Лес

Каждый раз, когда комната становится лесом, хочется побежать. Ноги обретают непривычную прыгучесть и лёгкость, не мешают даже тяжёлые ботинки. Деревья помнят его, шепчут кронами, тянут приветственно ветви и мажут, мажут по чём ни попадя. Ему кажется, он уже с ног до головы покрыт пахучим древесным соком и яркими зелёными пятнами. Здесь он как дома. Этот лес видел слишком много. В нём гибли его, Леви, товарищи, в нём едва не погиб он сам. И всё же это доброе место, в которое так приятно возвращаться. Нужно только держаться подальше от той прогалины — она испорчена. Мудрый лес отгородился от неё высоким кустарником, но Леви не идёт по земле, не может наткнуться на него, поэтому ему приходится поглядывать вокруг. Не хотелось бы сюрпризов. Тем более, неприятных. Он смотрит вниз, на свои ноги. Они ещё послушные, пусть слабые, но с каждым днём, проведенным в чертовой коляске, слабеют стремительнее. Леви уверен: через полгода — в лучшем случае месяцев через десять — он без помощи не сможет и на сортир перебраться. Это унизительно. Но лес его любит, а потому здесь Леви может ходить и даже летать, отталкиваясь от толстых стволов. Это похоже на перемещение с УПМ, только без тросов и без нужды контролировать газ. Лес добр и чуток, и Леви теряет бдительность, забирая всё больше вправо, вглубь. Деревья теплые, живые. Шершавыми стволами почесывают его ладони, пружинят под подошвами ботинок. Он планирует с ветки на ветку и уже не смотрит вниз, не видит предупреждения. А потом улавливает запах дыма и, кажется, каши. Походный костерок. Вот только в лесу никто не жжет костров, в лесу вообще не бывает людей, кроме Леви. И это знак. Нужно поворачивать назад и торопиться, лететь, бежать, пока нехорошее место не узнало его и не притянуло. Он понимает, что поздно, когда снизу раздается окрик: — Эй, кэп. Чайку́ бы. И всё. Теперь путь один — вниз, на землю, пока воздух ещё держит. Потому что на этой прогалине лес недобрый и холодный, а Леви — всего лишь Леви. И он спускается, перепрыгивая с ветки на ветку: каждое приземление тяжелее и больнее, с каждым мгновением ноги всё слабее. Когда он наконец оказывается на земле, ему едва хватает сил доковылять к ближайшему бревну и тяжело сесть, почти упасть. Костер рядом, в паре шагов. А по ту сторону костра — Зик. Личное проклятие, бессменный призрак этого леса. Леви кривит рот и смотрит на Зика через ленивый огонь. Всё та же постная бородатая рожа. Взгляд нарочито смиренный, только ухмылка многозначительная — с таким рядом не расслабишься. И Леви по старой памяти подбирается, неуклюжий и безоружный, тень былого себя. От собственной слабости становится тошно, и он с чувством сплевывает под ноги. — Чайку́? — повторяет Зик. Выбор невелик: в этом проклятом месте сон управляет Леви, а не Леви — сном. И он соглашается. В конце концов, чай — всегда отличная идея, даже если пить его в дерьмовой компании. Сюда, в этот застывший момент, Леви забрасывает довольно часто. Куда чаще, чем хотелось бы. Здесь всё как тогда: нехитрый лагерь, у костра — бревна полукругом, даже книга у Зика та же. Леви задумывается, почему его утягивает именно в это время. Почему не вылазки с отрядом, не беседы с Эрвином, почему, черт возьми, не сражения с титанами? Он задаётся этим вопросом давно, но ответа — внятного и логичного — не находит. Вода в котелке белеет, со дна на поверхность устремляются юркие бусины воздуха, и Зик осторожно берётся за ручку обмотанной ветошью рукой. Наполняет мятые кружки, сыплет в каждую по щепотке пахучих листьев. Наблюдать за этим неожиданно приятно и даже спокойно. И Леви сам не понимает, в какой момент решается заговорить. — Эй, ублюдок. Зик с готовностью вскидывает голову, отраженный в очках огонь на секунду делает его лицо безглазым и страшным. — Что-то не так, кэп? Он так услужлив и вежлив, что от этого всякое желание болтать пропадает. Леви был бы рад перебранке, возможно, даже драке, но такого Зика, покорного и смирного, как унизишь? — Забудь, — отмахивается он и принимает в руки чашку. Она горячая, почти раскалённая. В остальном лесу он бы даже не почувствовал, но здесь руки мгновенно пронзает болью, пальцы разжимаются, и кружка летит на землю. Часть брызг, уже теплых, оседает на штанах Леви. Они не обжигают, но становится досадно. — Ну что же ты, капитан, — почти искренне тянет Зик. Леви прижимает ладони к ушам. Они пылают, Леви чувствует, как от них по рукам распространяется боль, и кривится. Показывать перед Зиком слабость? Не дождётся. — Тебе, надеюсь, было больнее, — говорит сквозь зубы, но голос всё равно дрожит. Сейчас бы ведро колодезной воды, чтобы похолоднее, и окунуть туда руки по плечи. Но нет. Не здесь, не при нём. Да и где эту воду достанешь? Леви вскидывает глаза и злится ещё больше. Потому что Зик улыбается. Чешет пальцем правой руки левую щеку — привычный жест, заставляющий всплыть на поверхность не самые лучшие воспоминания. А потом взгляд цепляется за аккуратную полосу на Зиковой шее. Она темнее кожи, почти бурая, как и положено свежему глубокому шраму. Бугрится, опоясывает. Теперь, когда заметил, не смотреть на неё трудно, и Леви смотрит. Зик выпрямляется, не спеша расстёгивает пару пуговиц на рубашке и тянет ворот в сторону. — Жаль огорчать, кэп, но больно не было. Слишком быстро. Леви с удивлением испытывает жалость, почти сочувствие, и отшатывается, чуть не падая с бревна. Смотреть на такого Зика — принявшего смерть от его руки, но всё ещё любезно предлагающего чай — невыносимо. И он отворачивается. — Ты заслужил, мразь, — со стороны звучит убеждённо и твердо, и всё, на что Леви надеется — что Зик не разглядит его внутренних метаний. — Так точно, кэп, — мягко соглашается тот и отпускает ворот. Пуговицы не застегивает. Теперь смотреть на него становится слишком сложно. Леви и не смотрит. — Надеюсь, ты остался доволен? — добивает Зик. — Вот, отсёк мне голову. Тебе стало легче? Леви не хочет продолжать разговор, но встать и уйти не может — на этой проклятой прогалине он такой же калека, как в реальной жизни. А упасть на землю и ползти… Легче перегрызть Зику горло зубами. Прямо поверх шрама. — Я был охренительно счастлив видеть твою башку отдельно от тела, — цедит Леви. Сам замечает, что огрызается резче обычного, и от этого только злится сильнее. — Ты поэтому меня преследуешь? Хочешь, чтобы я извинился? Зик удивлен. Поднимает брови над очками, снова чешется. И молчит. Вспыхивает желание вытрясти из него правду, узнать, за каким хреном не даёт спокойно спать, но кто-то невидимый касается его плеча и зовёт по имени. — В другой раз, кэп? — ухмыляется Зик. Леви не успевает ответить: его настойчиво будят. Лес мутнеет и расплывается. Последнее, что удается разглядеть — грустная улыбка в обрамлении русой бороды. И бурый шрам под ней.