Лес

А потом лес сходит с ума, забрасывает на чёртову прогалину без спросу, стоит только закрыть глаза, не дав даже привыкнуть. Зелёные сны приходят каждую ночь, и все они полны многозначительных ухмылок Зика и его проклятой обходительности. Больнее всего — кружки, обмотанные тряпьем. Такая тихая забота хуже любых проклятий. Принимать её от врага, пусть и поверженного, сложно. Но отказываться от чая глупо, да и Зик бы сразу всё смекнул, начал издеваться. Поэтому Леви берёт в руки цветастую от лохмотьев кружку и пьет. Так лучше. Можно не говорить. За него говорит Зик. Треплется о всякой ерунде, пересказывает стократ проклятую книгу. Временами звучит очень красиво — видно, цитирует. Ещё бы ему её не цитировать — здесь единственное развлечение в том и состоит, что перечитывать её раз за разом. А потом терпение Леви кончается, и он рычит сквозь зубы: — Закрой пасть. С удивлением замечает, что Зик тут же замолкает. Послушание на уровне дрессуры. Восхитительно. Молчат долго. Зик успевает дважды подкинуть в костер хворост и раз десять открыть рот. Леви останавливает его тяжёлым взглядом. Так-то лучше. Можно прикрыть глаза и представить, что это — обычный привал. Что здесь нет Зика, а где-то там, за деревьями, разбивают лагерь старые товарищи. Не хватает гвалта и приглушенного листвой топота, но это ничего: Леви додумывает их сам. И вот он почти слышит храп и ржание лошадей, возгласы Ханджи, короткие приказы Эрвина. Гомон новобранцев, восторженных и неуклюжих. Кто бы ему тогда сказал, что это — лучшее, что он сможет вспомнить. Выходит, неважная у него была жизнь. Совсем тухлая. — Зачем ты приходишь ко мне, кэп? — Зик разрушает иллюзию самым тупым вопросом из возможных. Леви приоткрывает глаза, запрокидывает голову и смотрит надменно, свысока: — На кой хрен мне твоя компания? Зик, кажется, именно такого ответа и ждал. С готовностью ухмыляется и снова чешется. В этот раз скребёт ногтями шею, прямо по шраму. Мерзко. — А мне кажется, ты любишь компанию умных людей, — мягко, заискивающе бросает Зик. — Ваша командующая, Ханджи. Вы же были близки, считай, друзья. И предыдущий командующий тоже. Эрвин Смит, кажется? Секунда — и Леви уже у костра, ходульно переставляет непослушные ноги. Так быстро, как только может. Схватить, повиснуть, вцепившись в шею. Убить! Снова, снова, бесконечное число раз! Ярость ослепляет и придаёт сил. Зик по-настоящему испуган, отшатывается, приоткрывает рот. Мерзкий ублюдок. Леви подбирается для броска — и валится в костер. Больно становится не сразу. Поначалу только обидно, почти до слёз. Потом в нос бьёт запах горелой шерсти от занявшейся рубашки, и Леви, неуклюже барахтаясь, как перевернутый на спину жук, пытается выбраться из огня. Получается плохо: нога застывает в судороге, контроля Леви едва хватает на то, чтобы не влететь в костер головой. А потом его поднимают в воздух, поспешно относят в сторону и глухо похлопывают, накрыв тяжёлым одеялом. Леви покорно принимает помощь, ненавидя себя едва ли не сильнее, чем Зика, и только отмахивается, когда тот пытается его осмотреть. Ещё не хватало. Зик садится рядом, вытягивает ноги в поношенных штанах, скрещивает руки на груди. И смотрит. Очень внимательно, будто что-то в этот момент про него, Леви, понимая. Желание придушить, утихшее было, просыпается снова, но Леви даже не дёргается. Стыдно. И то, что Зик явно ждёт благодарностей, — как вишенка на пироге. — Не смей произносить его имя, — шепчет Леви. — Тебе жизни не хватит понять, кого ты убил. Мразь. Зик, против ожидания, усмехается: — Ну, жизни-то у меня уже и нет. Так что можно понимать сколько угодно, было бы желание. Но куда мне до вас, капитан. — В голосе явственно сквозит издёвка. — Вы же наверняка всё про меня понимали, когда отреза́ли голову. По-хорошему, Зику не помешала бы затрещина, но Леви обессилен. Ярость перетекла в уже наметившиеся ожоги и теперь горит там, не внутри. Зика можно и нужно бить, но заниматься этим сей же момент желание пропадает. — Я понимал достаточно, чтобы тебя убить. Бо́льшего мне не надо. Зик копошится рядом, видимый боковым зрением. Потом вдруг заглядывает в лицо, сохраняя, впрочем, разумную дистанцию, и смотрит. Долго. Так долго, что Леви надоедает это терпеть. — Отвали, обезьяна, — говорит он. Зик послушно отваливает, молчит ещё пару минут, а потом вдруг с сожалением выдыхает: — Если бы ты, кэп, был способен понимать слова и смотреть на вещи с другой стороны, я бы с тобой многое обсудил. Леви только фыркает, ощущая удивительную лёгкость в теле — верный признак скорого пробуждения. — Если ещё вернусь, поговорим, — обещает он. И тут же просыпается, так что нельзя с уверенностью сказать, расслышал ли его Зик. Это почему-то радует.