Ein später Abend im Operationssaal

      За окном блока номер десять бушевала снежная буря. Как казалось молодому мужчине, его первая зима в Освенциме была особенно холодной, сравнивая со всеми предыдущими зимами в его недолгой жизни. Будь то отсутствие отопления в бараках, будь то потерянная жировая ткань, будь то неподходящая погоде одежда, а будь то анемия, вызванная бесконечными экспериментами над его уникальной группой крови.       Перед тем как приниматься за работу, узник с апатией смотрел в окно своим единственным глазом. Доминантное око у Павла было левое. Какое смешное совпадение, что лагерный ученый решил вынуть именно его.       В голове была тысяча и одна мысль, но каждая будто смешивалась с другими в один большой несуразный ком, не позволяя довести ни одну до конца. Впрочем, именно такое состояние в последнее время частенько посещало поляка, попавшего в концентрационный лагерь летом сорок третьего года.       Менгельсон покачал головой, смотря на суровую метель, не веря, что февраль уже должен был подходить к концу… а впрочем, может он только начался? Следить за временем было неимоверно трудно. Особенно будучи ассистентом у доктора, которого среди других пленных прозвали «Ангелом смерти».       Этим вечером Павел должен был выполнить как роль санитара, так и роль уборщика — работа его заключалась в том, что бы вычистить операционную до блеска. В этой комнате, как казалось бывалому студенту медицины, вечно царила антисанитария. Врачи (если их так вообще можно было назвать) работали на своих подопытных одним за другим, а иногда даже на нескольких сразу. Обычно инструменты просто бросались на столики после первого пациента, а, через какое-то время, этими же ножами резалась кожа следующего…       Впрочем, это было не его дело — осуждать методы Йозефа и его коллег. Он же был всего лишь… недоделанным докторишкой, как иногда выражался сам Менгеле. А юный "доктор" часто указывал как на теоретические, так и на практические ошибки антрополога, который так страстно пробовал себя в сфере хирургии. За такие замечания молодой человек часто получал подзатыльники, а иногда это были пощечины — зависело лишь от того, как на этот момент он был повернут к Йозефу.       Взяв все необходимые материалы для возврата комнате привычной чистоты, одноглазый нацепил на полосатую форму фартук. Это был своеобразный ритуал при входе в это помещение. Ассистируя врачам во время хирургических манипуляций, бывший студент всегда был максимально экипирован, впрочем, как и остальные доктора. Вот и вошло в привычку всегда иметь на себе какой-то слой защиты, даже если это был лишь фартук.       Какая же картина встретила Менгельсона в зале? Пол, весь обтоптанный и грязный, словно врачи не переодевали свои сапоги, когда возвращались с перекура, из-за чего грязный снег таял на кафельном полу, превращаясь в слякотные лужи. Стол, заляпанный черт знает в чем: пятна крови, смешанные с желтоватым гноем и, вероятно, другими телесными жидкостями, о которых, даже будучи медиком, ему было неприятно думать. Использованные грязные инструменты, которые валялись где попало — на койках, на тумбочках, на столе. Этот вид заставил легкую дрожь пройтись по измученной пункциями спине, но он прекрасно понимал, что должен перешагнуть через свое отвращение и скорее браться за работу. Паша не хотел проблем со своим «начальником».       Первым делом юный медик вымыл грязные инструменты, после чего отнес их на автоклавирование. Процесс занимает время, поэтому целесообразно было бы начать именно с их стерилизации, а пока идет процесс, отмывать сам зал. А вот мытье Павел начал с операционного стола — с того, на котором была размазана местами засохшая кровь и другие... жидкости. Отойдя в сторону, молодой мужчина вытянутой рукой двигал мокрую тряпку к краю койки, чтобы вся эта гадость падала на пол. Пол-то он по любому потом будет мыть… Чистка операционного стола не заняла больше двадцати минут — пару раз тщательно пройтись средством, преждевременно дав ему чуть настояться и железо снова блестело под леденящим светом ламп. Но это лишь значит, что пора переходить к полу.       Паша опустился на колени. Тут-то фартук пришелся очень кстати, создав слой между коленями и грязью. Там, внизу, вонь была лишь хуже. Узник периодически задерживал дыхание, а когда начинала кружиться голова, дышал маленькими рваными движениями. Было крайне соблазнительно открыть окно, створки которого слегка гремели от того ужаса, что происходил на улице, но он не хотел запускать в комнату метель.       Молодой мужчина наслаждался тишиной позднего вечера. Обычно, когда пленный находился в этом блоке, отовсюду были слышны голоса врачей и офицеров, крики подопытных… Да и в целом обстановка всегда была накаленной и шумной. Сейчас же, этим вечером, было тихо. Ни звука. Все рабочие уже пошли на покой. Впервые за столь долгое время одноглазый наконец-то чувствует себя…спокойно. Даже мышцы его хронически напряженной спины, наконец, расслабились. Менгельсон хихикнул себе под нос из-за нелепости ситуации — он чувствует себя расслабленным, стоя на четвереньках и отмывая пол от чьих-то выделений. А этот кто-то…впрочем… Это уже не имело значения.       Вдруг, слух юноши разразил звук открывающейся в длинном коридоре стальной двери. Пусть у Павла было лишь одно ухо, способность слышать работала просто прекрасно. После этого звука послышались шаги, и звон каблуков от офицерских сапог резонировал от стен коридора, пробираясь прямо в проклятую операционную. Спина узника тут же напряглась так, что у него рефлективно поднялись плечи, а сам молодой человек подскочил на ноги, разворачиваясь в сторону слегка приоткрытой двери. Менгельсон не умел опознавать человека по звуку его шагов, однако он точно понял, что тот, кто подходит — явно не в духе, ведь поступь была тяжелая, громкая, и узник был готов вести себя как можно вежливее, чтобы задобрить навещающего гостя в столь поздний час. Шаги за дверью стали более отчётливы, на секунду стихли, а после приоткрытая дверь резко распахнулась, с громким звуком ударившись о стену...