Весть зимней пурги

       Лоснящаяся шерсть мерно покачивалась под влиянием свежего весеннего ветерка, что временами опускался лёгкий и свободный сарафан, своей белизной кидая блики на отполированный тёмный стол.        Авила накручивала мех на палец и выпытывала его, страдая от праздного безделья за столиком одного из лучших трактиров в городе – клиентов нет, работы нет, следовательно, и денег тоже нет.        Подобное очень сильно удручало лигнпардта без постоянного приюта, ведь Авила в деньгах нуждалась больше чем в воздухе.        Мелодично звякнул начищенный колокольчик над дверью, оповещая персонал о скорой прибыли.        Из столовой выбежала Гуда, размахивая хвостом и слегка подрагивая ушами от нетерпения.        Авила усмехнулась глядя на неё.        «Что малой ребёнок!» – думалось ей, глядя на эту очаровательную девушку, характером действительно сравнимую с ребёнком.        Гуда работала здесь первую неделю, Авила – чуть больше месяца. Обе они были прислугой, разносящей еду клиентам, но на положение своё не жаловались, ведь платили хорошо, а деньги чудесно человеку язык завязывают да рот закрывают.        Но вернёмся к нашему посетителю, стоящему у пивной стойки и беседующему с трактирщиком.        Коротко стриженная песчаная шерсть, по всей видимости, несколько раз была причёсана, но всё ещё выглядела грубо и торчала во все разные стороны, выглядывая из-за коротковатых, но больших кошачьих ушей, усеивая, будто щетиной, тонкий округлый хвост, топорщась у накрахмаленного белоснежного воротничка рубахи, выглядывающей из-под плаща, в который закутался кот. Плащ был настолько длинный, что видно за ним было лишь обувь из мягкой кожи и краешек заправленных в неё штанов тускло-фиолетового цвета, широких, но при этом кажущихся аккуратными.        Весь этот несуразный вид и невяжущийся между собой образ своей контрастностью приводил Авилу в такое веселье, что она и сейчас сдерживала смех, и если бы не уважение к посетителю, то она бы уже каталась от смеха под столом или где подальше.        Приняв спокойное, приветливое выражение лица кошка с показным и нарочито уважительным поклоном поприветствовала гостя.        — Венделла, тебе действительно доставляет это удовольствие?        Авила лишь хмыкнула и показала трактирщику на покатывающегося со смеха Густава, а сама распрямилась и, бесцеремонно схватив его за руку, вприпрыжку затащила к своему столу.        — Как ты вовремя, Густав! Ты как почувствовал, что я тут нахожусь в отвратительной скуке. Будь добр, закажи что-нибудь, у нас сегодня работы совсем нет.        С каждым словом Авилы брови Густава чуть приподнимались, ну а с последним изречением они вконец улетели – возможно, куда-то в небеса, а может и куда повыше.        Пока в трактире мило болтали трое друзей, само это здание казалось весьма приветливым. Но стоило голосам стихнуть, серые каменные стены, поросшие слегка мягким как пух мхом, закрывающим собой щели и выемки, вновь начинали казаться не прелестными и милыми, будто лесными, а неухоженными и вконец грязными; крыша, покрытая то ли соломой, то ли хворостом, то ли чем-то того более неизвестным и непонятным становилась резко скособоченной, стоило обратить на неё внимание и вглядеться. Вывеска, спокойно покачивающаяся на ветру, гласящая «Вегард-трактир», слегка освещалась солнцем, и становились заметны слегка рыжеватые её каёмочки, бороздки и трещинки, паутина и сомнительного вида здания её сторона.        Но стоило зайти в трактир, как он становился приветливым, во сто крат приветливее трактира с самыми выхоленными стенами, самой ровной залатанной крышей и самой привлекательной вывеской.        В нос давал приятный запах курицы в котле, сопровождаемый весёлым потрескиванием и сладким медовым запахом, плотно пропитавшим воздух; тепло окутывало тут посетителя, даже если пришёл он в сорокаградусный мороз, а светлое помещение в тёплых тонах и с слегка рыжеватым, однако не тусклым светом неброских люстр и восковых свечей, располагало к приятной беседе и хорошему настроению.        Здесь не было чинно восседающих, будто на западе, аристократов, не было и выпивох до пены изо рта, не было азартных игроков – признаться, здесь вообще никого не было кроме трактирщика, Авилы, Гуды и Густава.        Последние трое всё сидели за своим столом, изредка поглядывая в окно и общаясь на темы насущные.        Авила слегка наклонила голову к чуть приподнятому левому плечу и подперла подбородок рукой, заострёнными ушами со светлыми кисточками улавливала каждый звук разговора, каждый приглушённый шаг на улице, каждый звук копыт оленя на мостовой.        — Венделла, ты знаешь что происходит сейчас на нашей земле?        Авила отрицательно покачала головой. Она действительно не знала. Живя безвылазно в собственном одале, Авила не видела даже своего города, что у ж говорить о чужих, тем увлекательнее показалось ей путешествие с Эгилем.        Бесконечно манили её бескрайние холмы и долины, покрытые морем свежей сочной травы, склоняющейся к земле в такт ветру, редкие поля пшеницы, сравнимые с волнующейся гладью океана перед штормом, в которых хочется бежать вперёд и только вперёд, наслаждаясь наконец ощущением своей свободы и лёгкими похлёстываниями колосьев по тонкой талии, по хвойным лесам, где в воздухе витает запах смолы, а мох, кажется, начинает расти даже на тебе, изумрудным ковром покрывает бесчисленную вязь заячих тропок, лаврируя между зарослями папоротников, тёмными болотными кочками, усыпанными кустиками красной брусники, то горькой, то сладкой, и кислой клюквы, и раздающимся оттуда сладковатым смрадом, не бьющим в нос, а завлекающим к себе в какой-то мере, и наслаждаться хотелось бесконечным небом, завалившись на траву, разглядывая букашек и сеть облаков на бескрайнем, всё манящем к себе небесводе, и всё хотелось любить всех и себя, чувствовать постоянно пьянящий аромат свободы, нестись куда глаза глядят до стёртых в багряную кровь лапах, и смеяться беспричинно смехом заливным.        Искренне позвала Авила на свою свободу, а чтобы скрыть своё бесславное прошлое и избавиться от подозрений возможных, она выбрала себе новое имя, под коим стала известна кругу людей, действительно её ценящих – Венделла.        Странница. Да, Авила действительно была странницей. Ей невозможно было бы усидеть на одном месте, и такое развитие событий она посчитала бы пыткой, нежели удачным стечением обстоятельств и хорошей жизнью.        Она была как дитя одуванчика, неприсуща ей была домоседость. Она не хотела ограничивать себя чем-то, особенно чем-то вроде определённого места жительства. Весь огромный и бескрайний мир принадлежал ей, а она принадлежала миру.        Бродячий бард, слагающий легенды о встреченных краях, несущий голос истинной свободы в люди и окутанный её чудесным пьянящим ароматом.        Слегка перебирающий пальцами струны на лире, наигрывающий мелодию, известную всему свету, он играл не на лире, а на струнах души каждого человека, подёргивая за врождённую свободолюбивость, жажду слиться со всем миром, гордость и дух бродяги.        Вот кем ощущала себя Авила. Вот к чему стремилась Венделла.        А пока она была вынуждена прозябать здесь по причине нехватки финансов и ради передышки Эгиля. Бедняга был совсем не приспособенный к бродячей жизни, и Венделла всё подумывала его продать.        Однако он знал её тайну и оставался единственным, что связывало её с прошлой жизнью, а как известно, врагов надо держать ближе.        Поэтому Авила из раза в раз сдерживалась от невыносимого желания ударить его смазливо-хитрую морду.        Пока что остановились они в этом самом трактире, готовясь пуститься в путь сразу после получения денег за этот месяц. Венделла планировала потратить их на лиру и попробовать себя в ремесле барда.        Таким образом, выходило, что она сейчас не в курсе ни политики, ни жизни Скандинавии, ни происходящих в ней событий.        Объяснив то же самое, но куда доходчивее и сокращённее своим собеседникам, Авила попросила Густава объяснить, к чему был этот вопрос.        — А к тому, — брови Густава нахмурились, выдавая его серьёзность и серьёзность положения, соответственно. Авила хмыкнула. Он наконец сумел её заинтересовать, — что у нас назревает — Густав протянулся к ней через весь стол, наклоняясь над её ухом, —революция.        Кошка лишь вскинула брови, ожидая пояснений насчёт такой чудесной новости.        Густав хотел было ударить кулаком по столу, однако заметив взгляд трактирщика внешне и внутренне сжался, беззвучно опустив расслабленную руку на стол.        Авила наблюдала за этой сценой, в конце концов не удержавшись и отпустила короткий смешок.        — Так что там с революцией?        Ещё дольше смотреть на мучения бедного Густава ей не хотелось. Трактирщик уже почти просверлил в нём дыру своим злостным испепеляющим взглядом.        — Ярл выгнал из своего хирда многих хороших людей, делающих благо для народа и контролирующих его, после чего отдал их своим подхалимам и тем, кто беспрекословно ему подчиняется. Айварс повысил налоги. – Авила задумчиво почесала подбородок тонкими когтями. – Обложил народ ограничениями и стал строить абсолютную монархию.        Авила уже ухватила суть и знаком руки остановила Густава.        — Что за Айварс?        Густав посмотрел на Венделлу таким многозначительным взглядом, что выражал недоумение и крайнее удивление вкупе с неудовлетворением, на что Авила лишь цыкнула и дёрнула ухом.        Густаву оставалось лишь вздохнуть и вновь пуститься в объяснения.        — Айварс – это имя нашего ярла. Почему ты даже этого не знаешь?        Хвост Венделлы под столом дёрнулся, а сама она пожала плечами и закатила глаза.        — Откуда мне знать? Я путешествую по совершенно разным местам и нигде обыкновенно не останавливаюсь. От этого и о вашей ситуации мало знаю.        Трактирщик, всё ещё буравящий несчастного Густава острым как лезвие взглядом, посмотрел на него особо неодобрительно, приняв этот вопрос за оскорбление по отношению к Венделле. Авила кивнула ему и показала крест руками, на что его лицо немного разгладилось, а взгляд, направленный на Густав, стал менее агрессивным.        Венделла поправила задравшийся под столом подол сарафана, а сама подняла глаза на Густава. Почему-то разговор вертелся вокруг него и только с ним. Удивительно.        — А нормально вслух говорить это здесь? — Авила как бы невзначай окинула комнату взглядом. — При свете дня, в общественном месте?        Густав беззлобно усмехнулся и ответил:        — Здесь никого нет. Да и большинство поддерживает революцию. Ты можешь не стесняясь идти по улице и разглагольствовать о ней, а тебе вторят десятки голосов. Венделла, не думал я, что ты будешь чего-то бояться.        Авила думала, почему за время этого разговора уже столько раз закатила глаза.        — Я не боюсь, я просто предусмотрительна. Кто знает, может за неосторожное словечко меня вздёрнут на виселицу.        Гуди прыснула со смеху, а плечи Густава слегка подрагивали. Трактирщик тихо осуждал их обоих и сочувственно смотрел на Авилу.       Густав поднялся из-за стола, предложив руку Гуди, однако она опёрлась на столешницу и упорхнула к двери, поджидая брата, куда тот и подошёл в свою очередь.        Авила встала со скамьи и тоже направилась к выходу, останавливаясь рядом с весёлым дуэтом.        — Здоровья тебе, Венделла, — прозвучало ясным голосом Густава и звонким голоском Гуди в трактирной комнате. Авила кивнула им головой.        — И вам здоровья, Густав, Гуди.        Они раскланялись, пожали друг другу руки и разошлись – Густав бодро шёл по улице за руку с плывущей по ней же, будто лодочка, Гуди, а Авила поднималась наверх по лестнице, скрипя трухлявыми ступенями.        Проходя длинный коридор и ища глазами номер снятой ей комнаты, она предавалась своим мыслям.        «Все здесь готовятся к гражданской войне. Я тут не живу, не жила и жить не буду, отчего это не мой бой. Нужно как можно скорее покинуть это место».        Мягко дёргая деревянную ручку, Авила отворила дверь и вошла. Эгиль лежал на кровати с видом «бедный я, несчастный!» и ворочался с боку на бок.        Глаза Авилы вновь закатились от раздражения, что пробуждалось в ней при одном взгляде на этого чудака-песца.        Его лапы были стёрты в кровь, а сам он страдал от болей в ногах и спине.        Авила презрительно фыркнула, отводя от него взгляд, сама опустилась на кровать, стоящую чуть поодаль. Свет бил из окна и очерчивал собою все предметы, находящиеся в комнате.        Авила вытянула перед собой руку и, глядя на обворожительные, подчёркнутые контрастным светом стройные пальцы, с внутренним неудовлетворением подмечала, что видит этот свет лишь через окно.        Её необъяснимо тянуло на улицу, и лапы уже чесались вновь пуститься в путь, однако этот тюфяк под именем Эгиль каким-то невероятным образом умудрился устать, из-за чего она вынуждена прозябать великолепные дни ранней осени здесь.        Грузно плюхнувшись на кровать, Авила вперилась взглядом в потолок, ведь занятия поинтереснее у неё не наблюдалось.        Сомкнув веки, она устало провалилась в сон, а Эгиль с ухмылкой на лице перестал притворяться спящим и заинтересованным взглядом окидывал её фигуру.