Терновый венец

      Великие перевороты не совершаются в один день.

      Эна       Безгласая девушка ставит передо мной вазу с белыми хризантемами, и несколько лепестков сразу с тихим шорохом падают на деревянную поверхность стола. Не розы, пытаюсь успокоить себя. Из букета торчит записка, и я достаю ее, разворачиваю.

«Видела тебя вчера, ты была похожа на жалкую попрошайку. Надеюсь, цветы придут раньше, чем твой Дистрикт вылетит из Игр.

Без всякого уважения,

Мария К.»

Пальцы сами собой сжимаются в кулак, сминая бумагу. Я едва ли отдаю себе отчет в своих действиях, когда хватаю вазу и сбрасываю ее со стола. Холодная вода выплескивается на пол, несколько капель попадает мне на кожу, хрусталь рассыпается на сотни осколков, а цветы теперь выглядят совсем уж жалко. Эффи вздрагивает и громко вопит, словно прямо перед ней с неба упало погасшее солнце. Ее реакция чрезмерна, но все же я сразу чувствую укол вины. Не стоило так делать. Но через это выплеснулись боль и переживания последних дней. Эффи уходит за безгласыми, а Хеймитч перегибается через стол и берет у меня скомканную записку. — Как много букв, не знал, что она способна так долго водить ручкой по бумаге и не рассыпаться при этом, — говорит он с насмешкой. Я же не нахожу в себе сил улыбнуться, пусть даже и не по-настоящему. Но это и не нужно, он все равно легко распознал бы ложь. Я смотрю на экран, где Мирта охотится на белку, и ощущаю такой сильный душевный упадок, что хочется завыть. Китнисс еще не открыла глаза, а раненый Пит, замаскировавшись под камень, лежит в грязи и не двигается лишний раз. Оба они сейчас все равно что мертвы. Слабые и беззащитные, беспомощные. Их даже показывают редко. Мысль об истории их любви утратила свою яркость, люди потеряли к ним интерес. — Эна, — зовет меня Хеймитч. — Перестань. Она скоро придет в себя. — Два дня уже прошло, — отвечаю я глухо. Меня слегка укачивает, я беру стакан с водой, и он дрожит в моей руке. Точнее, это моя рука дрожит так, что вода едва не выплескивается. Нет ничего хуже, чем чувство бессилия. Словно застрял в невесомости, в вакууме, и все действия, крики и мольбы бесполезны. Можно лишь молча наблюдать за происходящим, надеясь на лучшее, и терзаться из-за того, что ни на что не можешь повлиять. Я могу лишь неотрывно смотреть на экран, шепотом умолять Китнисс открыть глаза, сдерживать слезы при виде страданий Пита. Но сижу я здесь или нет, на Арене от этого ничего не меняется. Их жизни вовсе не в моих руках, да никогда по сути и не были. У менторов есть лишь иллюзия контроля над ситуацией, а у трибутов — иллюзия того, что они не в одиночестве борются за жизнь. — Пойдем, — Хеймитч встает и берет меня за руку. Я не сопротивляюсь и даже не оглядываюсь на экран: ничего не изменится. Мы поднимаемся по лестнице и выходим на крышу. Сегодня тепло, но ветрено. Пушистые облака плывут по голубому небу, то и дело закрывая солнце. Я смотрю на них и чувствую легкое головокружение, втягиваю носом воздух и медленно выдыхаю. В груди давит, горло жжет от непролитых слез, и я не могу избавиться от этого ощущения. Я разваливаюсь на куски, кажется, еще чуть-чуть, и я стану как сброшенная мною ваза: мелкие осколки, которые никогда уже не склеишь воедино. Хеймитч садится на парапет и смотрит на город. Я опускаюсь рядом с ним. Меня охватывает чувство дежавю, а вместе с ним приходит ощущение нереальности происходящего. Словно я смотрю на все со стороны или это и вовсе сон. Я опускаю взгляд на свою ладонь, по пальцам скользит солнечный луч, а потом на крышу опускается тень облаков. Внутри меня что-то рушится, расшатывается, но в то же время меня сковывает странное онемение, отстраненность. Так случалось каждый раз, когда мои трибуты оказывались на краю смерти, но сейчас ощущается в разы сильнее. Я достаю пачку сигарет, но Хеймитч недовольно цокает и забирает ее у меня. Я не пытаюсь вернуть ее, просто поджимаю губы и вздыхаю. — Возьми себя в руки, — говорит он. — А то и правда будешь выглядеть жалко. — Буду выглядеть так же, как себя чувствую, — хмыкаю я. Зачем мы вообще пришли сюда? Зачем он возится со мной? Я совсем сдала позиции? Я путаюсь в своих мыслях и эмоциях, как птица, попавшая в силки. Я — глупая беспомощная птица со сломанными крыльями. — Ты не глупая и не беспомощная, перестань себя жалеть, ты ей этим не помогаешь. Я удивленно вскидываю голову и смотрю Хеймитчу в глаза, он дергает уголком губ. — Я так хорошо тебя знаю, что почти могу читать твои мысли. — Почти? Да ты попал на все двести процентов, — отвечаю я и встряхиваю головой. — Ты прав, если дать мне волю, я утону в жалости к самой себе, но я… Хеймитч, все трибуты умирали. Этот раз может и не стать исключением, а цены на все растут не то что каждый день, каждый час! Никто не хочет становиться спонсором обреченных, а без денег мы для них бесполезны. — Для «них»? Ты и о Пите думаешь? Этим он сбивает меня с толку, я не знаю, что сказать, поэтому прибегаю к беспроигрышному варианту — игнорирую вопрос. Вскочив на ноги, я устремляюсь обратно, но Хеймитч успевает поймать меня за запястье. — Ты должна верить в то, что она может выжить, если хочешь, чтобы она победила, — он вкладывает сигареты мне в ладонь. — А это не решение твоих проблем, а попытка побега. Я знаю это как никто другой. Хеймитч уходит, а я еще долго стою на месте, не двигаясь. Пальцы теребят пачку, а ветер обдувает меня со спины, словно пытаясь забрать с собой все мои страхи. Стоит мне спуститься с крыши, как ко мне подлетает Эффи и хватает меня за плечи. — Она очнулась! Очнулась! У нас есть шанс победить! Эта змея Мирая, наверное, волосы на себе рвет от злости! У нее остался только Марвел, а у нас… Я не слушаю, бегу по коридору и открываю дверь в гостиную. Хеймитч стоит у экрана, на котором показывают Китнисс и маленькую Руту. У последней блестящие черные глаза и по-детски милая, невинная улыбка. Ее движения стремительные и легкие, кажется, она в любой момент сможет взмахнуть руками и взлететь, как маленькая черная птичка. — А правда, что вы с Питом… ну… — она смущенно улыбается, и Китнисс усмехается. — С ним все в порядке? — Я точно не знаю, кажется, Катон сильно ранил его и теперь Пит прячется где-то у реки. Китнисс мрачнеет и кивает, а я чувствую облегчение, растекающееся по телу. Теперь Китнисс и Рута появляются на экране не реже, чем профи, Пит тоже мелькает чаще, чем до этого, и я думаю, что Сенека все же не хочет так быстро и просто расставаться с идеей об их любви, дававшей Играм изюминку. Наверняка думает, как воскресить у публики интерес к этой теме. — Так они собрали все припасы в одну кучу? Ну и глупость! — восклицает Китнисс, жаря кролика, попавшего в силки. — Они их тщательно охраняют, — отвечает Рута. — Ты что-то задумала, да? — Что думаешь о том, чтобы оставить их без припасов? Вечером я открываю шкаф и быстро перебираю одежду, останавливаю выбор на красном облегающем платье с молнией на груди и широкими бретелями. Его подол короткий, едва достигает середины бедра. Я натягиваю кружевные чулки и обуваю туфли на тонком высоком каблуке. Надеюсь, что предложение Адама все еще в силе, потому что, если завтра Китнисс сунется в логово профи, ей может понадобиться помощь. Я смотрю на себя в зеркало, но вижу лишь красивое тело в сексуальном платье. Так меня воспринимают в Капитолии. Я ничего не чувствую по этому поводу, это больше не причиняет мне боли. И мне все равно, что придется спать с Адамом за деньги для Китнисс. Мне все равно, повторяю я себе, чтобы избавиться от всяких сомнений. Я всегда развлекаю капитолийцев для Сноу, теперь же получу выгоду для себя. Это верное решение. Я решительно выхожу из комнаты, но в коридоре замедляюсь, стараюсь ступать бесшумно, чтобы Хеймитч и Эффи не услышали. — Куда-то уходишь? — раздается голос за моей спиной, и вся моя решимость рассыпается в прах. Я оборачиваюсь и понимаю по взгляду, что он прекрасно знает о моих намерениях. Я вглядываюсь в его лицо, боясь увидеть отвращение, или осуждение, или разочарование, но ничего этого нет. Только горькое смирение, что еще хуже. Я неосознанно качаю головой. — Нет… Нет, не собираюсь. Уголки его губ подрагивают, но он скрывает улыбку. А я с трудом сдерживаю слезы, отворачиваюсь и захожу в гостиную. На темном экране виднеется едва различимое лицо Пита, вымазанное темно-серой краской. Он тяжело дышит и морщится, сдерживает стоны боли, устало жмурит глаза. — Мы можем перевести деньги с одного счета на другой, так? — интересуюсь я, не оборачиваясь. Повисает тяжелое молчание, и мое сердце начинает биться быстрее, ладони становятся влажными. Некоторые спонсоры ставят не на конкретного трибута, а на Дистрикт, в этом случае деньги распределяются поровну, но ментор может переводить их с одного счета на другой. — Можешь перевести, — отвечает Хеймитч без всяких эмоций. Я снова поднимаю взгляд на экран, мне жаль этого мальчика, правда. Впервые я признаю это. Я быстро нажимаю на нужные кнопки, переводя деньги. Хеймитч молча и неподвижно стоит за моей спиной. Мои пальцы замирают над планшетом, дыхание перехватывает. Подтвердить покупку? Да. Сердце бьется так быстро, что я пошатываюсь, не могу дышать. Я в одиночку приняла очень важное решение, в котором совсем не уверена. «Прости», — мысленно прошу я, потому что не могу разомкнуть губы. Возможно, мне стоило придерживаться изначального плана. Подняться к Адаму, уговорить его… Но теперь при представлении его рук на моей коже к горлу подступает тошнота. Я не смотрю на смехотворную сумму, оставшуюся на обоих счетах. Тихая мелодия наполняет комнату. С неба Арены спускается серебристый парашют. Он цепляется за ветви куста, и я сжимаю ладони в кулаки. Пит удивленно смотрит на него, с трудом сдвигается с места и закусывает губу, чтобы не кричать. Он весь в грязи, рана наверняка выглядит просто ужасно. А ощущается еще хуже. Пит протягивает руку, срывает парашют и открывает капсулу. Внутри лежит мазь. Надеюсь, она поможет ему, но если попала инфекция, то без антибиотиков не обойтись. Морщась, он наносит ее тонким слоем на глубокую рану на бедре. Мазь смешивается с грязью. Пит поднимает голову и смотрит в камеру, словно в глаза зрителям. В глаза мне. Затем приваливается к дереву, явно не собираясь возвращаться в сырую и грязную нишу между камнями. Я зажимаю рот рукой, но всхлип все равно прорывается наружу. Не знаю, почему я плачу, но слезы льются непрерывным потоком, душат меня. Мне не хватает воздуха. Хеймитч разворачивает меня к себе и крепко обнимает, одна его ладонь ложится на мою подрагивающую от рыданий спину, а вторая гладит меня по волосам. Боль, одиночество, потери, унижения — все плохое вдруг переплетается с переживаниями за Китнисс… и за Пита. Переплетается и выплескивается наружу мощным потоком, ломая все стены, которые я выстраивала четырнадцать лет, разрывая все маски. Я обнимаю Хеймитча в ответ, еще плотнее прижимаюсь к нему, ощущаю его тепло. — Ну все, золотце, — шепчет он.

***

      Утром Пит с трудом спускается к реке, чтобы смыть краску с лица и рук и промыть рану. Его тело слегка дрожит, на лбу выступает испарина, видимо, лихорадка. Рана на ноге может затянуться благодаря мази, но инфекция уже пошла дальше, без антибиотиков ему не справиться. И все же сейчас я чувствую облегчение. Я сделала верный выбор. Надеюсь. Китнисс — сильная девочка, она справится сама, к тому же Пит спас ее, а я вернула долг. На экране появляется Рута собирающая ветки для одного из трех костров, вторым занимается Китнисс. Дело идет довольно быстро, вскоре они встречаются и вместе сооружают третий, чуть поодаль от первых двух. — Довольно тривиальный план, — замечает Хеймитч, глядя на то, как они набрасывают на ветки листья. — Но почти всегда работает безотказно, — отвечаю я. Китнисс снова повторяет Руте, в какой последовательности нужно зажечь костры и в какой момент начать, затем поправляет колчан и взволнованно переступает с ноги на ногу. Она буквально готовится сунуть голову льву в пасть. Стае львов, если быть точнее. — Постой, нам надо придумать сигнал, чтобы мы поняли, что у нас обеих все хорошо, и встретились, — говорит Рута. — Какой? — Ну… — она поднимает голову и улыбается: сойки прыгают с ветки на ветку. — В моем Дистрикте я всегда забиралась на самое высокое дерево и, когда солнце садилось, чтобы сообщить остальным о конце рабочего дня, напевала вот так: А-а-А-а, — сойки радостно подхватывают простую мелодию и поют ее на свой манер. — А они передавали сообщение, прямо как сейчас. Китнисс насвистывает ноты, заданные Рутой, и сойки снова повторяют их звучание. — Отлично, мне нравится, — кивает Китнисс. — Помнишь, что встречаемся к северу от третьего костра? Ну все, увидимся вечером. Они крепко обнимаются и расходятся каждая в свою сторону. Рута порхает по деревьям, а Китнисс бесшумно шагает по траве. Идти до центральной поляны с Рогом недолго, вскоре она замирает и садится за раскидистым кустом, чтобы ее не заметили. Все припасы профи лежат в одной огромной куче, окруженной свежезакопанными ямками. Я смутно припоминаю, что мальчик из Третьего возился с минами, но не уверена, смог ли он их активировать. Вероятно, да. На горизонте появляется дым от первого костра, и Марвел толкает Катона в бок, указывая в ту сторону. Профи посмеиваются и подхватывают оружие, убегают в лес. Мальчик из Третьего садится на ящик с огромным копьем наперевес. Китнисс делает осторожный шаг вперед и разглядывает конструкцию, думая, как к ней подступиться. — Надеюсь, догадается под ноги посмотреть, — напряженно говорит Хеймитч. Он прав. С противоположной стороны вдруг появляется рыжая девушка из Пятого, похожая на лису. Она прыгает с одной ноги на другую, будто исполняя странный танец, и Китнисс хмурится, внимательно следя за ней, а потом распахивает глаза, осознав происходящее. Девушка-лиса берет все необходимое и преспокойно возвращается назад, мальчик из Третьего улавливает движение краем глаза и устремляется за ней. — Ей очень повезло, — выдыхаю я. На горизонте появляется дым от второго костра. Ей нужно поторопиться. Китнисс поднимает лук и облизывает губы, идет по кругу и замечает яблоки на вершине всей пирамиды, лежащие в сетчатой сумке. Она хмурится и шевелит губами, проговаривая что-то шепотом, потом прицеливается и стреляет. Стрела задевает сетку и оставляет в ней дыру, недостаточную, чтобы яблоки посыпались вниз. Вторая стрела рвет ее еще сильнее, но все еще мало. Выдохнув, Китнисс достает третью стрелу. Свист, сетка окончательно рвется, и зеленые яблоки, гулко ударяясь о ящики, летят вниз и задевают первые мины. Взрыв оглушает, припасы взлетают вверх на несколько метров, остальные мины взрываются одна за другой. Китнисс стремительно отступает, но уже поздно. Взрывная волна подхватывает ее и отшвыривает в лес. Эффи, только что вошедшая в комнату, пронзительно вскрикивает. Меня словно пронзает ток, я жмурюсь, ожидая хлопка пушки. Но его все нет и нет, а потом Китнисс слабо шевелится и прижимает ладони к ушам. — Что с ней? — спрашивает Эффи взволнованно. Китнисс садится и трясет головой, потом зажимает одно ухо и закусывает губу от отчаяния. — Ее оглушил взрыв, — отвечает Хеймитч. Это объясняет ужас в ее глазах. Слух и зрение — самое важное, что есть у охотника. Особенно здесь, на Арене. Китнисс знает это ничуть не хуже меня. Звук взрыва заставил профи вернуться и осознать, что их одурачили. Катон осматривается и в ярости кривится при виде уничтоженных припасов. Мальчик из Третьего пытается оправдаться, но Катон резко хватает его за шкирку и одним движением ломает его шею. В этом парне нет ничего, кроме жестокости. Его едва ли можно считать человеком. Марвел, кажется, тоже это понимает и тихо скрывается в лесу, пока Мирта в ужасе хватается за голову и злобно ругается. Китнисс поворачивается к поляне правой стороной и подается вперед, чтобы лучше слышать. Видимо, левое ухо пострадало сильнее. Она быстро, ломая ногти и сдирая кожу, роет руками яму у куста, настолько глубокую, насколько может, и сворачивается в ней клубочком, забрасывает себя травой и ветками. Лук она прячет среди листьев кустарника, у корней кладет колчан. Ей не удастся уйти до утра, потому что Катон и Мирта явно решили выследить того, кто бросил им вызов. И я уверена, что они догадываются, кто это был. Кадр сменяется. Пит отходит от реки, слегка покачиваясь и сильно хромая. Каждые пару метров он останавливается, чтобы восстановить дыхание, и тяжело приваливается к стволам деревьев. Его лицо становится красным, пот застилает глаза, и меня обжигает мысль, что если бы я отправила ему мазь раньше, он бы не испытывал сейчас такие страдания. — Куда он идет? — жалобно спрашивает Эффи и машет ладонями, словно стараясь высушить навернувшиеся на глаза слезы. Ее вопрос повисает в воздухе, когда мы с Хеймитчем одновременно закатываем глаза и отворачиваемся от нее. Услышав голоса разъяренных профи, Пит замедляется, осторожно выглядывает из-за дерева и смотрит на поляну, где всюду лежат обгоревшие и искорёженные куски ящиков от провизии и среди них — тело мальчика из Третьего. Пит отступает, когда Мирта в ярости выкрикивает: — Я найду эту дуру и выпотрошу этим ножом! И женишка ее у нее на глазах сожгу. Катон смеется и взмахивает мечом: — Не надейся, что я тебе уступлю. Возможно, она уже сдохла от взрыва. Или лежит где-то здесь, как побитая собака. Или как женишок — он уж точно не жилец. Мирта пинает помятую консервную банку. Их обоих буквально трясет от злобы. За долю секунды на Арене наступает ночь. Катон и Мирта хватают свое оружие и скрываются в лесу, Пит же торопливо идет в противоположную сторону, вглядываясь в темные кроны деревьев. Даже сейчас уставший, измотанный и больной, находящийся в самом незавидном положении и слишком близко к профи, он стремится найти Китнисс раньше трибутов из Второго, раньше всех. Я невольно бросаю взгляд на Хеймитча, угрюмого, мрачного, и мне до боли в груди хочется потянуться к нему, взять его за руку. Кажется, раньше я мало думала о том, каково было ему. И каково ему есть. И будет. Он был таким же одиноким, как и я, и сейчас он переживает не меньше меня, хотя держится в разы лучше. Я скольжу взглядом по редким вкраплениям седых волос в густых темных прядях, по глубокой складке между бровями, по мелким морщинкам у губ. Хеймитч вдруг тоже поворачивается ко мне и встречается со мной взглядом. Смотрит даже не в глаза, а в душу. Я испуганно задерживаю дыхание, будто вор, которого поймали с поличным. — О! Забыла! Мне нужно на вечеринку Клаудии! Все там от зависти давиться будут! Наша Китнисс взорвала припасы профи! — восклицает Эффи, возвращая меня к реальности. Я сразу перевожу взгляд на экран и слегка вздрагиваю, когда за ней захлопывается дверь. Пит спотыкается и едва не падает. Он прижимает ладонь ко лбу и приваливается спиной к дереву, шепчет в полубреду: «Китнисс… Китнисс…» Распорядители специально усиливают его голос, чтобы тронуть сердца капитолийцев. Наверняка те, кто сейчас не спит, вытирают платочками слезы, размазывая яркий макияж. Пит же выдыхает и снова идет вперед, больше не вглядываясь в кроны. Он уже понял, что смысла в этом нет, к тому же он устал. Меня словно пронзает ток, когда камеры показывают, как Пит медленно проходит мимо места, где лежит Китнисс. Я сжимаю руки в кулаки, мысленно умоляя, чтобы он слегка повернул голову, заметил ее, дрожащую от холода. Но он лишь принимается растирать предплечья, одновременно страдая от жара и холода. Я медленно опускаюсь на пол, обнимаю колени руками, знаю, что не усну, что не смогу уйти, пока Китнисс лежит здесь. Это единственное, что я могу сделать, пусть от этого и нет никакой пользы. Хеймитч садится рядом. Проходит пара минут или целая вечность, но я вдруг обнаруживаю, что положила голову ему на плечо. Он берет мою руку и переплетает наши пальцы. Мое сознание разделяется надвое: одна часть кричит, что нужно отстраниться, другая же не хочет терять ощущение тепла. И я уступаю последней. Бессознательно скольжу большим пальцем по тыльной стороне его ладони. Впервые за долгое время у меня появляется ощущение твердого берега под ногами, утерянное тысячу лет назад. — Она переживет эту ночь, золотце, — тихо говорит Хеймитч. — Надеюсь, они оба, — слова вылетают прежде, чем я успеваю подумать. Но он никак их не комментирует. Утром Китнисс выбирается из своего убежища и, морщась от боли, разминает затекшие ноги и руки. Трет ухо и судорожно вздыхает, а потом срывается на бег. Бежит она не совсем прямо, все время поворачивает голову влево, чтобы правое ухо, слышащее лучше, помогло ей избежать опасности. Увидев, что третий костер остался нетронутым, она испуганно оглядывается и срывается с места, несется ко второму. Свистит ноты Руты, пересмешницы подхватывают их и смешивают с другой мелодией. — Рута! — громко кричит Китнисс, бросаясь из стороны в сторону, словно перепуганный зверь. — Рута! — Китнисс! Помоги! — доносится до нее отчаянный, полный страха крик. Распорядители специально не показывают Руту, чтобы накалить ситуацию до предела, заставить всех прильнуть к экрану. Китнисс пробивается через ветви кустарников и оказывается поляне. Рута лежит на земле, безуспешно пытаясь выбраться из сетки-ловушки. Каждым движением она лишь делает хуже: узлы затягиваются все туже. — Тише, подожди! — Китнисс падает на колени и, бросив лук на землю, берет нож. Она ловко разрезает веревки, высвобождая Руту, и крепко обнимает ее. И в этот момент я понимаю, что она будет готова пожертвовать собой ради маленькой союзницы. — Я так испугалась… — Я тоже. Но теперь все хорошо, мы вместе… Хруст ветки заставляет их замереть и обернуться. Китнисс мгновенно наклоняется и хватает лук, проходит не больше пары секунд, и вот стрела, блеснув на солнце, вонзается Марвелу в грудь. Он падает под звук пушки. Китнисс оборачивается с победной улыбкой, и ее лицо искажается от шока. — Нет-нет-нет… — кричит она бессильным шепотом. Рута медленно вытягивает тонкое копье из своего тела, смотрит на окровавленный наконечник удивленно, будто не понимает, что это такое и как оно здесь оказалось. А потом падает на спину. Китнисс трясет головой и сжимает ее плечи, подрагивая от подступающих рыданий, еще не пролившихся слез. — Ты уничтожила припасы? — спрашивает Рута спокойно и тихо. — Да. Да, уничтожила. — Хорошо, — она улыбается. — Ты должна победить, ладно? Споешь мне? Пожалуйста. И Китнисс поет. Ее голос почти не дрожит, сойки умолкают, вслушиваясь в мелодию.

Ножки устали. Труден был путь. Ты у реки приляг отдохнуть. Солнышко село, звезды горят, Завтра настанет утро опять. Тут ласковый ветер. Тут травы, как пух. И шелест ракиты ласкает твой слух. Пусть снятся тебе расчудесные сны, Пусть вестником счастья станут они.

Рута смотрит на безмятежно-голубое небо, раскинувшееся над поляной. Ее темные глаза блестят, по щеке скатывается одинокая слеза, а потом из ее взгляда пропадает жизнь. Словно звезды вдруг погасли на ночном небосводе.

Глазки устали. Ты их закрой. Буду хранить я твой покой. Все беды и боли ночь унесет. Растает туман, когда солнце взойдет. Тут ласковый ветер. Тут травы, как пух. И шелест ракиты ласкает твой слух.

Китнисс продолжает гладить ее по волосам, допевая песню, а потом застегивает молнию на куртке Руты и опускает ей веки, словно бы погружая ее в вечный сон.

Пусть снятся тебе расчудесные сны, Пусть вестником счастья станут они.

Она заканчивает едва слышно. Повисает мертвая тишина, Китнисс беззвучно плачет, и ее слезы падают Руте на лицо. Вдруг сойки оживают, начинают петь колыбельную, и от этого по коже у меня проходит мороз. Все кажется нереальным и в то же время слишком ярким и четким, чтобы быть простым сном, ночным кошмаром. Китнисс осторожно кладет голову Руты на землю и отпускает ее руку, встает и уходит. Она медленно бредет в зарослях, не отходя далеко от поляны, и собирает цветы. Потом возвращается и укладывает их вокруг тела Руты, несколько кладет ей в руки. Маленькая девочка лежит на подушке из белых полевых цветов, ее темные волосы слегка шевелятся от ветра. Я смотрю на нее и вижу Шона и желтые одуванчики. А потом россыпь белых цветов на могиле Лукаса. Я чувствую боль из-за них и из-за Китнисс, но она не ломает меня, а заставляет расправить плечи. Я бросаю на Хеймитча взгляд и знаю: он вспоминает Мейсили. Китнисс поднимает три пальца прямо в камеру, и я вижу Атроша. Я вспоминаю о Джейке, потом думаю о Финнике, Карле, Джоанне. Каждый из них наверняка ощущает то же, что и мы с Хеймитчем. Потери и боль, раны, нанесенные Капитолием. И смерть Руты, словно искра, разжигает во мне пламя ярости, ненависти и сопротивления, пламя, которое давно было погребено под пеплом и которое сейчас должно сжечь этот проклятый город. И Сноу вместе с ним.