Лес

На этот раз попасть в лес непросто. Он ускользает, манит издали шелестом листьев, но не позволяет войти. Сны превращаются в мучительные видения, где Леви безуспешно ищет что-то — или кого-то — на сумрачном пустыре, заваленном мусором. Заживающие ожоги чешутся, отвлекают, и видения так и не перерастают в полноценные сны, терзая его и изводя ночь от ночи. Поэтому, оказавшись наконец на знакомой прогалине, Леви почти рад. Зик откладывает книгу на бревно и вешает на огонь котелок. Здесь тихо, тепло и солнечно, хотя там, в реальном мире, лютует бесснежная марлийская зима. Леви устраивается у костра, закидывая ногу на ногу, и готовится слушать трёп Зика. Но тот молчит. Поглядывает выжидающе и чешется, постоянно чешется. — Ты хотел мне что-то рассказать, — нарочито равнодушно напоминает Леви. Не то чтобы ему было дело до точки зрения Зика и до его мнения в целом, но он уже заинтригован. Долгие ночи ожидания сделали свое дело. Ещё несколько — и Леви снизошёл бы до просьбы. — С тобой трудно разговаривать, кэп, — Зик изображает огорчение. Не очень старательно. — Ты из тех людей, что всегда правы. Обсуждать себя Леви хочет в последнюю очередь, но услышанное неожиданно задевает. Как правило, ему плевать на то, что о нём думают, но это… — Я не всегда прав. — Если смотреть в костер, говорить проще. Леви охотно разглядывает горящий сушняк. — Я совершил много ошибок. Не жди, каяться не буду, но я не всегда прав. Не всегда… Зик довольно хмыкает. Наклоняется, подбирает тяжёлое полено и опускает его в центр костра. Пламя ненадолго притихает, облизывает сырую кору осторожно и чутко. — Рад слышать. Значит, есть надежда, что ты меня поймёшь. Хотя бы отчасти. Судя по голосу, Зик действительно рад. Но посмотреть на него и убедиться Леви не хочет. К черту. Насмотрелся уже, до конца жизни хватит. Он ждёт, что Зик начнет рассказ, но не выдерживает и торопит: — Выкладывай уже. — Для начала, кэп, тебе нужно понять, что кидаться на меня бесполезно. Сейчас я сильнее и быстрее, а многое из того, что я скажу, тебе не понравится. Леви срывает колосок и начинает нервно собирать в ладонь зёрнышки: — Мне уже не нравится. Ты будешь говорить? На всякий случай Зик отставляет подальше котелок с горячей водой и, только усевшись поудобнее, начинает: — Не повторю слово в слово, но в нашу прошлую встречу ты, кэп, сказал, что я ничего не знал об Эрвине Смите и не понимаю, кого убил. Леви чудом удерживает себя если не от бессмысленной атаки, то от не менее бессмысленных оскорблений. Сам просил рассказать — придется слушать. Устроить чертовой обезьяне ад он успеет после. — Я не стал спорить, — продолжает Зик. — Но ты неправ. Я знал о нем ровно то, что должен был знать. Мы были на поле боя, и он был враг. Ты не хуже меня знаешь, как обходятся с врагами в бою, кэп. Дослушай, — он повышает голос, хотя Леви, вроде бы, ничем не выдал ярости. — Я был воином, он был солдатом. Пусть командующим, но солдатом. Убить врага ради выполнения приказа — долг. Мы оба его выполняли. Просто я выполнил лучше. В наступившей тишине треск дров и птичий гомон почти оглушают. Леви терпит. В словах Зика есть смысл, они разумны, но звучат неправильно. Ему не хочется видеть то сражение так, как описал Зик. Это было побоище. Сотни погибших. И клятва, которую так долго не удавалось исполнить. — У каждого покойника есть те, кто будет скорбеть. — Леви пытается уловить в голосе Зика эмоции, но их нет. Зик не оправдывается. И это бесит. — Скажи, кэп, ты считал справедливыми гнев и ненависть родных тех солдат, что погибли по твоей вине? Леви долго молчит. Считал ли он? Возможно. Но он делал всё, чтобы этих смертей было меньше. Чувство вины наказывало его похлеще ругани толпы, но была ли ругань справедлива? — Да. Зик снова хмыкает, словно другого ответа не ждал. А потом вдруг произносит: — Ты жил только ожиданием моей смерти. Но я тебя не ненавидел. Ловит ошарашенный взгляд, разводит руками: — Ты был в своем праве. Эта ненависть справедлива, и я, как воин, купался в ней не один год. Но вот я мертв. А тебе не легче. Ты всё ещё меня ненавидишь. Над ответом думать не приходится, Леви повторял эти слова слишком часто: — Одна жизнь другой не сто́ит. На этот раз Зик надолго замолкает, покачивая головой и шевеля губами. Размышляет? О чём бы? Такая очевидная истина… — Возможно, будь Эрвин Смит жив, он бы придумал выход, — наконец говорит он. — Я был о нём наслышан. Наверное, только он и мог предотвратить дрожь земли. То, что не сумел сделать я. — Зик горько усмехается и снимает очки. Его лицо сразу делается молодым и незнакомым. — Нам всем очень повезло, что на вашей стороне был Армин. Без него… — Так и было, — зло перебивает Леви. — Ты заварил кашу, а мы её расхлебывали. — Так и было, — послушно повторяет Зик. — Но ты не станешь отрицать: я был единственным, кто предложил гуманное решение элдийской проблемы. Я поставил жизни людей всего мира выше жизней одного народа. И если бы вы нашли другой выход, я бы не стал спорить. Возможно. Сейчас уже сложно судить. Но ни ваша заумная Ханджи, ни ваш совет, ни королева — никто не сумел ничего придумать. Я взял на себя ответственность за судьбу элдийцев. Ни у кого на это не хватило духу. — Кроме Эрена, — мстительно напоминает Леви. Зик опускает голову, горбится, вздыхает тяжело и медленно. — Я тоже не всегда бывал прав, — признаёт он. — И я заплатил за ошибку жизнью. Сколько бы она ни стоила в твоих глазах, кэп, она была одна, и она была моя. Леви усиленно пытается проснуться. Услышанное нужно обдумать, с этим нужно свыкнуться и как-то уложить в голове. Но на чёртовой прогалине сон управляет Леви, а не Леви — сном. — Что за херню ты мне сейчас наговорил, — Леви огрызается, чтобы не молчать. Что-то в услышанном всё же есть, хотя, по большому счету, никакие слова не способны оправдать Зика. — Я же сказал — я тоже бываю неправ. Просто захотелось, чтобы ты меня понял, — тихо признается Зик. — Возможно, именно поэтому мы здесь и оказываемся, кэп.