее в ментальном плане из-за их сдержанного поведения, тогда как на самом деле они попросту не могут выражать себя и вести себя в соответствии со своим возрастом. Ребёнок не идёт на контакт ни с кем, либо идёт только с ограниченным кругом лиц. Полное, либо частичное отсутствие чувства самосохранения. Нехарактерные возрасту храбрость, бесстрашие, притупленная реакция на боль или вовсе её полное отсутствие. Аутоагрессия. Ребёнок часто забывает или намеренно игнорирует базовые, жизненно-важные потребности, такие как еда, сон. Магические выбросы ребёнка неестественно мощны, порой разрушительны и опасны для окружающих. Ребёнок не проявляет привязанности к родителям при условии здоровых отношений в семье. Спит беспокойно, много бредит, сны часто видит чрезмерно красочные и яркие, не выглядит отдохнувшим после пробуждения. Имеет проблемы с памятью: склонен блокировать и «вычёркивать» из памяти слишком яркие (положительные и негативные) воспоминания, не запоминает лица людей. Периодические галлюцинации (слуховые и/или зрительные) и/или навязчивые мысли. Ребёнок плохо поддаётся заклинанию легилименции, ибо сознание и мышление чересчур путаное и часто перегруженное.       Стыдно признаться, но всё это Регулус вычитал в сочинении грязнокровки Теда Тонкса «Тревожные сигналы или на что обратить внимание. Пособие для родителей». В последнее время, он всё чаще увлекался работами целителей именно в области ментального здоровья. Его любимой работой был сравнительный анализ магловских и волшебных ментальных расстройств: нарушения в психике у волшебника чаще всего происходили как результат тёмной магии, пережитой матерью во время беременности. Неестественную магическую и физическую силу больных Тед объяснял отсутствием психологического блока в голове.       Регулус даже не скрывал, что изначально начал увлекаться этим только из-за Барти. Однако порой он ловил себя на мысли о том, что мог бы построить на этом карьеру. Звучало достаточно интересно. Тем более, Тонкс не раз повторял в своих работах, что в психике волшебников (даже здоровых) столько всего ещё неизведанного. А изучать и познавать новое Регулус любил всегда.       — На самом деле, я монстр, — повторил чуть позже Барти, когда они вместе играли в рыцарей и принцесс за столом в детской Гриммо. Им было по восемь лет, а маленькое веснушчатое лицо освещали лишь огни от свечей. Он говорил так тихо, что почти шёпотом, едва шевеля губами. И осторожно, словно доверял Регулусу свою самую сокровенную тайну.       — Да, ты монстр, — указал Регулус, тыкнув пальцем на фигурку дракона, за которого играл Барти. Сам Регулус изображал рыцаря, в то время как кукла принцессы в розовом платье оставалась одинокой и покинутой: ни один из них не захотел брать на себя роль девицы в беде.       — Ты не понял, Реджи, — ответил Барти ехидством в голосе. Он использовал такой тон всякий раз, когда думал, что Регулус слишком глуп. — Дракон — не монстр. Он просто животное, которое не осознаёт, насколько он опасен, — рассуждал он, с мягкой любовью поглаживая немного потрепанную игрушку большим пальцем. — Иногда драконы хотят есть. Они не виноваты в том, что они на вершине пищевой цепи. Тот факт, что они едят людей, не делает их монстрами. Тот факт, что они поджаривают мясо человека перед тем, как съесть, тоже не делает их монстрами. Люди тоже едят мясо. Сначала люди убивают животное, потом сдирают шкуру, шьют из неё одежду, а то, что осталось, расчленяют и выбрасывают внутренности собакам. И так же, как драконы, люди поджаривают мясо перед тем, как употребить его в пищу. Это ведь не делает людей монстрами, не так ли? Нет, монстром человека может сделать совершенно другое…       Возможно, Регулус действительно не понял тот разговор — главным образом потому, что ему стало плохо, и он не мог несколько дней после этого смотреть на мясные блюда.       От нахлынувших не вовремя воспоминаний его отвлекла огромная книга, которая упала на стол прямо перед ним. Звук раздался достаточно громкий, чтобы заставить его вздрогнуть и поднять недовольный взгляд на нарушителя покоя.       Это был Сириус и выглядел он, откровенно говоря, дерьмово. Волосы спутались и лежали кое-как, под глазами залегли тени, лицо осунулось, да и сам он казался на взводе. Таким он был ещё со дня Хэллоуина, с того самого злополучного вечера: нервный, раздражительный и колючий. Регулус в последнее время редко видел его в Большом зале и не мог не задаваться вопросом, питается ли он нормально.       Как раз недавно в том самом сравнительном анализе Теда Тонкса он вычитал случай про магла, который похудел на почве стресса до тридцати килограмм, потому что у него полностью пропал аппетит… С волшебниками такое не прокатило бы, конечно: часто магия защищала своего носителя и попросту восполняла нехватку пищи в организме. Из-за этого волшебники сбрасывали вес медленнее, чем маглы, да и чтоб умереть от голода волшебнику потребовалось бы несколько месяцев полного отсутствия еды.       — Есть разговор, — коротко отрезал Сириус. Он не спрашивал мнения Регулуса, готов ли он поговорить сейчас, не занят ли, а просто ставил перед фактом.       Регулус оторопел от такой наглости, но одновременно с этим ему стало немного любопытно.       — Да? — с фальшивой ленцой спросил он, смотря, как Сириус садится напротив.       — У меня есть вопросы, на которые я хочу получить ответы, и я не потерплю твоего обычного дерьма, Регулус, так что отвечай на всё прямо, хорошо?!       — Почему ты не в настроении? — ослепительно улыбнулся Регулус. — Неужели скучаешь по Краучу? — подколол он.       Возможно, и скучал действительно. Ведь всё-таки Крауч был его любимчиком среди остальных учеников. А недавний спонтанный героизм и вовсе, скорее всего, возвысил Барти в глазах его брата во сто крат.       — Я пришёл поговорить не о Крауче, — немного резко проговорил Сириус. — Я хотел узнать о Кэролайн Пьюси, — объявил он, после чего без запинки ляпнул прямо в лоб: — Почему ты солгал?       Регулус недоумённо нахмурился.       — С чего ты взял, что солгал? — с любопытством поинтересовался он. Внешне он сохранял абсолютное спокойствие, но панические мысли судорожно крутились в его голове, заставляя нервничать.       Что именно его могло его выдать? Ведь лгал он всегда отменно: не могло быть такого, чтобы у него что-то получалось неидеально. Если уж Сириус мог распознать, когда он не искренен, то уж Волдеморт и подавно…       — Я хочу, чтоб ты был предельно откровенен со мной, поэтому я тоже буду с тобой честен, — угрюмо сказал Сириус. — На самом деле, я анимаг.       Сначала Регулус не совсем понял, что под этим подразумевалось, а потом до него наконец дошло.       — О, — только и выдавил он, внезапно чувствуя, что сердце обливается странным чувством предательства. Он быстро сопоставил дважды два: хвалился ведь, какой он умный детектив, перед гребаной собакой. — Что ж, — сухо улыбнулся он. — Надеюсь, ты хотя бы зарегистрирован?       Выражение лица Сириуса практически кричало о том, что нет.       — Мерлин, ты не зарегистрирован, — хмыкнул Регулус. — Ты действительно дурак.       — Я ожидал, что ты будешь зол или даже расстроен, — с небольшой растерянностью признался Сириус.       Регулус непринуждённо пожал плечами.       — В этом мире нельзя доверять даже животным, — сказал он. — Я сам виноват, что забыл об этой истине.       Сириус поморщился с отвращением.       — Ещё этого не хватало. Цитируешь матушку.       — Если бы ты хоть иногда её слушал, то ты бы знал, что она — женщина довольно умная.       — Ну, прости, что я ее не слушал, — саркастически выдал Сириус. — Наверное, я был слишком занят тем, что лечил синяки, нанесенные мне ею… Как думаешь?       — Думаю, тебе просто удобно жалеть себя, — легко парировал Регулус. — Если б ты был лучше, тебя бы не били.       — Жертва виновата в том, что насильник её насилует? — Сириус нахмурился. — Что за бред?!       Регулус фыркнул со злобным весельем.       — Ты не жертва, брат мой, — напомнил он. — Ты частенько намеренно провоцировал её, зная, к чему это может привести.       — И это давало ей право бить меня, потому что…?       — Потому что ты сам её провоцировал, — снова повторил Регулус, объясняя как маленькому ребёнку. Он мысленно поблагодарил Мерлина за то, что в последнее время в библиотеке было почти так же шумно, как в Большом зале. Мадам Пинс часто шикала, но на неё никто внимания не обращал. Именно шум на данный момент заглушал довольно личный разговор, и никому не было дела до них. С наступлением холодов и запретом выезжать за пределы Хогвартса, студенты не нашли лучшего развлечения, чем читать книги или готовиться к экзаменам вместе с друзьями — и всё это в библиотеке, конечно же. — Не провоцировал бы, тебя бы не били, как не били и меня.       Сириус, видимо, не особо настроен был сегодня выяснять отношения, иначе уже давно вышел бы из себя и вовсю бушевал бы. Но на этот раз он лишь сердито вздохнул и потёр виски, создавая впечатление, что вес всего мира покоится на его плечах.       — Железная логика, — съязвил он без энтузиазма и поднял руки в воздухе, сдаваясь. — Знаешь что, мне всё равно. Будь настолько оторван от реальности, насколько тебе хочется, Регулус. Я хотел поговорить о другом. Почему ты всё-таки солгал?       — Мне стало жаль её ребёнка, — Регулус пожал плечами. Ложь из его рта лилась так же естественно, как обычно: теперь когда он понял, что проблем с его способностью врать не было, облегчение накатило на него, расслабив спину. Значит, с Волдемортом тоже всё должно пройти без сучка и задоринки. — Ты видел Эдриана? Он такой крошечный и слабый. В семье Пьюси всем, кроме Кэролайн, на него плевать. Если не будет Кэролайн, то, скорее всего, он просто умрёт от голода.       Что ж, доля правды этой паутине лжи не помешала бы. Малыш — Эдриан — родился с опозданием почти на неделю, слабым, с собственным пупком, обернутым вокруг горла. Целители с трудом сохранили жизнь малышу. «Если б это были криворукие магловские докторы, то мой малыш уже родился бы мёртвым» — сказала однажды Кэролайн. И, может быть, она была права.       Регулус несколько раз посещал семью Пьюси вместе со своей матерью, и он мог с уверенностью заявить, что ребёнок никому, кроме самой Кэролайн, не сдался. Родители Кэролайн лишь позволили находиться ребёнку в их доме, но это не значило, что они приняли его. В богатых чистокровных семьях детям выделяли комнату, свой уголок практически сразу после рождения: Эдриан же спал в старом, ветхом кресле и плакал, плакал, плакал, пока Кэролайн отсутствовала на работе (потому что ей нужно было обеспечивать сына, ведь родители отказались выделять копейки даже на малые нужды ребёнка, вроде пелёнок и присыпок). Все в доме игнорировали малыша и успешно делали вид, что его не существует.       Тогда Регулус нерешительно приблизился к крошечному телу, уже фиолетовому от всех этих криков, и осторожно пригладил тёмный пушок волос на макушке. Ребёнок не успокоился мгновенно, но открыл глаза и взглянул на Регулуса заплаканными глазами, продолжая кричать. Они были чёрные-чёрные, настолько чёрные, что зрачков не было видно.       — Не прикасайся к этому выродку, Регулус, — с отвращением плюнула мать, как обычно недовольная всем, что её только окружает. — Возможно, он полукровка. Не стоит прикасаться к грязи.       И Регулус послушно отошёл.       — Если ты думаешь, что ребёнок в опасности, то в магической Англии есть специальные органы, которые займутся им, — сказал Сириус, возвращая его из воспоминаний в реальность. — Есть тысячи магических семей, которые только и мечтают обзавестись ребёнком, и им плевать, течёт ли в его жилах хоть капля «непригодной» крови, — он изобразил кавычки в воздухе.       Регулус хихикнул, посмеиваясь над наивностью брата. Забавляло то, насколько порой Сириус мог быть оптимистичен.       — Пьюси, скорее, собственноручно убьют ребёнка, чем позволят подобной «грязи», рожденной от их крови, пускать корни на этой земле, — проговорил он. — Ну же, Сириус. Ты же всё-таки рос в чистокровной семье. Неужели тебя жизнь ничему не научила?       Сириус выглядел раздражённым этой колкостью. Он поджал губы и нервным жестом впился пальцами в собственные волосы, тем самым растрепав их ещё сильнее. Но, похоже, состояние внешности прямо сейчас заботило его в последнюю очередь.       — А та девочка, Шафик? — почти рявкнул он неожиданно и даже агрессивно. — Она — не ребёнок? Ей было три года, чёрт возьми, — в его голосе отчётливо прозвучали нотки горечи и тоски смешанные со злостью. Затем он заговорил длинным монологом, как будто бы выплёскивая всё, что копилось в нём всё это время: — Такие, как Пьюси, напали на неё, часами пытали, убили её отца и её саму. Скажи на милость: по-твоему, она не ребёнок? Чем она хуже этого Эдриана? Почему она не заслуживает жить в семье, защищённая своей матерью? Почему она не заслуживает хотя бы справедливости? Почему Эдриан заслуживает, а она нет?! А что насчёт Барти? Почему он должен сидеть там, один среди этих монстров, и страдать ради благополучия ребёнка, к которому он не имеет никакого отношения? Знаешь ли ты вот что, Регулус: если бы ты тогда сказал правду, то мы уже давно вышли бы на нужный след и, возможно, уже поймали бы их… Мы бы не были такими слепыми котятами, которыми мы являемся сейчас… Но ты решил солгать. И ради чего — ради Эдриана?       Сириус не стал ждать ответа, будучи на взводе: а если бы и стал ждать, то не дождался бы, потому что Регулус застыл за столом, как каменное изваяние. Сириус встал из-за стола и торопливыми шагами покинул библиотеку, оставив младшего со странным чувством пустоты на сердце и забыв книгу, которую он ранее швырнул на стол.       Регулус сглотнул, внезапно чувствуя себя плохо. Его не тошнило, нет, но ему было плохо.       Как… как в тот раз, много лет назад, когда Барти рассказал ему об употреблении мяса. Желудок сжался тяжёлым комом: должно быть, именно это имеют в виду люди, когда говорят, что их гложет чувство вины?       Но это было нелепо и абсурдно. Ему не за чем чувствовать себя виноватым. Это ведь не он убил ту девочку и её отца, и не он забрал Крауча в заложники. Ну а насчёт лжи, то это было частью плана, одобренного самим Дамблдором, так что всё должно быть в порядке. Сириус ошибался: Кэролайн могла быть более полезна свободной, а не за решёткой в Азкабане. Она им ещё понадобится.       Регулус выдохнул, выталкивая из себя это ненужное чувство вместе с воздухом из лёгких. Он взял себя в руки и бросил любопытный взгляд на забытую Сириусом книгу.       И, только завидев знакомую обложку, он с некоторым ужасом вспомнил, что рассказал Сириусу ещё кое-что, пока тот был в образе собаки.       «Учебное пособие для новичков в области ментального здоровья» автор Дж. Бонам.

***

      Три недели прошло с добровольно-принудительного похищения Крауча, и сейчас Регулус испытывал острое одиночество. Он никогда бы раньше не подумал, что будет скучать по Краучу, но он действительно скучал. На занятиях он постоянно сидел один: никто не хотел приближаться к нему ближе, чем на метр. Теперь он замечал то, насколько он на самом деле презираем не только грязнокровками, но и самими чистокровными слизеринцами.       Даже Булстроуд не хотел иметь с ним дела. Наверное, не помогало то, что вместо имени Регулус использовал слово «Жирдяй», но он не понимал, чего обижаться на правду. Амадей Булстроуд был жирным — это факт. Булстроуд ведь считал нормальным пускать шутки о том, какая Селвин тощий и уродливый гуманоид: почему ему можно было высмеивать чужое тело, а другим — его нельзя? Именно так проявляют себя лицемеры — думал Регулус.       Общение с Рабастаном было сравни с общением с троллем: такой же тупой, зато сквернословия на шесть жизней хватит. Роули был занят преследованием Доркас, чтобы тратить на него время, Жавьер Лаффит слишком старался понравиться, и это только раздражало. Регулус не нуждался в собачке, которая будет вилять хвостом и поддакивать всему, что он скажет и сделает. Фридрих Кройзе с его чуть улучшенным английским относился к Регулусу как к маленькому ребёнку. Да и в целом, Фридрих чересчур отличался от них всех, начиная от привычки всё нудно и тщательно проверять, заканчивая полным отсутствием чувства юмора.       Так незаметно для себя Регулус и обнаружил, что всё чаще проводит время в компании двух девочек-старост: с Амелией Боунс, когда он не с Амандой Селвин, и с Амандой Селвин, когда он не с Амелией Боунс. Амелия была излишне принципиальной и прагматиком с ног до головы, и Регулус задавался вопросом, что она вообще забыла на Хаффлпаффе. Ей было самое место в… да где угодно, но только не на Хаффлпаффе. С ней было интересно, потому что она читала почти все книги, которые любил Регулус. Она также не назвала его скучным за то, что ему нравился Томас Гоббс.       Аналогичный вопрос возникал и по поводу Аманды: она была слишком бесхитростной мечтательницей и совершенно точно не обладала достаточными прытью и амбициозностью, чтобы считаться истинной слизеринкой. Она часто витала в облаках, писала стихи, рисовала картины и просто восхищалась красивыми людьми. Училась хорошо, но не особо гналась за вниманием учителей. Она выглядела спокойной и умиротворённой, когда людей вокруг было мало, но в толпе просто сжималась, становилась затравленной и похожей на пугливую лань.       — Почему ты никогда не отвечаешь своим обидчикам? — поинтересовался однажды Регулус, когда они вдвоём проводили вечерний рейд по коридорам школы.       Селвин действительно была очень высокой: возвышалась над ним уж точно. Но недавно у Регулуса мучительно болело всё тело, и тогда Хагрид обнадёжил его, сказав, что это скачки роста, так что скоро он уже должен был её догнать.       Аманда серьёзно задумалась над его вопросом. И когда Регулус уже и позабыл о том, что заговорил с ней, она соизволила ответить:       — Когда я отвечаю, становится хуже, — тихо поделилась она. — Никто никогда не нападает по одному, их всегда несколько. А я всегда одна.       И Регулус понял. Он тоже помнил времена, когда они с Барти были жертвами: Бернард Джонс всегда находился в компании толпы друзей. Им с Краучем пришлось изрядно потрудиться, чтобы загнать Джонса в ловушку. Они даже разработали совместный план ради этого: Барти придумал написать любовное письмо от имени какой-нибудь девочки с приглашением на свидание, он же и сочинил текст письма, чтобы выглядело убедительно, как будто его написала реально влюблённая и застенчивая девочка. Регулус взял на себя непосредственно само написание письма и его оформление, потому что он очень хорошо подделывал чужие почерки. Он даже нарисовал на уголке пергамента изящную розочку. Получилось достоверно.       И всё это только для того, чтобы всё потом полетело к чертям — с горечью подумал Регулус.       — А я считаю, что ты красивая, — по секрету признался он.       Потому что — а почему бы и нет? — размышлял он. Если он и мог восстановить справедливость хоть где-то, то он мог сделать это, хоть и в такой мелочи. Он и вправду думал, что она красива: в его привычки не входило задабривать человека ложными комплиментами. Да, она не обладала стандартным миловидным лицом, но она казалась экзотичной и необычной. Её волосы были натурального белоснежного цвета — уникальный и неповторимый цвет, которым не мог похвастаться никто другой в Хогвартсе. Она также была статной, и если бы она не сутулилась, то могла бы выглядеть внушительной и великолепной, как какая-нибудь Валькирия из скандинавских мифов.       Аманда покраснела и отвела взгляд.       — Если ты думаешь, что это смешно, то это не так, — неуклюже заметила она.       Регулус хмыкнул.       — Зачем мне над тобой смеяться? — спросил он, позабавленный. — Не вижу в этом смысла.       — Все смеются, — небрежно сказала Аманда. Либо она очень хорошо изображала равнодушие, либо уже давно смирилась с этим фактом и приняла его как данность. — Чем ты отличаешься от других?       — Ну, во-первых, — они проходили мимо готовящихся ко сну картин, и Регулус принялся загибать пальцы, перечисляя, — я Блэк. Это уже делает меня особенным. Во-вторых, мне не нужно самоутверждаться за твой счёт, чтобы выглядеть лучше в чужих глазах, я уже родился идеальным молодым человеком. И, в-третьих, я никогда не лгу, — солгал он. — Так что верь всему, что я говорю, и никогда больше не смей сомневаться в моих словах. Если я говорю, что ты красивая, значит ты красивая, — отрезал он.       — Он прав вообще-то, — согласилась с ним маленькая женщина из одной из картин. — Я перед собой вижу женщину писаной красоты… Надеюсь, ты уже замужем и такая красота не осталась без…       Они прошли мимо и не расслышали дальнейшего бормотания старой леди. Аманда наконец одарила его нерешительной улыбкой.       — А ты хороший человек, Блэк, — выдала она. — Что бы о тебе ни говорили другие.       — Ну нет, — скривился Регулус. — Мне нравится моя репутация злодея. Именно поэтому я её активно поддерживаю.       — Откуда вообще эта репутация взялась? — Аманда, видимо, раскрепостилась и уже болтала более чем непринуждённо, а не так зажато, как обычно. — Я не помню, чтоб ты делал нечто совсем уж злодейское. Для меня ты просто ёжик.       — Ну спасибо, — обиженно проворчал Регулус. — Ёжик, чёрт возьми. И даже не дикобраз… Ёжик.       — Ну да, в словах ты очень колючий, — пожала плечами Селвин. — Но на деле безобидный. Самый безобидный слизеринец.       Регулус остановился. Селвин тоже, не услышав шагов, притормозила и вопросительно уставилась на него.       — Так уж «самый»? — подозрительно спросил он, подразумевая Крауча, но не решаясь называть его фамилию перед Амандой. Почему-то казалось, что если он назовёт его имя, то Селвин расплачется и убежит… Хотя умом он осознавал всю иррациональность и абсурдность этой мысли: ведь не раз Аманда и Барти оставались наедине похожими вечерами, будучи старостами. Вряд ли она так уж остро воспринимала его.       С недавних пор на Слизерине, да и в Хогвартсе в целом, к Барти относились как к святому мученику, в то время как уровень народной любви к Регулусу резко снизилась на этой почве. Она и раньше колебалась на отметке нуля, однако сейчас была и вовсе на минусе.       — Я тоже никогда не лгу, — искренне улыбнулась Селвин. Затем она развернулась и бросила через плечо: — Пойдём.       Они продолжили свой ход.       — Ну ты же не знаешь меня… — заметил Регулус. — Возможно, я делал действительно ужасные вещи.       — Например? — Аманда вскинула бровь.       — Ну-у, — протянул Регулус задумчиво. А затем шаловливо улыбнулся, вспомнив кое-что. — Однажды я заметил, как второкурсник шлялся по Запретному лесу один… Ну я не стал ему мешать, решив, что это не моё дело. В конце концов, я сам нарушал правила, находясь там вечером. Было темно…

***

      Было темно. Да так, что хоть глаз выколи: свет от луны не пробивался сквозь толщу ветвей деревьев над его головой.       Регулус шагал вслепую: он намеренно не пользовался палочкой, чтобы не обратить на себя внимание, если тут будет проходить кто-то из учителей…       Хотя что за учитель в такое время будет бродить по лесу — задался он вопросом, но ответ пришёл ему в голову сразу. От Слагхорна можно было такое ожидать. И от Дамблдора. И от профессора Бинса…       Так что он решил не рисковать, но палочку держал при себе на всякий случай.       Что бы ни произошло с ним сейчас, он собирался с чистой совестью винить Барти, даже если Барти никакого отношения к этому не имел. Регулус просто… занимался исследованием местности.       Да, так он и скажет. На самом деле, он хотел своими глазами посмотреть на этих акромантулов, о которых часто говорил Хагрид. Хотя Хагрид ему строго-настрого запретил пытаться их найти. Но…       Живые акромантулы — взволнованно думал Регулус. Это ведь потрясающе. Если он найдёт Арагога, то он сможет расспросить его подробнее о Томе Риддле и об этой мутной истории, связанной с Тайной комнатой.       Что ж, акромантулов он не нашел. Зато он чуть не забрел на территорию кентавров и теперь поспешно удалялся отсюда.       Неподалеку ещё торчал мальчик-второкурсник с горящим шаром Люмоса на кончике палочки. Что он здесь делал — было непонятно, но выяснять Регулус не собирался. Мальчик пугливо оглядывался, но с места не двигался. А ещё он почему-то громко вёл счёт.       — Двадцать один, — дрожащим голосом произносил мальчик, когда Регулус неудачно споткнулся о выступающий корень дерева и ничком полетел на землю…       Что ж, это была одна из самых нелепых ситуаций, в которую он попал лишь по собственной вине. Такое могло случиться с кем-то вроде Сириуса, но не с ним. Но вот он здесь.       Пока он падал, он ещё и успел подумать: «Хорошо, что здесь нет матушки», а потом развёл руки в стороны, чтобы не проткнуть палочкой глаз или не сломать её и вскрикнул, ожидая боли на лице…       Но боли не было. Вместо этого он приземлился лицом на что-то довольно мягкое и… склизкое. Устойчивый запах железа тут же проник в его нос вместе с капельками пока ещё неизвестной жидкости.       — Кто здесь?! — испугался мальчик, оборачиваясь прямо в сторону звука. — Чендлер, это не смешно!       Регулус крупно вздрогнул от отвращения. Он поспешил сесть и направить палочку на место, куда он упал. Было страшно, но он просто должен был увидеть, в какую мерзость он вляпался лицом.       — Люмос! — шепнул он.       И застыл в шоке, вытаращившись широко раскрытыми глазами на тяжело дышащего оленя… Всё ещё живого, но явно страдающего от невыносимой агонии, потому что его внутренности вываливались из живота наружу.       Тошнота подкатила к горлу, но Регулус сдержался. Его лицо было испачкано в крови, и он медленно поднял взгляд, когда услышал чужой, полный первобытного ужаса вопль. Он вспомнил, что находится здесь не один, и мальчик явно мог неправильно понять ситуацию…       — Погоди, всё не так, как выглядит…       Регулус даже не успел договорить: мальчик бросился прочь, крича от страха и сверкая пятками.       Теперь тишину нарушали лишь тяжёлые дыхания: олени и Регулуса. Олень смотрел на него и будто бы заглядывал прямо в душу. Стало страшно. Страшно и одиноко. Регулус дрожащими пальцами крепче перехватил палочку и направил на шею животного.       — Прости, — хрипло выдавил он из себя, прямо выдерживая взгляд черных глаз. — Это для твоего же блага. Я… Я вижу, что тебе очень больно. Прости, что упал на тебя и, наверное, причинил тебе ещё более адскую боль. П-прости.       В глазах защипало. Регулус с изумлением коснулся собственной щеки, когда понял, что они подозрительно мокрые. Он плакал впервые на своей памяти. Ему не нравилось это чувство: оно было для него чуждым. Он не плакал, даже когда Сириус ушёл из семьи.       Олень как будто умолял его сделать это быстрее. Он выглядел утомлённым болью, которую он испытывал, и, наверное, хотел избавиться от неё поскорее. Его уже нельзя было вылечить: Регулус опоздал, некоторые органы попросту не подлежали восстановлению — уж точно не за то короткое время, которое осталось у животного. Оставалось только облегчить его страдания.       — Авада кедавра, — проговорил он. Тихо, спокойно. Голос даже не дрогнул.       Слова соскользнули с его губ легко и просто, и темноту Запретного леса осветила вспышка зелёного цвета.       Конечно, у него получилось. Идеально и с первого раза, как и всё, что он когда-либо делал.       Ему показалось, что глаза животного на мгновение озарила благодарность, прежде чем всё потухло.

***

      — И что?! — спросила Аманда в настоящем. — Что в этом такого злого?       Регулус удивлённо вскинул брови.       — Разве тебя не пугает, что я уже использовал, причем удачно, Непростительное?       — Ты сделал то, что должен был, — отрезала девушка, открывая дверь в следующий коридор и пропуская Регулуса вперёд, как будто бы это она здесь была джентльменом. В аристократическом обществе это считалось бы попыткой нанести оскорбление, но, похоже, Селвин даже не заметила. — Я бы сделала то же самое. Только, к сожалению или счастью, у меня она не получилась бы с первого раза. Ну, знаешь… Авада кедавра и всё такое…       — Она не такая уж и сложная, как кажется на первый взгляд, — признался Регулус.       Он помнил это чувство спокойствия, которое охватило его нутро, когда он произносил заклинание.       Оно было прекрасным и ужасающим одновременно. Оно захватывало дух.       Регулус не хотел испытывать это снова когда-либо. Ему это не понравилось.       — Это ужасно, — с сочувствием выдохнула Аманда. Они уже возвращались обратно в подземелья. — Не то, что ты сделал. А то, что тебе пришлось это пережить. Должно быть, это тяжело даже вспоминать.       Регулус промолчал, не зная как реагировать на чужое искреннее сочувствие.

***

      Утро началось с очередной кошмарной новости.       Регулус сжал уголки свежего выпуска Пророка и бросил взгляд украдкой на учительский стол. Сириус, Дамблдор и Макгонагалл отсутствовали.       — Как ты? — тихо спросила Селвин. Она и её подруга — Элис — сели почему-то напротив него сегодня.       — Со мной всё нормально, — фыркнул он.       А что с ним должно быть не так? Это ведь не его нагло оболгали.       В том, что написанное — ложь, Регулус ничуть не сомневался.       Потому что серьёзно? Сириус? С Пожирателями заодно?! Что за фантазёр выдумал эту ересь? Ничего правдоподобнее нельзя было придумать? Регулус даже посмеялся пару раз, тихо и под нос.       Анонимный работник Мунго утверждал, что пострадавшая магла — Лорелея Шафик — распознала Сириуса, как одного из нападающих. Но — говорил он в своём интервью вездесущей Скитер — Дамблдор, Джеймс Поттер и Римус Люпин даже не отреагировали.       Тед Тонкс был рад удобно «не заметить», что пациентка бурно реагирует на Сириуса Блэка. Так говорил этот аноним.       «Напоминаем, что мистер Тонкс является родственником Сириуса Блэка — отцом его двоюродной племянницы» — комментировала Рита.       В последнее время жизнь Сириуса была сплошной чёрной полосой — невесело подытожил Регулус. И всё началось с Хэллоуина.       — Интересно, будет ли сегодня ЗОТИ? — прошептала Аманда.       Регулус пожал плечами. Если бы занятия отменили, то Дамблдор обязательно предупредил бы их, хотя бы через Слагхорна. Но пока вестей не было.       — Хей, — окликнул его Роули почти через весь стол. Он весело ухмылялся, когда Регулус впился в него вопросительным взглядом. — Кажись, твой братец сам Пожиратель… Но как он с пеной у рта обвинял мою кузину! Отдам должное, твой брат — прирожденный актер!       — Да, а сколько лет он водил за нос этих глупых Поттеров и прочих, — присоединился к нему Лестрейндж. — Предатель крови Блэк. Надо же такое придумать!       — Ещё ничего не доказано, придурки, — заметила Паркинсон — подруга Селвин. Регулус знал, что она встала на его сторону только из-за Аманды. На самом деле, ей было всё равно: в школе Элис ни с кем, кроме Селвин, не общалась, а мальчиков и подавно ненавидела. — Отвалите от него.       — А что мы такого сказали? — удивился Роули.       Регулус довольно резко, что даже до боли, вытер рот салфеткой, швырнул её на стол и схватил свою школьную сумку за лямку. Он хотел покинуть это место как можно скорее.       И вовсе не потому, что ему было обидно за своего брата. Ну нет. Скорее, Роули и Лестрейндж сами по себе умели раздражать. Да и аппетита с утра особо не было. За спиной он всё ещё слышал недоумённые голоса парней, не понимающих, чем они задели Регулуса. Они ведь ничего оскорбительного не сказали…       Уже в коридоре по пути в кабинет ЗОТИ Регулус остановился, чтобы перевести дух и немного успокоиться; сжал переносицу, чтобы унять головную боль. И правда — подумал он. Что на него нашло?! По его собственным меркам, ни Торфинн, ни Рабастан не сказали ничего такого уж из ряда вон выходящего. Не было причин так бурно реагировать. Достаточно взяв свои эмоции под контроль, Регулус поправил галстук и продолжил свой путь до нужного ему кабинета.       До начала урока ещё было время в запасе — около десяти минут, но у дверей кабинета уже торчала широкая фигура Амадея Булстроуда. Регулус неловко кивнул ему в качестве приветствия и устроился у подоконника, глядя в окно. Обычно они с Краучем всегда ждали звонка вместе, иногда перекидываясь вялыми подколками и не особо обращая внимание на свое окружение.       — Это худший год, не так ли? — неожиданно хмыкнул Булстроуд, нарушая комфортную тишину. Регулус перевел на него растерянный взор, полный непонимания. — Буквально. Я имею в виду, во что всё это превратилось? Мне кажется, нам не избежать объявления военного положения.       — К этому всё шло, — лаконично ответил Регулус, как будто это было нечто само собой разумеющееся.       — Тебя действительно всё это не пугает? — спросил Булстроуд. — Убийства, пытки, похищения…       — Они существовали всегда, — заметил Регулус. И понял для себя, что за пять лет совместного обучения он впервые общается с Булстроудом вот так, спокойно и наедине. Как нормальные люди.       — Я знаю, — кивнул Амадей. — Но до ситуации с Краучем я всегда думал, что это меня никак не коснётся. А сейчас я напуган, признаться честно. Интересно, каково там Краучу?       Регулус невозмутимо пожал плечами. Он ни разу не задумывался об этом, потому что не хотел знать ответа. Возможно, его уже убили. А от тела избавились. Кто знает? А вот Регулус знать не хотел.       — Ты ведь… совершенно не волнуешься за него, не так ли? — удивился Булстроуд. — Чёрт, — почти восхищённо выдохнул он. — Ты действительно чёрствый кусок хлеба… Даже я за него волнуюсь. А ведь я его всегда терпеть не мог. А вы двое… всё-таки были друзьями когда-то.       — Вот именно, что были, — выделил Регулус. Он снова отвернулся к окну. — В любом случае, это не твоё дело, Булстроуд. Отвали и занимайся своими делами. Найди другую жилетку для своих соплей.       Амадей обиженно запыхтел, но не нашёлся чем ответить. Вскоре коридоры начали заполняться другими студентами, и Регулус решил выкинуть из головы этот пустой разговор.