Терновый венец

В общем, плохо, Иосиф. Все плохо. Но внешне все выглядит блестяще.

      Эна       Снег хрустит под ногами, крупные хлопья падают с белого неба, путаются в волосах и мелкими капельками остаются на сером мехе полушубка. Я едва могу сосредоточиться на охоте, поэтому моя вылазка в лес превратилась в бесцельные брождения по глубоким сугробам. Кожу лица покалывает от холода, пальцы сводит, и я прячу ладони в рукавах, жалея, что не взяла перчатки. Отстегнув пояс с ножами, я привычно прячу его в колоду и прислоняюсь спиной к стволу голого дерева, печально растопырившего замерзшие ветки. Мой взгляд блуждает по следам, оставленным мной же на свежем снегу, потом поднимается к небу. Странная тревога душит меня, слезами подступает к глазам, и я убеждаю себя, что дело в том, что мне снова придется улыбаться на камеру, смотреть в глаза тем, кто потерял детей на Арене, а потом развлекать капитолийцев. Губы подрагивают от отвращения, ресницы дрожат. Я делаю глубокий вдох, наполняя легкие морозным воздухом, и кашляю, моментально почувствовав першение в горле, но мысли, кажется, очищаются. Я ласково глажу холодную кору дерева и сразу же сжимаю пальцы в кулак, дышу на руки, пытаясь согреть их. Да, Джента и ее помощники будут не в восторге, когда увидят, как беспечно я отношусь к своей коже. Решив, что тянуть больше некуда, я направляюсь обратно, дыхание перехватывает, и почему-то мне становится страшно, что я никогда больше сюда не вернусь. Предчувствие чего-то плохого ложится на плечи тяжелым камнем. — Все будет в порядке, просто дыши, — шепотом говорю я себе.       Вернувшись в Деревню Победителей, я первым делом направляюсь к дому Хеймитча. Входная дверь незаперта, поэтому я без проблем проникаю внутрь и, лишь оказавшись в тепле, осознаю, насколько сильно замерзла. Пальцы начинает покалывать, и я слегка встряхиваю руками, но это ничуть не помогает. Скинув ботинки и полушубок, я бесшумно ступаю по пыльному полу и прохожу на кухню. Хеймитч сидит, положив голову на стол, и сжимает рукоять ножа в руке, а вокруг него стоят пустые бутылки. Достав ведро, я небрежно скидываю их в него, но даже их громкий звон не в силах развеять крепкий пьяный сон. — Хеймитч, — зову я, встряхивая его за плечо. Это не дает плодов. — Уже скоро приедут капитолийцы. Вставай! Хеймитч! Он не реагирует, и я недовольно закатываю глаза. Мой взгляд натыкается на кувшин с водой, и, недолго думая, я хватаю его и резко выплескиваю содержимое Хеймитчу в лицо. Тот с воплем вскакивает, размахивая руками, и задевает кувшин. Я не успеваю удержать его, и он вылетает из моих пальцев, с диким грохотом разбивается об пол, заставив меня вздрогнуть от громкого звука. — Какого хрена, золотце?! — рычит Хеймитч, швыряя нож на стол. — Ну, ты не просыпался, — невинно оправдываюсь я. — Через несколько часов мы уезжаем в Тур, помнишь? Приведи себя в порядок, помойся… — Я уже помылся благодаря тебе! — отвечает он и встряхивает головой, как собака, обдавая меня брызгами. — Ты сам просил разбудить тебя! — Не ценой здоровья моих легких, — говорит Хеймитч беззлобно. — Ой, не драматизируй, — фыркаю я и не могу сдержать улыбку. — Очень смешно, — цокает он, дернув головой, и сжимает виски, зажмурившись. — Иди уже! Можно подумать, это я главная звезда. Свалилась на мою голову… Я закатываю глаза в ответ на его ворчание и выхожу на улицу.       Не успеваю я перешагнуть порог дома, как меня окружают старые знакомые. Эффи порхает в фиолетовом брючном костюме с малиновым меховым воротником и приговаривает: — Миленький дом! Правда, очень миленький дом! Ах, детка, присядь! — она легонько подталкивает Ариадну, заставляя ее уйти на кухню. — Что с твоими волосами? А руки? Какой ужас! Что ты сотворила с собой? — вскрикивает Каника, закрывая рот ладонью. Я чуть хмурю брови, следя за тем, как они водят хороводы вокруг меня, без конца причитая. Да, примерно на это я и рассчитывала. Я скрещиваю руки на груди и вздергиваю подбородок, прожигая капитолийцев взглядом. — Давайте, — хлопает в ладоши Джента, и я оборачиваюсь к ней. Она одета в черный кожаный комбинезон, плотно облегающий ее тело, на веках зелено-красные тени, а в ушах длинные фиолетовые перья. — Приведите ее в порядок, идиоты. Хватит терять время! Ее помощники буквально тащат меня наверх, а потом начинается то, по чему я не скучала. Хотя я вообще ни по чему из того, что связано с Играми и Капитолием, не скучала. Разве что по еде. Они набирают полную ванну горячей воды и усилено трут мою кожу жесткой мочалкой до красноты, затем втирают пахнущий фиалками лосьон. Волосы промывают по меньшей мере сотню раз и сбрызгивают ароматным спреем. — В Капитолии перед Туром все на ушах стоят. Ты их зацепила, кошечка, — сообщает Карсон. — Мы-то сделаем из тебя конфетку, все упадут. София Карлоне выходила замуж шестой раз в красном платье и волосы в блонд перекрасила, хотя ей это сразу лет так тридцать прибавило, понимаешь, о чем я? Все трое принимаются активно обсуждать грядущие мероприятия и людей, о которых я понятия не имею. Сначала я слушаю на случай, если пригодится во время Тура, но быстро теряю интерес к глупым сплетням. В конце концов троицу сменяет Джента. В ее руках обычная дубленка с серым мягким мехом и черные сапоги на каблуке. Наверное, впервые в жизни я действительно радуюсь зиме. По крайней мере не придется сейчас столкнуться с очередным дизайнерским шедевром. Развернув меня лицом к свету, она красит мне ресницы и кладет на губы ярко-красную помаду. Волосы она заплетает и закрепляет на затылке блестящей заколкой с рубинами, несколько тонких прядей у лица небрежно ниспадают мне на лоб. — Просто прелесть, — заключает Джента. — В следующем году мне точно повезет. Я улыбаюсь в ответ на знакомую песню. — Надеюсь, — говорю я. Уж нам-то точно повезет, если ее переведут и дадут Двенадцатому нормального стилиста. Интересно, что мне придется носить в Капитолии? Хрустальную люстру? Джента о моих мыслях не догадывается, так что остается довольной. Она щелкает пальцами и, бросив взгляд на часы, заставляет меня поторопиться. Завидев меня, Эффи распахивает входную дверь, впуская в дом холод. — Не забудь об улыбке! — наставляет она. — Хмурых не любит никто. Камеры направлены на меня, и я спускаюсь с крыльца, иду на позицию. Краем глаза я замечаю Хеймитча, оперевшегося на стену дома, но не позволяю себе отвлечься.       3…       2…       1… Громкая торжественная музыка бьет по ушам, я вскидываю голову и улыбаюсь, смахиваю с плеча невидимую пылинку. — Вы ждали этого! И вот этот день настал! Я, не нуждающийся в представлении Цезарь Фликерман, с удовольствием приветствую вас. Сегодня мы видим нашу прекрасную золотую девочку! Эна, расскажи нам, как твои дела? Снег падает крупными хлопьями, и я раскрываю ладонь, ловя снежинки, которые мгновенно превращаются в холодные капли воды. — Все прекрасно, — отвечаю я. — Сегодня я наконец-то встретила своих друзей, так что лучше некуда. Я поворачиваюсь в сторону дома, где на крыльце стоят стилисты и Эффи, камеры переводят на них объективы. Это миг отсрочки, за который я должна собраться. Мне нужно больше воодушевления, больше радости и бодрости. Цезарь что-то весело говорит, но из-за громкой музыки я не могу разобрать, поэтому просто улыбаюсь, когда камеры снова направляют на меня. — Скажи, ты готова отправиться в Тур? — вкрадчиво спрашивает Цезарь, будто это какая-то тайна, которой я поделюсь только с ним. — Безусловно. Кажется, я засиделась на одном месте, — я слегка наклоняю голову. — Капитолий будет с нетерпением ждать тебя в конце твоего маршрута. Скажу по секрету, мы очень сильно соскучились по тебе, Эна. — Едва ли больше, чем я по вам, — смеюсь я и машу рукой, когда Цезарь прощается со мной. Камеры опускаются, и свет гаснет. Улыбка стремительно сползает с лица, и я делаю глубокий вдох. — Едем на станцию через сорок минут. Поторопись, Эна! — восклицает Эффи. Капитолийцы уходят в дом. Я же иду к Хеймитчу, неподвижно стоящему на месте. Он разглядывает мое лицо и наряд, дергает уголком губ. — У Дженты появился вкус? — тянет Хеймитч, подаваясь вперед. — Что скажешь? — спрашиваю я, не найдя в себе сил обсудить стилистку. — Ты потеряла хватку, золотце. Где твой задор? Я закрываю лицо руками, делаю несколько вдохов и выдохов. Почему так тяжело? Беседа с Цезарем длилась пару минут, а впереди дни… — Почему ты так сильно переживаешь? — серьезно спрашивает Хеймитч. — Тур для тебя страшнее Игр? — Я не знаю, — качаю я головой. — Просто плохое предчувствие, как будто что-то случится… Я поднимаю взгляд, смотрю Хеймитчу прямо в глаза. Сегодня они кажутся темнее, чем обычно. Небо приобретает такой оттенок перед бурей. От этого тревога усиливается еще больше. — Возьми себя в руки, Эна, — его ладонь ложится на мое плечо. Он понижает голос и добавляет: — Я рядом. Хеймитч говорит это твердо и уверенно, просто как факт, от этого по коже бегут мурашки. Я благодарно киваю. — Собирайся, — он разворачивает меня к крыльцу и подталкивает в спину. Я снова киваю и иду вперед, а снег хрустит под подошвой моих сапог.       Дни Тура сливаются для меня в одно сплошное пятно. Поезд мчится вперед, Дистрикты сменяются так быстро, что я с трудом различаю их. Среди трибутов, чьи имена и лица я давно забыла, словно вспышки молний появляются Милз, Картер, Катрин, Райот, Бист, Алмаз и Атрош. Я всматриваюсь в их фотографии и с трудом могу поверить, что еще совсем недавно мы вместе стояли за кулисами Цезаря, готовились к Играм, а теперь осталась только я, а их нет совсем. Это кажется чем-то абсурдным, нереальным, но злые или скорбные лица их родных убеждают меня в том, что все действительно так. Карточки, написанные Эффи, такие фальшивые и равнодушно-бодрые, что при взгляде на них начинает тошнить. Мне хочется сказать что-то от себя, сказать, что некоторых трибутов я запомню на всю свою жизнь, что мне очень жаль, что все они мертвы. Но Хеймитч качает головой, улавливая каждый миг, когда я собираюсь отступить от сценария, и я умолкаю. Он прав. Единственное, чем я могу выразить свое уважение, — это выучить текст, а не читать по бумажке, именно так я и поступаю. Когда я говорю, мой голос разносится над площадями, люди слушают молча и покорно. Я вглядываюсь в лица тех, кто потерял детей, братьев или сестер, и стараюсь запомнить их, потому что это кажется мне важным. У Катрин никого нет, площадка под ее фотографией пустует, у Милз и Картера только матери, но женщины демонстративно отворачиваются друг от друга. Родители и братья Райота кричат и свистят, увидев меня, но умолкают, когда миротворцы направляются к ним, а рядом с фотографией Бист стоит один мужчина, одетый во все черное. Он стоит, сложив руки на груди, его лицо бледное и худое, а взгляд устремлен в пустоту. Я долго разглядываю его и думаю, что, возможно, Бист ошиблась. По крайней мере мне хочется в это верить. К моменту прибытия в Первый Дистрикт я чувствую себя опустошенной, но продолжаю улыбаться. Я произношу заученный текст с последней карточки, всматриваясь в спокойное лицо Атроша, потом опускаю взгляд, и мое сердце на секунду замирает. Сгорбленная старушка в белом платке, подавшись вперед и оперевшись на клюку, внимательно слушает меня и иногда кивает. Почувствовав мой взгляд, она поднимает голову, растягивая морщинистый рот в добродушной улыбке, а потом утирает рукой слезы.       В Капитолии нас встречает толпа в яркой одежде, и самое поразительное в ней то, что волосы многих женщин покрашены в блонд, а платья на них красного цвета. Увидев это, я отшатываюсь от окна, тяжело дыша и прижимая руку к груди. На глаза наворачиваются слезы, но я не позволяю им пролиться. Хеймитч едва ощутимо касается моей спины и тихо говорит: — Теперь они хотят быть похожими на тебя, золотце. Ты покорила их стеклянные сердца. Он опускает руку, и я, подавшись назад, переплетаю наши пальцы всего на мгновение, а потом шагаю к окну и приветливо машу всем этим людям, которые визжат и хлопают в ладоши, заметив меня. Когда поезд останавливается, мы пересаживаемся в подготовленную для нас машину, и капитолийцы тянутся к нам, едва не роняя заграждения, словно обезумевшие. Мы мчимся по дороге мимо высоких светлых зданий с панорамными окнами, а Эффи без умолку трещит о предстоящих мероприятиях. У меня начинает болеть голова. Я прикладываю ладонь ко лбу и отворачиваюсь к окну, мечтая о тишине. Спустя почти полчаса мы оказываемся в уже знакомых апартаментах на двенадцатом этаже, и Эффи трижды предупреждает нас с Хеймитчем, что уже через сорок пять минут мы должны будем спуститься, чтобы стилисты приготовили нас к вечеру. Оказавшись в комнате, я снимаю туфли и швыряю их в стену, а потом падаю на кровать, полностью изможденная. Тур почти закончился, нужно просто пережить день в Капитолии, а потом можно будет вернуться домой. Я ложусь на бок и обнимаю колени руками, закрываю глаза. Сейчас я чувствую себя лисой, гнавшейся за кроликом и все равно оставшейся голодной, потому что в последний момент он скрылся в своей норе. Но часть меня испытывает благодарность за сумасшедший график, не дающий мне слишком много думать над тем, что мне приходится говорить и видеть.       Стук в дверь заставляет меня подскочить на постели. Когда я успела уснуть? Я тру глаза и плетусь к двери так медленно, будто за ней меня ждет эшафот. Но, открыв ее, вижу не петлю, а Хеймитча. — Где твой задор, золотце? — хмыкает он, глядя в мои опухшие после сна глаза и рассматривая осунувшееся лицо. — Его у меня не так много, так что экономлю для капитолийцев, — отвечаю я. — Хорошо, — кивает Хеймитч и указывает на коридор. — Пора идти. Я выхожу из комнаты босиком, не желая возвращаться за обувью, и белая плитка холодит ступни. Мы спускаемся на несколько этажей и идем в светлые помещения, где работают стилисты. Хеймитча уводят, а меня придирчиво рассматривают. — Работы много, — заявляет Ливиния. — Сегодня ты должна особенно сверкать, — хлопает в ладоши Карсон. Я принимаю ванну с ароматными маслами, потом Каника наносит на мои губы противный липкий состав и принимается за мои волосы, а Ливиния приводит в порядок мои ногти, покрывает их красным лаком. Карсон приносит коробку со всевозможными духами и вертит бутылечки, выбирая подходящие. Закончив мучить мои волосы, Каника разрешает мне смыть с губ бальзам, а потом долго трет их скрабом. Ощущения неприятные, и я морщусь, заставляя капитолийку недовольно цокать. — Ну хватит, — не выдерживаю я и дергаю головой. — Перестань! — возмущается Каника. — Ты должна быть соблазнительной, поэтому твои губы должны выглядеть так, чтобы их хотелось поцеловать. Каждому! — Зачем это? — раздраженно хмурюсь я. Все трое разворачиваются и несколько мгновений смотрят на меня, ни мигая. — Ты меня удивляешь, — всплескивает руками Карсон и продолжает подбирать парфюм. Я почти чувствую облегчение, когда приходит Джента. Ее каблуки громко цокают по полу, и я неотрывно смотрю на ее розовые туфли с огромными кислотно-зелеными бантами. Ее помощники мгновенно ретируются, и она придирчиво оглядывает меня. — Я приготовила нечто восхитительное, — сообщает Джента, и от этого меня пробирает дрожь. — Ты просто упадешь, когда увидишь свое платье. — Не сомневаюсь, — едко отвечаю я, но Джента не слышит сарказма. Она не позволяет мне смотреться в зеркало, пока возится с моим платьем, завивает волосы и наносит макияж. Когда она заканчивает, я обуваю блестящие красные туфли на высоком каблуке и осторожно поворачиваюсь. Что-то с грохотом падает на пол, наверное, моя челюсть. — О господи… — выдыхаю я. — Я знаю. Это шедевр, а тебе несказанно повезло со мной, детка! Я нервно улыбаюсь, рассматривая свой наряд. Декольте настолько глубокое, что почти полностью открывает грудь, на боках разрезы, а подол едва доходит до середины бедра. Ярко-красное платье плотно облегает мою фигуру, крупные локоны струятся по плечам, на губах лежит помада в тон наряду, глаза густо подведены черным карандашом. — Я понимаю, что от тебя едва можно оторвать глаза и тебе хочется еще полюбоваться, но пора идти. Не знаю, что там насчет оторвать, но вырвать себе глаза, чтобы никогда не видеть этого, мне очень хочется.       Увидев меня, Хеймитч приподнимает бровь. На нем черный костюм и накрахмаленная белая рубашка. Ни намека на сумасшедшую капитолийскую моду. — Твоя стилистка решила сэкономить на ткани? — усмехается он, разглядывая мое платье. — С моим боевым раскрасом логичнее было выйти голой, — тихо и зло произношу я сквозь зубы, но Хеймитч только смеется в ответ на мои слова. — Капитолийцы оценят, золотце, — говорит он шепотом, наклонившись ко мне. На секунду наши взгляды пересекаются, а потом мы входим в лифт, где уже стоит Эффи. — Ах, Эна! Джента превзошла саму себя! Какое чудо! Несколько открыто, на мой вкус, но все же ты выглядишь прекрасно… Несколько открыто. Я лишь сдержанно улыбаюсь и коротко благодарю Эффи, отворачиваясь к дверям. Хеймитч ухмыляется, наблюдая за мной, и я едва сдерживаю желание закатить глаза. Не смешно.       Двери открываются, и мы оказываемся в огромном зале, полном людей в ярких нарядах. Преобладающий цвет — красный. Разумеется. Губы растягиваются в невольной улыбке, когда я осознаю, что среди блондинистых волос и красных тканей смогу без труда затеряться, а значит, получу меньше ненужного внимания. Какая удача! Настроение мгновенно улучшается. Я разглядываю хрустальные люстры, крепления которых кажутся совсем уж ненадежными, длинные столы, накрытые белыми скатертями и уставленные едой и бокалами. Хеймитч протягивает мне один с шампанским. — Много не пей, — предупреждает он. Безгласые официанты с огромными подносами снуют между гостями, словно тени. Капитолийцы оборачиваются на нас, машут и здороваются, но смотрят настороженно, словно видят не таких же людей, как они сами, а льва, шагающего по центральной улице. Хотя нет, мы вовсе не такие же. Первый мужчина, подошедший к нам, мгновенно разбивает эту атмосферу. У него обычные русые волосы, одет он в белую полурасстегнутую рубашку и темные брюки. Единственная черта, присущая капитолийской моде, — сверкающие тени на веках. Почему-то он кажется мне смутно знакомым, но я не могу вспомнить, где могла видеть его. Возможно, он был на одном из интервью Цезаря среди зрителей, а может, я ошибаюсь. — Вот и золотая девочка. Приятно увидеть тебя своими глазами так близко. Милое платьице, — говорит он, подхватывая со стола бокал с красным вином. — Моя стилистка очень постаралась, — отвечаю я, хлопая ресницами. Мужчина прищуривает глаза и вдруг усмехается, будто уловив скрытое за улыбкой недовольство. — Я Траян, — он едва ощутимо прикасается губами к тыльной стороне моей ладони, а потом пожимает руку Хеймитчу. — Твой ментор почти разорил меня. Думаешь, он для всех трибутов так старается? — Только для тех, кто может продержаться так долго, как Эна, — отвечает за меня Хеймитч. — Думаю, мне стоит поблагодарить Вас за вклад в мою победу, — тяну я. — Можно не так официально, Эна, — хмыкает он и вдруг закатывает глаза. — Ц-ц, и здесь эта… Я оборачиваюсь и вижу идущую к нам брюнетку в облегающем открытом черном платье с глубоким декольте. Эта женщина явно старалась обнажить побольше кожи, но мой наряд ей переплюнуть все равно не удалось. Может, Дженту сожрут переродки? Вот это было бы везение… Женщина подходит к Хеймитчу и скользит ладонью по его груди, прижимаясь почти вплотную. Ее губы оказываются в дюйме от его губ, и меня пронзает неожиданная вспышка ярости. Пальцы сжимают стекло бокала так сильно, что кажется, будто оно вот-вот треснет. Траян кидает на меня внимательный взгляд, чуть приподнимая бровь, и я сразу возвращаю на лицо улыбку. Хеймитч откидывает голову назад, увеличивая расстояние между собой и женщиной, и по моему телу разливается странное чувство облегчения. — Мария… — произносит он ее имя без какого-либо выражения. Она хватает его за подбородок, заставляя снова опустить голову, и изгибает накрашенные губы в похотливой улыбке. — Ты какой-то бледный, дорогой. Наверное, тебе без меня не спится? Ее рука скользит вниз по его животу, пальцы касаются массивной бляшки ремня, а я представляю хруст ее ломаемых костей. — Да нет, спиваюсь я и без тебя неплохо, — отзывается Хеймитч. — Ах, грубиян! — шипит она, отталкивая его и поворачиваясь ко мне. — Так-так, золотая девочка… Капитолийка обходит меня по кругу, будто кошка, внимательно разглядывая. Я чувствую себя вещью, которую она собирается купить.        — И правда хорошенькая… — Мария подходит ближе и поддевает мой подбородок двумя пальцами, вглядываясь в мои глаза. Есть в ней что-то отвратительное. Она похожа на скользкую змею, высовывающую раздвоенный язык. Холодная и ядовитая. Ее накрашенные яркой помадой губы изгибаются в наглой улыбке, и меня вдруг накрывает жгучее чувство ненависти к ней. Оно буквально разрывает меня, и я словно наяву представляю, как вонзаю ногти ей в глаза. Это меня пугает. Она смотрит на меня, а видит куклу, с которой можно поиграть, а потом сломать, вытряхнув все содержимое, и выбросить. На Хеймитча она смотрела так же, и ее взгляд всегда голодный и похотливый. Она скользит пальцем по моей шее, специально давя на горло, чтобы причинить боль. Я сжимаю зубы и снова думаю, что хочу убить ее. Но теперь эта мысль не вызывает во мне ужаса. Эта женщина действует мне на нервы. И почему-то я уверена, что от нее будет много проблем. Видимо, мои чувства отражаются на моем лице, потому что на секунду Мария словно пугается, но быстро приходит в себя. Она склоняется ко мне и шепчет: — Тебя называют золотой девочкой, но я думаю, ты дешевка, покрытая позолотой. Когда напыление слезет, а это случится очень скоро, все увидят проступившую ржавчину… Я-то знаю цену каждого из вас, и ты стоишь намного меньше, чем думаешь. Эна. Она говорит тихо, но я знаю, что Хеймитч и Траян все слышат. На моих губах появляется злая ухмылка, я щурю глаза и отвечаю: — Ражавчина… Очень горькая и самокритичная метафора, ведь, как говорят, ржавчина — признак старости. Может, тебя и не называют золотой, — я мягко провожу рукой по ее черным локонам и с поддельным сожалением вздыхаю, — но серебро в твоих волосах уже точно есть. Мария округляет глаза и отшатывается, яростно кривя лицо, а я лишь безмятежно улыбаюсь. — Ты, блохастая дворняжка… Как ты смеешь?! — зло шипит она. — Ой, я расстроила тебя? Мне так жаль… — я уже не могу остановиться. — Прошу, Мария, прости меня и не переживай. Старость всех настигает рано или поздно. Но кого-то — несмотря на все вложенные деньги. Мария бледнеет и открывает рот, прожигает всех нас взглядом, говорит что-то неразборчивое, а потом стремительно уходит, стуча каблуками. Хеймитч пытается заставить себя недовольно покачать головой, но едва может скрыть смех. Траян же не сдерживается и громко смеется, запрокидывая голову. — Если когда-нибудь тебе нужны будут деньги для трибутов, просто напомни мне об этой чудной сцене, и я дам тебе все, что ты пожелаешь, Эна, — выдавливает он сквозь смех. — Кажется, ты сказал, что мой ментор почти разорил тебя… Сколько же я смогу с тебя взять? — интересуюсь я. Траян вновь смеется и, махнув рукой, уходит. — Не наживай себе врагов, золотце, — советует Хеймитч и залпом осушает бокал с белым вином. Кажется, первый за сегодня.       Капитолийцы мелькают передо мной, я смеюсь над чушью, которую они говорят, и несу не меньший бред, чем они. Одна из женщин тихо интересуется, в чем секрет моей фигуры. — Приходится очень мало есть, — отвечаю я. — Ох, это так сложно. Наверное, у тебя стальная воля. Думаешь, если после каждого приема пищи я буду пить рвотное, эффект будет тот же? Я округляю глаза, растерянно глядя на женщину. Она абсолютно серьезно ждет ответа, но я так потрясена, что едва стою на ногах. Пока мы умираем от голода, они пьют рвотное, чтобы съесть побольше и не поправиться… — Нет, Марта. Ты будешь опухшей и лысой. Найди себе тренера, — раздается голос за моей спиной. — Уступишь мне победительницу? Марта выдавливает что-то невнятное и испаряется, а говорившая встает передо мной. У нее вытянутое лицо, тонкие губы и острый нос с горбинкой. Глаза у нее колючие и внимательные, рыжие волосы собраны в аккуратный пучок. — Меня зовут Лола, — говорит она. — Приятно видеть перед собой такую сильную молодую женщину, как Вы, Эна. Победа на Играх просто не дается… Президент Сноу попросил меня передать, что он ждет Вас на личную встречу. Это не займет много Вашего времени. Мое сердце начинает гулко биться в груди, кровь приливает к голове, а мир становится очень шатким. — Президент Сноу? — переспрашиваю я, задыхаясь от ужаса. Лола сдержанно кивает и жестом указывает следовать за ней. Я отчаянно ищу взглядом в толпе Хеймитча, но никак не могу отыскать его. Мы покидаем зал и петляем по коридорам, идем бесконечно долго, пока не останавливаемся перед деревянной дверью. Лола стучит и, дождавшись ответа, открывает, пропускает меня вперед.       Кабинет просторный и темный. Окна зашторены, единственным источником света является настольная лампа. Я осторожно иду по ковру вперед, и каблуки увязают в ворсе, Лола опускается в кресло в углу и затихает, словно ее и нет. Президент Сноу сидит в кресле перед широким деревянным столом, на поверхности которого нет ничего лишнего: лампа, часы, подставка для карандашей в виде слона, вырезанная из кости, и аккуратно сложенные бумаги. Его лицо кажется зловещим в этом слабом освещении, а голубые глаза — пустыми. — Присаживайтесь, мисс Калат, — говорит президент, и я слегка вздрагиваю, но послушно опускаюсь в кресло напротив него. — Президент Сноу, — негромко отвечаю я. — Большая честь для меня быть здесь. Я склоняю голову в знак глубочайшего уважения и признательности, хоть ничего из этого не испытываю. Сноу растягивает губы в пугающей улыбке. — Как Вам Капитолий, мисс Калат? — Мне он кажется поразительным. Огромный, чистый, сверкающий и, наверное, никогда не спящий. Он способен пленить любого. — И Вы бы хотели остаться? — вкрадчиво спрашивает он. У меня перехватывает дыхание. Это не вопрос, а почти приказ. Ему нужно, чтобы я осталась? Только не это, прошу. — Разве это возможно? — я наивно улыбаюсь. — Я знаю свое место, и оно далеко от чего-то настолько прекрасного. Боюсь, как бы я ни старалась, мне никогда не стать частью этого мира, я навсегда останусь девочкой из Двенадцатого. Повисает молчание, и я слышу, как тикают часы, отсчитывая секунды. Мое сердце бьется в такт этому тиканью. — Вы можете оставаться здесь столько, сколько пожелаете, мисс Калат, — отвечает Сноу. — Я ведь говорил Вам, что рассчитываю на нашу дружбу? Я помогу Вам освоиться. Чтобы влиться в это общество, нужно просто слушать и оказывать особое внимание тем, на кого я укажу. — На кого укажете? — непонимающе переспрашиваю я. — Вам, как девушке из Дистрикта, кажется, что все здесь такое интересное и яркое, но человеку, прожившему здесь всю жизнь, может стать скучно. Но многие из этих людей богаты, работают на благо всего Панема и готовы дорого заплатить за небольшой отдых, развлечение. Я же должен делать их жизни приятными для них, раз уж я президент. А что может быть лучше, чем провести время в компании умной и красивой победительницы, в которой есть юность, силы, энергия? Лола поможет Вам понять, к кому нужно быть особенно благосклонной. Улыбка не уходит с моего лица, даже когда я осознаю, что именно он имеет в виду. Нет, нет, нет… Пожалуйста, пожалуйста, нет… — Насколько благосклонной? — вновь задаю я вопрос. — Настолько, насколько они захотят. Иногда каждому нужно ощутить любовь и тепло другого человека, — расплывчато отвечает Сноу, но я все прекрасно понимаю. Я подаюсь вперед, склоняю голову набок. — А если я вдруг не захочу быть благосклонной к кому-то? — Ваше право, мисс Калат, но Вы сильно расстроите и подведете меня, тогда можно ли будет говорить о дружбе? А если вдруг кому-то из ваших родных или друзей, которых у Вас немало, понадобится моя помощь, сможете ли Вы рассчитывать на нее? Или я буду развлекать тех, кто ему заплатит, так, как они пожелают, или «немало» превратится в «ноль». Я киваю. — Разумеется, просто хотела уточнить. Вы можете рассчитывать на меня. — Благодарю. И, мисс Калат, не вызывайте их ревность своей влюбленностью в другого, — добавляет Сноу. — В другого? Сердце бьется где-то в горле, я едва могу дышать. — Да, я внимателен и всегда замечаю влюбленные взгляды. Как сегодня у Вас и Вашего ментора. Я округляю глаза и взволнованно подаюсь вперед, кривлю губы в отвращении. — Президент Сноу… Неужели кто-то в самом деле может решить, что я могу быть влюблена в неотесанного и грубого мужлана без манер, как Хеймитч, который может быть влюблен лишь в бутылку с мерзким пойлом? Каждый раз, когда мы оказываемся вместе, я только и могу надеяться, что он не напьется так сильно, что свалится на пол перед всеми. Даже стоять рядом с ним уже неловко, потому что он не умеет себя вести. Не знаю, кто мог бы полюбить кого-то вроде него! Я брезгливо вытираю ладони о ткань платья, Сноу выглядит задумчивым и слегка удивленным. — Я бы вовсе не хотела, чтобы кто-то связывал меня с ним. Особенно кто-то из капитолийцев, это был бы просто… позор. И, если уж говорить честно, — я понижаю голос, — я думаю, что влюбленность, любовь и вся эта чушь делают человека слабым, жалким и уязвимым, а то, что он любит, в итоге его и убивает. Сноу поднимает голову и внимательно смотрит мне в глаза, потом откидывается на спинку кресла, показывая, что разговор окончен. — Тогда проводите рядом с ним меньше времени. Это будет несложно, раз Вы будете жить в Капитолии. Приезжайте, как только Вам надоест оставаться дома. Сколько это займет? Неделю? — усмехается он. Я с улыбкой киваю, выхожу в коридор, Лола следует за мной, и вместе с ней я возвращаюсь в зал. Хеймитч стоит у столов и говорит с кем-то, но, будто почувствовав мое присутствие, сразу же поднимает на меня вопросительный взгляд, я же игнорирую его и прохожу мимо, словно его вообще не существует. Мне нужно пообщаться с кем-то, занять себя. Оглядевшись, я замечаю Траяна у стойки с вином, но едва успеваю сделать шаг в его сторону, как передо мной вырастает мужчина лет тридцати пяти. Я чуть склоняю голову и улыбаюсь, ожидая, пока он представится. В его узких черных глазах отражаются отблески света, темные волосы аккуратно зачесаны назад. Его круглое загорелое лицо растягивается в приятной улыбке, когда он протягивает мне руку: — Рад познакомиться с Вами лично, Эна, — говорит он и оглядывается. — Я не нашел того, кто бы мог представить нас, поэтому сделаю это сам, надеюсь, Вы простите мою наглость. Я Ичиро Сато. Я пожимаю его широкую ладонь и чуть щурю глаза: — В месте, где полно людей, Вы не нашли того, кто мог бы нас представить? Он наигранно вздыхает, растягивая губы в легкой усмешке. — Вы меня подловили, — отвечает он. — Я просто не захотел, чтобы в нашем разговоре был третий лишний. Я не люблю делиться, особенно чем-то красивым. — Делиться… — тяну я, будто пробуя слово на вкус. Весьма мерзкое. — Я думала, делиться можно только тем, что Вам принадлежит, а я Вам не принадлежу. Не знаю, зачем я начала это. Нужно было просто улыбнуться, но этот его взгляд, слова президента и то чувство абсолютной разбитости, что снова появилось в моей душе, заставляют меня говорить это, чтобы доказать — я не вещь. Нельзя купить меня, продать, подарить. Я не вещь! Слезы подступают к глазам, но я прогоняю их. Победители не плачут, а я — победитель. — Пока нет, — отвечает он, чуть склонив голову. — Но у всего есть цена. Какова Ваша? — Вы мне скажите. Сколько, по-Вашему, я стою? — злость не звенит в моем голосе, но сжигает меня изнутри. Ичиро достает маленький блокнот и пишет что-то карандашом, потом показывает мне. Сумма приличная, но я щурю глаза и улыбаюсь: — Всего-то? Кажется, это его удивляет. Ну конечно, этот сукин сын думал, что я не просто останусь довольна, я упаду к его ногам от его щедрости и буду говорить, что это слишком много для кого-то вроде меня. Что ж. Он ошибся. Я стою намного больше. Столько, сколько ему никогда не осилить. Пусть он сможет купить мое тело, меня ему никогда не заполучить. Ярость немного утихает, когда я осознаю, что большего ему и не нужно. Плевать он хотел на меня саму. — Сколько нулей мне добавить в таком случае? — интересуется он, а в его глазах вспыхивает азарт, будто это какая-то карточная игра и мы обсуждаем ставку. Кажется, черное пламя моей злости способно спалить весь мир. Я чувствую собственное бессилие и приступ истерики, выливающийся в смех, и лишь говорю: — Ваш мир такой простой. — Вы можете стать его частью. — Думаете, мне не будет в нем скучно? — насмешливо интересуюсь я. — Ну, я не дам Вам скучать, — отвечает он. Я едва сдерживаю желание закатить глаза, я потом ловко хватаю два бокала с вином с подноса проходящего мимо официанта. — Обычно я стараюсь избегать алкоголя, — начинает он, но я перебиваю. — Я тоже, но разве можно назвать обычным день, когда я познакомилась с самим Ичиро Сато? Он становится таким довольным, что меня едва не передергивает от отвращения, и я в два глотка осушаю бокал, запивая омерзение сладким вином. Играет медленная мелодия, и люди разбиваются на пары, Ичиро протягивает мне руку. Это не приглашение, а почти приказ, и мне хочется вцепиться ему в горло, но я не могу. Я в ловушке, мне из нее не выбраться. Мы плавно движемся в центре зала, но я думаю совсем о другом. О будущем, которое ждет меня и совсем не радует. У меня ничего не будет. Только тусклый блеск алмаза Панема. Ни семьи, ни друзей, ни Хеймитча. Поверил ли Сноу моей речи? Хеймитч сейчас свободен, потому что у него никого нет, он не может пострадать из-за меня. Ичиро резко разворачивает меня, прижимая спиной к своей груди. Его ладони скользят по моему животу, пальцы ложатся в разрезы на ткани, губы касаются шеи. Меня накрывает волна омерзения, но я не могу оттолкнуть его. — Кажется, Вы не верите мне, — шепчет Ичиро, опаляя мою кожу дыханием. — О ком Вы думаете? — Хотите занять все мои мысли? — Да, хочу. Вы удивительно холодны, а я хочу, чтобы Ваше сердце растаяло. Я могу дать Вам многое, Эна. Я дам Вам удовольствие, которое Вы ни с кем больше не испытаете. Я сталкиваюсь со взглядом Хеймитча, стоящего в окружении трех женщин и двух мужчин. Все во мне застывает, слезы подступают к глазам, но улыбка не сходит с губ. Он отворачивается, и я сжимаю ладони в кулаки, чтобы подавить боль. — Вы правы, я не верю Вам, Ичиро, — говорю я как-то хрипло. — Удовольствие идет под руку с уважением, а Вы едва ли уважаете меня. Я невесомо касаюсь его пальцев, и он все понимает. Убирает руки и отходит на два шага. — Прошу прощения. Я слышал про скромные нравы в дальних Дистриктах. Я только усмехаюсь в ответ на его предположение.       В конце вечера президент Сноу произносит короткую речь, и темное небо украшают разноцветные вспышки салюта. Вернувшись в комнату, я стаскиваю с себя платье и, скомкав, в ярости швыряю в стену. Многие в Капитолии хотели бы увидеть тебя обнаженной… Я-то знаю цену каждого из вас… Все, что я слышала, вдруг складывается для меня в цельную картину, и это так злит меня, что я почти сгораю изнутри. Я упираюсь руками в раковину, сильно стискивая ее пальцами, смотрю на себя в зеркало. Мне хочется ударить по нему, сломать здесь каждую вещь, но вместо этого я в бессильном гневе бью кулаком в стену, кусаю губы от боли и слышу неприятный хруст костей. Встряхиваю запястьем. Залажу в ванну, включаю горячую воду, потом резко поворачиваю краны и обжигающие струи сменяются на ледяные. Я не могу сдержать всхлипа, слезы льются из глаз, меня трясет от холода и рыданий. Я закрываю воду и опускаюсь на дно ванны, сжимаю волосы при корню. В груди давит, я не могу дышать, задыхаюсь. За что? Почему я? Почему?! Он никогда не насытится, заберет все без остатка. У меня уже мало что осталось. Я выползаю из ванной и забираюсь под одеяло. Сил вообще не осталось, я чувствую себя совсем слабой и жалкой, веки жжет, и я смыкаю их.              Я иду по снегу, и его холод обжигает босые ступни так сильно, что от боли хочется плакать. Но я не плачу и продолжаю идти вперед. Не знаю зачем, но не могу остановиться. Вокруг меня сосны и ели, я прикасаюсь пальцами к острым иголкам, вдыхаю морозный аромат хвои. Как я здесь оказалась? Я хмурюсь, пытаясь вспомнить, но ничего не выходит. Впереди появляется полянка, в центре которой сидит человек. Я замедляю шаг, настороженно вглядываясь в укутанную фигуру. — Вот и ты, — раздается голос, и я вздрагиваю. — Катрин? — я подхожу ближе. Она что-то рисует палочкой на снегу. Я опускаюсь рядом с ней, вдруг перестав ощущать холод, и мы обе молчим, пока она не поворачивается ко мне, растягивая губы в насмешливой улыбке. — Игры продолжаются, Эна? Теперь ты будешь прикидываться другом Сноу? — В Играх однажды — в Играх навсегда, — сухо отвечаю я. — Всего-то? И как тебе мысль о том, что все эти люди будут обладать тобой, как вещью? Прикасаться к тебе? Я скрещиваю руки на груди, и закрываю глаза. Не хочу думать об этом, не хочу говорить. — Ты вроде боец, Эна, но упав в реку, просто держишь голову повыше, чтобы не захлебнуться, а грести и не стараешься, — говорит Катрин. — Ты не пожар, а слабый огонек на фитиле свечи: подует легкий ветерок, и ты потухнешь, а не разгоришься. Поэтому все будет так. — Как «так»? — спрашиваю я. Катрин сначала молчит, затем начинает смеяться и отворачивается. Я подаюсь вперед и хватаю ее за руку, теперь отчетливо вижу то, что она рисовала. Небрежный портрет Хеймитча… Она резко вытягивает ногу и стирает рисунок, потом внимательно смотрит мне в глаза. — Ты никогда не замечала, что все, к чему ты прикасаешься, превращается в пыль? — интересуется она. — Что? Ели и сосны вокруг нас вдруг рассыпаются, и сама Катрин превращается в пыль, подхватываемую ветром. Я смотрю на свои руки, перепачканные в серой грязи, а потом все меркнет. Я просыпаюсь. Потолок покачивается надо мной, а сон медленно растворяется в памяти, оставляя только решение, которое мне нужно будет принять.