Терновый венец

Можно плакать от печали оттого, что у розы есть шипы, но можно плакать и от радости, что на стеблях с шипами есть розы.

      Эна       Я возвращаюсь домой, чувствуя груз на душе. Глаза сухие и покрасневшие, я тру веки и с трудом делаю вдох. Пройдя на кухню, набираю в стакан воды и залпом осушаю, потом умываю лицо и упираюсь руками в раковину. Два дня… И что потом? Кто будет первым «покупателем»? Перед мысленным взором мелькают омерзительные лица, которые я видела в Капитолии. От осознания, что они будут трогать меня, смеяться над моими шутками, не вникая в их смысл, показывать меня друзьям, словно дорогое украшение, меня начинает тошнить. Я закрываю глаза, считаю до десяти. Хлопает дверь, и я вздрагиваю. Обернувшись, вижу Ариадну. — Что-то случилось? — обеспокоено спрашивает она. — Все в порядке, — я дергаю уголком губ. — Просто… Через два дня я уеду в Капитолий. Я решаю не ждать подходящего момента. Зачем, если он никогда не наступит? Только растягивать напряжение. Ариадна застывает, неверяще качая головой. — Ты же только вчера вернулась… Тебя это расстраивает! Расскажи мне. — Все нормально, — отзываюсь я. — Не переживай. Просто мне жаль, что почти не получится побыть дома. Без тебя мне будет очень скучно. Я вижу, что она не поверила мне до конца, однако, поколебавшись, решает уступить. Порывшись в школьной сумке, она вытаскивает розу, сложенную из листка бумаги. Я верчу цветок в пальцах и вопросительно смотрю на сестру. — Один мальчик сделал ее для меня. Сказал, что я ему нравлюсь и, попросил, если это взаимно, принести завтра такой же цветок, а если нет — то птичку. Я приподнимаю брови и усмехаюсь, забывая о своих проблемах. Подойдя к столу, отодвигаю стул и сажусь. — И что ты решила? Ариадна вздыхает и пожимает плечами, теребит заплетенные в косу волосы. — А как понять, влюблен ты или нет? Ты когда-нибудь влюблялась? Я отвожу взгляд, задумчиво рассматриваю свои пальцы. Сама того не зная, Ариадна затронула самую больную тему. В конце концов я киваю. — Да. Когда влюбляешься, то не сомневаешься, влюблен или нет. Это чувство ни с чем не перепутаешь. — Я не умею складывать птиц… — тихо и как-то печально отвечает она. — Неси бумагу, — вздыхаю я.       Ариадна усаживается рядом со мной и следит за тем, как белый лист превращается в птичку с длинным хвостом. Если подергать за него, то птица машет крыльями. Это Лукас научил меня складывать их, у него получается быстрее и аккуратнее. Ариадна трогает пальцем птичий клюв и, словно между прочим, произносит: — Ты не ночевала дома, хоть и приехала вчера. Где ты была? — Все-то тебе расскажи, — хмыкаю я и щипаю сестру за бок. Она с визгом отклоняется и едва не падает со стула. — Эй! — возмущается она и пытается ответить тем же, но я быстро вскакиваю на ноги и со смехом отхожу на безопасное расстояние. Ариадна, насупившись, складывает руки на груди, но быстро оттаивает и предлагает: — Может, испечем пирог? Я соглашаюсь и отправляюсь за ингредиентами.       Лежа в постели перед сном, я глажу подаренный Хеймитчем кулон и чувствую, как болезненно сжимается сердце. Острые края крыльев впиваются в кожу, когда я давлю на них пальцами. Я жмурюсь. На грудь словно положили каменную плиту. Почему должно быть так? Я отворачиваюсь к стене, прикасаюсь пальцами к губам. Больше всего на свете мне хотелось бы сейчас оказаться в его объятиях. Рядом с ним мне не снятся кошмары, я забываю об Играх, о Капитолии, обо всем на свете. Есть только тепло его тела, его голос… Слеза скатывается по щеке и падает на подушку. Я приказываю себе перестать. Нет смысла думать об этом, нет смысла жалеть себя. Ничего не изменить, не исправить. Все будет так, как сказал Сноу, остается только принять и пережить. Тем не менее, засыпая, я беззвучно произношу имя Хеймитча, словно мантру или молитву. Снова и снова.       В воскресенье перед отъездом я захожу к Эвердинам. Лукас собирается на охоту и улыбается, увидев меня. Китнисс тихо спит в постели, укрытая толстым одеялом, а Мэри смешивает в ступке травы. Ее светлые волосы завязаны в небрежный пучок, а на плечи накинут пуховый платок. Она кивает мне и возвращается к своему занятию. Закончив укладывать необходимые вещи в сумку, Лукас смотрит на меня внимательнее. На мне высокие кожаные сапоги, бриджи и черная дубленка с белым воротником. Вещей с собой у меня нет, все необходимое уже доставлено на платформу, в моем образе нет ничего примечательного. Но взгляд Эвердина цепкий и внимательный, Лукас все понимает, даже пугая своей проницательностью: — Ты куда-то собираешься? Сегодня не идешь со мной в лес? — Я уезжаю в Капитолий, — уже в который раз за последние дни повторяю я, поэтому звучит сухо и безэмоционально. — Зашла попрощаться. Вернусь… летом? Мэри роняет пестик, и он, скатившись со стола, падает на пол. Сперва она бросает испуганный взгляд на Китнисс, но та и не думает просыпаться, лишь вздыхает во сне. Затем поворачивается ко мне. — Ты же только вернулась… К глазам подступают слезы, хотя я обещала себе больше не плакать. Воздух застревает в горле. Принять и пережить. Принять и пережить. Не так-то это легко. Лукас просто шагает ко мне и обнимает, прижимая к своей груди. От его куртки пахнет лесом, и я, не сдержав рыдания, цепляюсь пальцами за ее край. Я захлебываюсь слезами, не могу дышать и, чем больше приказываю себе успокоиться, тем сильнее впадаю в истерику. В конце концов слезы заканчиваются, но я продолжаю вздрагивать и делать судорожные вдохи. К щекам приливает жар от стыда. Ну почему я такая жалкая? Я отстраняюсь и вытираю пальцами щеки, Эвердины молчат. — Мне жаль, — я качаю головой. — Простите, ладно? Лукас берет меня за руку, а Мэри подходит ближе, кладя ладонь мне на плечо. — Что у тебя случилось? — спрашивает она, но я сжимаю губы. Никому не стану говорить об этом, только Хеймитч знает. Его одного достаточно. — Послушай, — вкрадчиво говорит Лукас. — Мы всегда рядом, хорошо? Если не хочешь говорить, просто знай это. Я буду звонить тебе каждое воскресенье, идет? Чтобы ты не забыла о нас в Капитолии. Он говорит с полушутливой интонацией, но взгляд остается серьезным. — Я так люблю вас… — шепотом отвечаю я, снова оказываясь в их объятиях. Если когда-то в чем-то мне и повезло, так это в том, что я познакомилась с Эвердинами. А теперь за любой мой неверный шаг они могут заплатить жизнью. От этой мысли внутри расползается холод, я спешно прощаюсь и почти убегаю, жалея, что пришла. Теперь каждый, кто дорог мне, под ударом. Возможно, мне стоит перестать общаться со всеми, тогда будет легче, да? Но стоит представить, что мне придется остаться совсем одной, а они, вероятно, по-прежнему будут в моем «списке», хочется удавиться. Я не знаю, как поступить, мне не у кого спросить совета, но в глубине души моя эгоистичная часть беспрестанно нашептывает: «А что насчет меня? Разве я заслуживаю этого? Я не хочу страдать, не хочу быть одна». Я ее игнорирую.       За несколько дней моего отсутствия Капитолий, к сожалению, не разваливается. Зеркальные многоэтажки все так же царапают крышами небо, а люди продолжают бесцельно прогуливаться по скверам со своими розовыми и зелеными тонконогими собаками. Я смотрю на них без прежних ненависти или отвращения, просто равнодушно скольжу взглядом. Я чувствую какое-то онемение, как бывает, когда так долго находишься на морозе, что перестаешь чувствовать холод. Сердце не начинает биться быстрее, когда я захожу в свои апартаменты и падаю на постель. Мне просто все равно. Я лежу с закрытыми глазами, сжимая в кулаке крылья, подаренные Хеймитчем, и думаю, что все было бы проще, если бы я не вернулась с Арены. Не было бы осуждения в глазах семьи, не было бы фальши и лицемерия, не было бы Капитолия и Сноу с его долбанной дружбой. Удивительно, как много смерть дала бы преимуществ! Ах, эти скорбные лица родных, покой, полевые цветы на могиле и самые лучшие слова вместо косых, презрительных взглядов. Не было бы только запаха пирога на кухне, песен с Китнисс, внимательного взгляда темно-серых глаз Хеймитча и воспоминаний о его поцелуе. Не жить так просто, а жить… Стоит ли продолжать любить жизнь после всех ее дерьмовых сюрпризов? Из-за этой любви, «жажды» я здесь. Жду, пока Сноу найдет тех, кто захочет со мной переспать. В бессильной злобе я бью кулаком по постели. Какого хрена, Катрин? Все из-за тебя! Я переворачиваюсь на бок и проваливаюсь в тревожный сон, полный странных, размытых кошмарных образов.       Утром у меня болит голова, а веки кажутся тяжелыми. Хочется вернуться в постель, но безгласая девушка требует, чтобы я встала. Войдя в столовую, я чувствую резкий запах роз, пульсация в висках от этого стократно усиливается, и я прикладываю ладонь ко лбу. В букете белых цветов виднеется записка, где написано только одно слово: «Траян». Ни с возвращением, ни добро пожаловать. Вот какая у нас дружба. Отправил свои дурацкие розы и написал имя покупателя. Я с ненавистью вглядываюсь в красивые витиеватые буквы, такие тошнотворно аккуратно выведенные… Вспоминаю лицо Траяна. Тогда он показался мне сносным, теперь я готова перегрызть ему горло. Ярость и злость кипят во мне, от оцепенения, охватывавшего меня еще недавно не осталось и следа. Оно разбилось, словно тонкий лед на реке. Рядом с вазой я замечаю еще одну записку. Какая щедрость! В ней текста побольше. Буквы острые, писавший явно сильно вдавливал ручку в бумагу. Я пробегаю по строкам взглядом. Написан распорядок дня. Через час должна прийти стилистка, потом Лола, затем я отправлюсь к Траяну. Внизу подпись: «Л». Видимо, сама Лола и писала. Я тяжело вздыхаю и отбрасываю бумажку.       К моему удивлению, приходит не Джента, а миловидная девушка с нежно-розовыми волосами и проколотой губой. На ней телесного цвета облегающее платье, из-за чего кажется, что она обнажена, и какие-то прозрачные туфли на высоком каблуке. — Я Камелия, но можешь звать меня Кэм, — представляется она, протягивая мне руку. На тыльную сторону ее ладони золотой краской нанесены замысловатые узоры. — Эна, — отвечаю я на рукопожатие. — Твоя прежняя стилистка теперь будет работать с Пятым Дистриктом, а вам дадут кого-то другого, кандидатуру еще не утвердили, — сообщает Камелия. — Я не работаю на Играх, одеваю капитолийцев и гостей Капитолия. Ее голос мелодичный и приятный, она воздействует на меня успокаивающе, и я слушаю без капли раздражения. Камелия кладет на стол толстую папку и раскрывает ее, внутри листы с эскизами и образцами тканей. — Давай определимся с твоим стилем, чтобы тебе было комфортнее. Платье на сегодняшний вечер я уже приготовила, но в дальнейшем наряды будем согласовывать. Я удивленно приподнимаю бровь: — Серьезно? С чего такая честь? — Ты победительница, тебе и решать, — терпеливо отвечает Кэм, хотя видно, что тон мой ей не по вкусу. — К тому же, как я уже сказала, я не работаю на Играх, мои клиенты имеют определенные предпочтения, которые я привыкла учитывать. Я киваю. Ладно, это уже что-то. По крайней мере не придется носить очередные шедевры. Надеюсь. В течение часа мы обсуждаем цвета, фасоны, модели, Камелия делает пометки и кивает. Потом безгласые приносят платье на вечер. Черная ткань переливается, как змеиная кожа, плечи и спина открыты, но длинный подол закрывает ноги. Золотые бретели и пояс поблескивают на свету. Оно идеально садится по фигуре, контрастирует с бледной кожей. Волосы ниспадают мягкими волнами, на лицо нанесен легкий макияж. Я разглядываю стрелки из мелких страз, и в груди разливается чувство благодарности к Камелии. По крайней мере я не буду чувствовать себя раздетой, выставленной напоказ, словно кукла в витрине. Закончив, стилистка одобрительно кивает и без лишних слов и восхвалений самой себя уходит.       Лола приходит за час до того, как я должна отправиться к Траяну. На ней изумрудное платье, волосы аккуратно зачесаны. Она выглядит строго и выделяется из капитолийской толпы: ни пирсинга, ни татуировок, ни чудовищных париков. Передвигаясь, Лола нарочито громко стучит каблуками по плитке, и моя голова снова начинает раскалываться. Она опускается в кресло, скрещивает лодыжки и достает из сумки небольшую коробочку, протягивает мне. Внутри лежат таблетки. Я вопросительно смотрю на нее. — Противозачаточное, — поясняет Лола, а я чувствую, как кровь отливает от моего лица. — Ты ведь не думаешь, что кому-то здесь нужен ублюдок от девицы из дальнего Дистрикта? Ты необходима им для веселья, хорошей ночи, поднятия их самооценки, они платят и получают удовольствие. Всегда помни об этом, если не хочешь проблем. Пальцы сводит судорогой, и я сжимаю ладонь в кулак. Все это мерзко. Хочется абстрагироваться от этого, исчезнуть, сбежать. Но я не могу. Лола склоняет голову набок, и я поражаюсь тому, какой хищный и острый у нее взгляд. — Пройдемся по всем важным пунктам. Во-первых, ты должна понять, что это честь, возможность. Если ты не дура, то используешь ситуацию в свою пользу. Мы, женщины, всегда должны подстраиваться, терпеть мужчин, которые нам не нравятся, притворятся, что наслаждаемся их сальными улыбками, бестолковыми ласками. Но кто-то получает от этого выгоду, а кто-то — ничего. Это шанс, Эна, — вкрадчиво говорит Лола. Ее голос звучит даже как-то доброжелательно, будто она не помогает Сноу продать мое тело, а, словно заботливая мамочка, наставляет на путь истинный в этом сложном мире. Я невольно кривлюсь. — Тебе об этом хорошо известно? — едко интересуюсь я. Лола выпрямляет спину и вскидывает подбородок, затем ухмыляется каким-то воспоминаниям. — Да, неплохо. Уж поверь. Моя семья переживала не лучшие времена, когда я вышла замуж. Мой муж был тем еще ходоком, много пил, иногда позволял себе ударить меня, был просто отвратительным, эгоистичным любовником. Но богатым, это перекрывало многие недостатки, а я была лучше и умнее многих. Может, менее красива, но ума у меня было достаточно. А потом он вдруг решил завершить свой жизненный путь, я осталась богатой и безутешной вдовой, но сумела встать на ноги и построить карьеру, — говорит она. — Сам решил? — уточняю я. Лола не отвечает, но по ее взгляду я понимаю — вряд ли. — Зачем ты рассказываешь мне это? — Затем, чтобы ты поняла, что я тебе не враг. К тому же, как только ты осознаешь выгоду для себя, сразу станешь бесценной. Люди весьма эгоистичны. Ты победительница, ты желанна, ты можешь многое получить от них, они дадут тебе все, если правильно попросишь. Но не забывай, что ты навсегда останешься просто девочкой из Дистрикта. Не забывай, где твое место. Никогда. Ярость вспыхивает во мне, кровью приливает к голове. Мне хочется сломать ее длинную шею, выдрать рыжие пряди, но я сижу на месте, прожигая Лолу взглядом. Мне придется прожить здесь целую жизнь… День за днем… Ужас — вот что я испытываю. Мне не сбежать, я в ловушке. Никогда не выбраться. — На меня можешь смотреть и так, но на них — только с обожанием. Что еще? Ах да! Не злоупотребляй алкоголем, наркотиками и сигаретами, не забывай про сон и воду, иначе быстро состаришься. Твоя единственная ценность — твоя красота, утратишь ее — утратишь все. Это ясно? — Да, — коротко отвечаю я, вместо того чтобы послать ее. Что-то ломается во мне от ее слов. — Ну и славно. Вот-вот перейдем к практике, — она бросает взгляд на часы. — Ты рада? — Бесконечно, — сухо отзываюсь я. — Правда? — насмехается Лола. Единственная правда в том, что у меня болит голова. И еще в том, что я искренне и всей душой ненавижу эту женщину. — Покорить мужчину не так уж и сложно, — заявляет она. — Смотри на него влюбленными глазами, восхищайся его умом, даже если мозгов у него не больше, чем у воробья, выкрикивай его имя в постели и говори, какой он особенный, — с презрением перечисляет Лола и поднимается на ноги. — Траян должен остаться довольным, думаю, ты и сама понимаешь, что будет, если разочаруешь его. Я прекрасно все понимаю. Куда лучше, чем хотела бы. Лола жестом приказывает следовать за ней, и я подчиняюсь. Мы заходим в лифт и едем вниз. Когда доезжаем до нужного этажа, Лола нажимает на кнопку, удерживая двери закрытыми, и говорит: — О встречах с поклонниками я буду сообщать так же через записки, иногда лично. Помни, что это не игра, Энотера. Она убирает руку, и я выхожу в коридор. По коже бегут мурашки из-за последних слов Лолы, страха и отвращения. Больше всего хочется отступить, но некуда. Безгласый парень показывает дорогу, открывает передо мной дверь. За ней — погруженная в полумрак просторная комната, напоминающая дорогую клетку. Я шагаю вперед, громкое биение сердца заглушает мысли. Я обнимаю себя руками, осматриваюсь. Траян сидит в кресле с бокалом в руке и даже не думает о том, чтобы подняться. Я медленно подхожу к нему, ноги слушаются с трудом. Тем не менее я стараюсь держать спину ровной, не позволяю себе опустить голову. Не хочу выглядеть кроликом перед удавом. — Здравствуй, золотая девочка, — произносит он негромко. — Сменила стилиста? — Ты очень наблюдателен, — отвечаю я, голос слегка дрожит. — Боишься меня? — хмыкает он, заставляя меня испытать стыд за собственную слабость. — Присаживайся. Я нерешительно опускаюсь на диван, не зная, куда деть руки, куда направить взгляд. Мне некомфортно в этом слабом освещении, по коже растекается жар, а пальцы, напротив, холодеют. — Ты казалась более смелой и дерзкой, Эна, — сообщает Траян, пока я тщетно пытаюсь успокоиться. Мне кажется, я готова вот-вот разрыдаться, тело задеревенело, каждая мышца выдает напряжение. Я даже не могу ответить. Челюсть стала неподвижной, язык онемел. — Хочешь выпить? — спрашивает Траян. Возможно, алкоголь — единственное, что спасет ситуацию. Напиться настолько, чтобы перестать соображать… Чем не решение? Испытывая легкое чувство вины перед самой собой, я подхожу к Траяну, ловко забираю его стакан и осушаю в два глотка. Да, я не хотела этого. Но разве не глупо? Капитолий давно выиграл, какая разница, встану ли я на скользкий путь саморазрушения? Горькое тепло растекается по языку, становится жарко, в груди жжет. Капитолиец наблюдает за моими действиями, приподняв бровь, потом фыркает. — Хорошее решение. Напитки покрепче, слова покороче, и сама заметишь, как легко стираются ночи, — замечает Траян и вздыхает, задумавшись о чем-то своем. Он берет бутылку, но я бесцеремонно выхватываю ее, вкладываю в его ладонь пустой бокал, а сама прикладываюсь к горлышку. Ну и мерзкое же пойло… Зато действенное. Мышцы начинают расслабляться, страх отступает. — Ладно… — протягивает Траян, вставая. — Что насчет того, чтобы составить мне компанию и спуститься в зал? И притормози, дорогуша. — Что там? Зачем нам туда? — спрашиваю я, возвращая бутылку. Он тоже отпивает из горла. — Будем веселиться там всю ночь, ты ведь здесь для этого. Я невольно скольжу взглядом по его полурасстегнутой мятой белой рубашке и желаю только одного — выпить еще.       Траян тянет меня за собой, не слишком-то осторожно сжимая мое запястье. Мы быстро преодолеваем два лестничных пролета и входим в высокие светлые двери. Грохот музыки сперва пугает и оглушает меня. Яркий свет ослепляет и дезориентирует. Люди, люди, люди… Столько людей вокруг! Все они в открытой, облегающей одежде, извиваются под музыку, словно змеи. Траян затаскивает меня в самую гущу и достает откуда-то два бокала с вином. Я мгновенно осушаю свой, и он забирает его. Потом хватает меня за руку, заставляя двигаться в такт музыке. Я встряхиваю волосами, чувствуя, как жар расползается по всему телу. Я словно становлюсь частью музыки, света, безумной пьяной энергии. Закрыв глаза, я просто движусь со всеми, потом добираюсь до алкоголя и позволяю себе напиться. Бокал за бокалом. Все плывет, становится незначительным, неважным. Капитолийцы скользят руками по моему телу, касаются волос, но мне все равно. Я растворяюсь в тепле, в шуме, в ритме. Забываю о том, кто я такая. Становится весело, но это горькое, темное веселье, отравляющее изнутри. Пускай. Рыжая капитолийка танцует со мной, прижимаясь ко мне всем телом, а потом вдруг подается вперед, целуя меня. Поцелуй влажный, на языке остается земляничный вкус ее красной помады. Отвернувшись от нее, я небрежно вытираю губы тыльной стороной ладони и выбрасываю этот момент из головы. Траяна не видно, а я, кажется, должна быть с ним? Я оступаюсь и куда-то лечу, не могу разобрать даже вверх или вниз. Лола говорила, чтобы я не пила слишком много… Да пошла она! И все они! Что-то дергает меня в сторону, вытаскивая из толпы. Я не могу понять, начинаю смеяться, и смех сливается с гулом музыки. — Эна! — кричит Траян мне на ухо. — Тебя вообще одну можно оставить? Сколько ты выпила? Я задумываюсь, пытаясь вспомнить. — Пять… Или двадцать пять бокалов… Какая разница? Я делаю шаг назад и едва не падаю на пол, но Траян ловит меня и, раздраженно закатив глаза, подхватывает на руки. Теперь он недоволен? Я облажалась? Мозг отказывается работать, и вспыхнувшая тревога остается неясным неприятным чувством на дне пьяного сознания.       Вернувшись в апартаменты, Траян скидывает меня на постель и набрасывает сверху одеяло. Глаза закрывают сами собой, но я упрямо борюсь со сном. Что-то падает на меня, заставив вздрогнуть, и Траян слабо улыбается. Я вижу перед собой серую пушистую кошку и осторожно провожу рукой по ее выгнутой спине. — Это Люси, — представляет ее Траян. — Милое имя… Мне нужно что-то сказать, сделать, но я не помню зачем. Нахмурившись, я смотрю на задумчивого капитолийца. — Тебе не повезло, Эна, — вдруг произносит он, не глядя на меня. — Ты теперь золотая девочка Капитолия, от этого никуда не деться. Золото — это дорогой металл, не забывай об этом, используй по полной. Ты в праве быть стервой, заставлять их добиваться тебя, сходить с ума от ревности и желания. Они настолько же в твоей власти, насколько ты в их. — То есть и ты в моей власти? — интересуюсь я, с трудом шевеля губами. Траян вдруг начинает весело смеяться, потом отвечает: — О нет, меня ты с ума не сводишь, даже не мечтай. — Ты ведь заплатил Сноу… — неуверенно и тихо замечаю я. Точно, заплатил Сноу. От этого зависят жизнь тех, кого я люблю. Какая же я дура! Чем я думала… — Вот именно, — ухмыляется он. — Я не собираюсь спать с тобой. Я не плачу за секс. Секс без страсти не имеет никакой ценности и не несет удовольствия, так что это не имеет смысла. Я удивленно открываю рот и распахиваю глаза. Разум сразу проясняется. Что? Не может быть… Траян, кажется, говорит серьезно, но поверить в это трудно. С чего бы ему делать это? Помогать мне? Тратить деньги просто так? — Просто я могу, — отвечает он на вопросы, которые я не озвучила. Я вздрагиваю. — Ты мысли мои читаешь? — Нетрудно догадаться, — фыркает он. — Ты понравилась мне до Арены, еще больше — на ней, а потом и вовсе сразила остротой своего языка. Ты не так проста и безобидна, постарайся не растерять это. У тебя есть уникальная возможность обзавестись влиятельными друзьями и могущественными врагами. Глупо упускать ее. — Ты решил научить меня жизни за эту ночь? — поднимаю я брови, испытывая огромную благодарность за то, что он сделал. Губы сами собой растягиваются в улыбке. — Я ведь заплатил! Могу теперь пофилосовствовать? — Не думала, что ты любишь кошек, — замечаю я, резко и неожиданно для самой себя свернув с темы. — О, так ты думала обо мне? Да, я всегда западаю девушкам в самое сердце, — усмехается он, и я фыркаю. — Я нашел ее на улице, она тогда подралась с каким-то огромный белым котярой, а я не смог пройти мимо. Так что теперь она всегда со мной. — Подбираешь всех униженных, оскорбленных и обездоленных? — спрашиваю я, снова чувствуя, как накатывает сонливость. Траян цокает и поднимается на ноги, быстро прикоснувшись пальцем к кошачьему носу. — Напомни больше не предлагать тебе алкоголь, золотая девочка, — шепотом говорит он, и его слова сливаются с мрачными образами кошмаров. Уже почти провалившись в сон, я дотрагиваюсь до крыльев, словно они способны соединить меня с Хеймитчем, несмотря на расстояние между нами. Словно прикасаясь к кулону, я прикасаюсь и к нему. В Играх однажды — в Играх навсегда. Но значит ли это, что мне всегда придется играть так, как скажет Сноу? Неужели я навсегда в этой клетке, загнана в эту ловушку, где все будут диктовать мне, что делать?Значит ли это, что я никогда не буду принадлежать себе? Что всегда буду одна? Что искра, о которой говорила Катрин, никогда не вспыхнет, не станет пожаром?В груди давит, на коже выступает испарина, я мечусь по постели, попав в плен кошмаров. Моя семья болтается на виселице, Хеймитч с перерезанным горлом, Лукас, летящий с обрыва. Я беззвучно кричу, царапаю ладонь до крови и вздрагиваю, почувствовав теплую мягкую шерсть Люси. Я медленно открываю глаза, глотая слезы, глажу кошку, пока сердцебиение не проходит в норму. Жизнь кажется длинным лабиринтом страданий. Как же мне выбраться из него? Есть ли из него путь быстрый и прямой?