Терновый венец

Ад — это другие.

      Эна       Эффи все утро учит меня правильно сидеть, правильно ходить на каблуках, правильно говорить и даже улыбаться. Туфли ужасно неудобны, еще и натирают ноги, но Джента сказала, что мне предстоит обуть именно их и надеть платье, которое она покажет мне вечером. После ее «гениального» наряда на открытие Игр, я не слишком воодушевлена, но успешно это скрываю. Как и то, что мои нервы на пределе и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не швырнуть что-нибудь тяжелое в Эффи. Я чувствую себя никчемной куклой, которую переодевают, заставляют ходить туда-сюда и вертят из стороны в сторону, подбирая удачный ракурс. Замечание за замечанием, пренебрежение, притворные вздохи. Злость, умноженная на усталость, кипит внутри меня, грозясь вырваться. — О Боги, Эна! Кто тебя учил так сидеть? Сколько раз говорила! Скрести лодыжки и выпрями спину. Следи, чтобы колени были сведены и ни в коем случае не закидывай ногу на ногу. Как можно не уметь таких элементарных вещей? — восклицает Эффи с притворно усталым видом. Это последняя капля. Слова слетают с губ раньше, чем я успеваю подумать. — Ах, прости, дорогая Эффи. Я больше беспокоилась о том, чтобы не умереть с голоду, а не об осанке, когда жила в Дистрикте. Как можно не понимать таких элементарных вещей?! — резко спрашиваю я, снимаю осточертевшие за несколько часов туфли и швыряю их в сторону. Вошедший Хеймитч ловко уворачивается, и они с грохотом падают на пол. Ладно, может, я не так уж и хорошо скрываю свои чувства. Ну, я старалась. — Вижу, у вас все отлично, — со смешком замечает Хеймитч. Эффи, замершая с широко распахнутыми глазами, приходит в себя и скрещивает руки на груди. — Вопиющее неуважение! — сердито говорит она и, гордо вскинув голову, удаляется, чтобы взяться за Шона. Я сжимаю губы и впиваюсь ногтями в кожу ладоней, пытаясь унять ярость. — Ты обидела Эффи, золотце. Напрасно, — замечает Хеймитч, опускаясь на диван. — Хотя я знаю, какой она может быть. Я фыркаю и качаю головой. — Знаю, — я иду за туфлями, а потом возвращаюсь и сажусь в кресло, скрещивая лодыжки и выпрямляя спину. — Извинюсь перед ней позже. — Вот и правильно, — кивает Хеймитч. — Сделаем перерыв на обед, потом займемся твоим образом. Я качаю головой. До интервью осталось всего ничего, да и я слишком нервная и расстроенная для еды. — Не хочу есть, но ты можешь… Он отмахивается, заставив меня умолкнуть. — Думал, тебе нужно отдохнуть и переключиться. Но раз нет, то продолжим. Хеймитч откидывается на спинку дивана и выпрямляет ноги, внимательно смотрит на меня. Его пристальный взгляд скользит по моим волосам, скулам, носу, губам, шее и ниже, миллиметр за миллиметром, пока не достигает ног. Мое сердце почти не бьется, ладони становятся влажными, щеки розовеют. Моя реакция раздражающе глупая, но я ничего не могу с собой поделать. — Твоя внешность обеспечит тебя спонсорами и симпатией капитолийцев, — говорит Хеймитч негромко. Это звучит как сухой факт, не лесть, не желание поднять мне настроение. Но я с трудом сдерживаю улыбку и рвущийся с губ бред, о котором потом пожалею. Вместо этого я серьезно отвечаю: — Бист, Фаер… Они очень красивы. И у Милз необычная внешность, так что… Хеймитч качает головой. — Ты не понимаешь, золотце. Бист и Фаер яркие, дерзкие, хищные. Такие бывают каждый год. Милз по меркам Капитолия невзрачна. Но ты — светлая, легкая, хрупкая, не соответствуешь их представлению о трибутах из угольного Дистрикта. Ты кажешься беззащитной на первый взгляд, но при этом получила высокий балл за индивидуальный показ. — И что это значит? — спрашиваю я. — Что исходя из этого нам нужно определить твой образ, который ты будешь показывать на камеру. И что тебе нужно понять, что ты особенная, а значит, капитолийцы захотят быть особенными для тебя. Не думаю, что это очень сложно — стать для них особенной. Мы для них на одно лицо, масса, которая сменяется из года в год, так что любая мелочь может сделать меня уникальной в их глазах. И, выходит, это именно то, к чему я стремлюсь. — Какой образ ты придумал для Шона? Хеймитч улыбается и мгновение молчит, но потом решает ответить. — Дерзкий, веселый и уверенный в себе двенадцатилетний мальчик уж точно привлечет внимание капитолиек. — Ему вполне достаточно быть собой, — говорю я. Думаю, такой Шон и есть, по крайней мере, именно таким он мог быть в Двенадцатом. — Потому что он ребенок, — отвечает Хеймитч. — Не говори ему, что я так сказал. Я улыбаюсь и киваю. — Но тебе нужно играть, — серьезно продолжает он. — У тебя больше шансов, а значит, и спонсоров привлечь нужно больше. Каждый хочет платить за того, кто умеет приковать внимание или очаровать. Ты можешь быть доброй и ласковой с капитолийцами, но при этом равнодушной к ним. На интервью с Цезарем улыбайся. Выбирай в передних рядах капитолийца, смотри на него, говори так, будто рассказываешь это только для него, а потом переводи взгляд на другого и делай то же самое, — он вдруг подается вперед, оказываясь совсем близко ко мне. — Не забывай, что они все идиоты с достаточно толстыми кошельками, чтобы спасти твою жизнь. — Как такая тактика поможет? — Они захотят помочь тебе, забросают подарками, чтобы, когда ты станешь победительницей, твоя благосклонность была на их стороне. Ты станешь трофеем после своей победы, очень ценным и желанным, — его лицо мрачнеет, и мне кажется, что за этими словами скрывается что-то ужасное. Словно Игры — не самая страшная часть. — Но не факт, что я смогу победить… — Им все равно, у них достаточно денег, золотце, — отвечает Хеймитч. — Помни, что если вы будете с Шоном вместе, то твои подарки и ему будут кстати. Эта мысль заставляет меня вздрогнуть и напрячься. Хеймитч прав на все сто процентов, я должна постараться! — Я никогда не была соблазнительницей, Хеймитч, — наконец говорю я. — Тебе нужно быть беззаботной, как… солнечный луч, — это сравнение от него звучит забавно. — Тебе не нужно… В общем, делай это так, словно не придаешь этому большого значения. Побудь ветреной милой красоткой. Это несложно, — фыркает он и откидывается на спинку дивана, принимая скучающее выражение. — Посмотри на меня так, чтобы мое сердце забилось быстрее. Ну да, легко сказать. Как именно я должна смотреть? Я перевожу на него взгляд, и Хеймитч морщится. — Когда ты так смотришь, мне становится страшно, — со смешком сообщает он. — Как будто ты собираешься убить меня во сне. А должно быть не так. Хеймитч садится ровнее и поднимает взгляд к моему лицу. Его серые глаза темнеют, становятся сверкающими и бездонными, губы слегка приоткрываются, словно в восхищении или удивлении. Мое сердце замирает, а потом начинает глухо стучать где-то в горле. Мне кажется, что я чувствую кожей жар рук Хеймитча, хотя он сидит далеко, воздух становится тяжелым, душным. И мне хочется поверить, что его взгляд настоящий, что он не играет. О нет… Он старше меня, он мой ментор и почему я вообще думаю об этом? Я должна сосредоточиться на Играх. Я должна привлечь спонсоров! — Посмотри на меня так, — он снова откидывается на спинку, и его глаза тускнеют. Это все игра. Шоу. Мне нужно включить мозги и прийти в себя. — Говорят, — Хеймитч вдруг встает и подходит ко мне. — Говорят, можно представить человека обнаженным, представить, какое красивое и желанное у него тело, тогда в глазах загорается та самая искра. Мои щеки вспыхивают. Это просто кошмар. Я снова смотрю на Хеймитча, вернувшегося на место, и мое сердце колотится. Мне было бы проще, если бы глядя на него, я бы просто видела ментора. Если бы не сравнивала его глаза с небом, если бы не хотела убрать темные пряди от лица, если бы не думала о том, каково это — целовать его губы. Я просто дура… Я такой никогда не была! Сколько раз я уже сказала себе не думать о ерунде, но почему я снова и снова возвращаюсь к этому… — Кхм… — он прочищает горло и словно стряхивает оцепенение. — Да, отлично. Я знал, что у тебя получится, — смеется Хеймитч несколько нервно, а может, мне так только кажется. — Сейчас я задам тебе несколько вопросов в стиле Цезаря и пойдем на ужин, а потом вами займутся стилисты. Я слегка вздрагиваю и киваю. Я знаю, что не играла. И это проблема.       Джента заканчивает рисовать мне стрелки и разворачивает меня к зеркалу. Мои волосы уложены легкими волнами и ниспадают на плечи, ресницы подкрашены, на веках серебристая подводка, отчего глаза приобрели глубокий изумрудный оттенок, на губах розовая блестящая помада. Лиф платья — черное кружево, контрастирующее со светлой кожей, ключицы, часть груди и руки открыты, талию обхватывает серебристый пояс в виде змеи, кусающей свой хвост, пышный подол почти достает до колена. На ногах те жуткие туфли на высоком каблуке, но, думаю, я смогу потерпеть их один вечер. — Спасибо, Джента, это очень красиво, — говорю я искренне. Наряд на открытие был ужасным, а этот, может слишком простой для интервью, подчеркивает достоинства фигуры и хорошо смотрится на мне. Я все еще угольная девочка, но теперь хотя бы уголек, а не пыль. — Ну еще бы тебе не понравилось, — она хлопает в ладоши. — Ты должна поразить их и привлечь внимание к наряду. Тогда мой талант заметят и я буду работать с нормальным Дистриктом, — добавляет она, позабыв обо мне. Мы спускаемся по лестнице. Эффи сидит в гостиной одна, и я подхожу к ней. Она поднимает на меня оскорблено-настороженный взгляд, и я виновато улыбаюсь ей. — Прости меня за утреннюю выходку, — я на миг прикрываю лицо ладонью, словно пряча слезы. — Это все нервы, понимаешь? Нужно быть идеальной, но ничего не выходит… — мой голос скрывается. — Я знаю, как много ты делаешь для нас, Эффи. Я ценю это, правда. — Ах, я все понимаю! — она расцветает, и ее лицо озаряет снисходительная улыбка. — Переживания, стресс… И все же тебе нужно научиться сдерживать эмоции, — она берет меня за руки. — Я всегда говорю, что главное — не становиться слишком эмоциональной, это плохо влияет на кожу! И не переживай, в этом наряде тебе даже говорить не нужно, ты одним своим видом всех с ума сведешь! Я слышу веселый смех Дженты и с трудом сдерживаю желание закатить глаза. Я сталкиваюсь со взглядом Хеймитча, замершего на лестнице, и он подмигивает мне. В ответ на это я улыбаюсь.       Через несколько минут приходит Шон, одетый в кожаные черные брюки с цепочками и широким ремнем и небрежно растегнутую белую рубашку, со своим стилистом. Все вместе мы заходим в лифт и едем под веселые переговоры стилистов и Эффи. Выйдя из лифта, мы идем, поворачивая то направо, то налево, пока не оказываемся за кулисами студии. Я вряд ли смогла бы вернуться в наши апартаменты самостоятельно, наш путь мгновенно размазался в памяти. Я чувствую, как с каждой секундой мое сердце начинает биться все быстрее, волнение накатывает на меня со все большей силой, и я едва могу думать. Это плохо кончится, если я не соберусь. Я не смогу играть «солнечный луч», пока трясусь, хриплю и краснею. Я прикрываю глаза и медленно выдыхаю. Представляю лес так ярко, что почти улавливаю аромат мха и травы. — Сконцентрируйся, Эна. Иначе ты не попадешь в цель. Сосредоточься, контролируй дыхание, — говорит Лукас, пока я целюсь в куропатку. Я открываю глаза, когда понимаю, что вновь могу нормально дышать. Я справлюсь. Шон спокоен, как и всегда. Я смотрю на других трибутов и их менторов, сталкиваюсь с насмешливо-неприязненным взглядом Бист и равнодушно отворачиваюсь. Я не должна зацикливаться на ней, у меня много соперников и посильнее. Милз и Картер, оба в голубом, стоят рядом, едва соприкасаясь руками, Алмаз теребит рукав красного платья, Атрош скрестил руки на груди и вряд ли слушает наставления ментора. Кант стоит со скучающим видом, опираясь о стену, Катрина в изумрудном коротком платье задумчиво накручивает локон на палец, но, почувствовав мой взгляд, поднимает глаза и улыбается. Раздается сигнал и менторы начинают суетиться. — Мы уходим в другую кулису, удачи. Постарайтесь не упасть обморок от волнения, но не переживайте о том, что говорите. Несите любую чушь с уверенным видом, — наставляет Хеймитч, и все они уходят, оставляя нас на попечение безгласых. Впрочем, никто не пытается начать драку или как-то провоцировать других трибутов. Мы молча стоим еще пару минут, пока черный экран не загорается. Цезарь сидит в кресле, отвернувшись от зала, но уже в следующий миг поворачивает голову и широко улыбается, показывая белые зубы. На нем ярко-зеленый пиджак со стразами и того же цвета брюки. Он вскакивает на ноги и восклицает: — Дааамы и Господаааа! Сегодня мы собрались, чтобы поговорить с трибутами Шестидесяяятых Голодных Ииигр! Наша ежегодная передача, которую все вы ждали, вот-вот начнется! Вы готовы? — он направляет микрофон в зал. — ДА! — Не слышу! — ДАА! — громче повторяют зрители из зала. — Тогда мы начинаааем! — кричит Цезарь, и зал взрывается воплями и аплодисментами. Я морщусь. — Первый наш гость — Алмаз Кей! Из Первого Дистрикта. Алмаз шагает быстро, но старается быть элегантной в своем длинном облегающем платье. Цезарь указывает ей на свободное место, и она, натянуто улыбаясь, садится. — Как тебе местная мода? — Очень необычно… Когда она уходит, Цезарь снова встает. — А теперь — Атрош Джордан! Дистрикт 1! Атрош неспешно выходит из кулис и идет к Цезарю. Он похож на огромный камень — непоколебимый и спокойный, без тени эмоций на лице. Атрош пожимает Цезарю руку и опускается в кресло. — Такой убьет и даже не дрогнет, — шепчет Шон, пока Атрош отвечает на первый вопрос. — По крайней мере он вряд ли будет издеваться и насмехаться над жертвой, — отвечаю я. Когда таймер звенит, оповещая о том, что время вышло, Атрош встает и слегка склоняет голову вперед, а потом так же неспешно уходит. — Бист Лафер! Дистрикт 2! Она двигается быстро и плавно, черное облегающее платье переливается, как змеиная кожа. Бист садится в кресло и откидывает волосы назад, оглядывает зал, хищно щурясь. — Сколько лиц… — тянет она. — Бист, ты вызвалась добровольцем. Как ты оцениваешь свои шансы? — спрашивает Цезарь. — Крайне высокие. Я лучшая здесь. — Правда? — Я быстрая и сильная, я могу убить любого на моем пути. У меня все шансы. Когда она уходит за кулисы, Цезарь несколько секунд смотрит в зал, будто пораженный, а потом кричит: — Райот Фитц! Второй Дистрикт! Он появляется с ухмылкой на губах и вальяжно разваливается в кресле. — Райот, скажи, у тебя есть жизненное кредо? — Цель оправдывает средства. — Это значит… — Это значит, что я дойду до победы любой ценой. Когда время выходит, Цезарь говорит: — С нами был Райот Фитц. Райот вскидывает руку и издает боевой клич, а потом, подмигнув зрителям, удаляется. Трибуты быстро сменяются. Я смотрю, как вбегает Соль, как, спотыкаясь на каждом шагу, бредет Вейл. Фаер кажется решительной и веселой, Рэм — хмурым и отстраненным. Катрина не старается понравиться, ей будто все равно. — Чудное платье, Катрина! — говорит Цезарь. — Правда? Не в моем вкусе. Кант молчалив, Цезарю с трудом удается вытягивать ответы, так что он то и дело бросает взгляд на таймер, пока, наконец, не звенит колокольчик. — Энотера Калат! Дистрикт 12. Шон на секунду сжимает мою ладонь, я улыбаюсь ему и киваю. — Скоро увидимся, удачи! — шепчу я и иду на сцену. Я весело улыбаюсь и машу рукой капитолийцам в зале. В первом ряду я замечаю Дженту, и она подмигивает мне. — Ты чудно выглядишь, — говорит Цезарь, когда я опускаюсь в кресло. — Ты тоже, Цезарь, — весело отвечаю я. — Правда? — он смеется и поворачивается к зрителям, приподнимая брови. — Ну а это… — я взмахиваю рукой. — Это заслуга моей талантливой стилистки. Поаплодируем ей? Джента поднимается и посылает воздушный поцелуй в камеру. Зал взрывается аплодисментами. — Да, твой образ очарователен, но не скромничай! Капитолий поражен твоей красотой! Люди снова принимаются хлопать, а я смущенно улыбаюсь и спрашиваю: — В самом деле? Звучит так, будто я очень польщена, но на деле меня все это раздражает. Надеюсь, сейчас я не смотрю так, «словно хочу убить их всех во сне». — Энотера… — начинает Цезарь, но я перебиваю его. — Эна. — Эна? — Да, друзья всегда зовут меня так, — говорю я. В толпе я замечаю мужчину с красными усами и улыбаюсь ему, смотрю так, будто он воплощение красоты. — А мы друзья? — Разве нет? — я бросаю на Цезаря быстрый взгляд, а потом снова смотрю на зрителей, подыскивая новую «жертву». Он вновь смеется, а потом серьезно говорит: — Конечно. Скажи мне по-дружески, что тебе нравится в Капитолии больше всего? — Крыши, — коротко отвечаю я. — Неожиданно, — тянет Цезарь. — Почему? Я намерено игнорирую его вопрос, делая вид, что увлечена молодым парнем с радужными волосами и черными колечками в бровях и носу. Он самодовольно улыбается в ответ на мое внимание. — Эна, ты с нами? — Что? Ах, да, прости, я отвлеклась! — легкомысленно отмахиваюсь я. — Почему? С крыши виден весь город, сияющий, величественный. Думаю, чтобы по-настоящему влюбиться в него, нужно посмотреть на него с высоты и ощутить, насколько он огромный, яркий, шумный и многообразный, — я добавляю в голос мечтательных ноток. — Как капитолиец я польщен, — Цезарь снова смеется, и у меня возникает острое желание ударить его его же микрофоном. — Может, скажешь мне по-дружески кое-что еще? Как тебе удалось впечатлить распорядителей настолько, что они поставили тебе десять баллов? Мы все заинтригованы. Зрители одобрительно гудят, а я бросаю взгляд на таймер. Осталось двадцать секунд. — Так тебе все секреты и расскажи, — лукаво щурюсь я. — Время почти вышло, так что давай оставим этот вопрос на следующее интервью. — Следующее интервью? — восклицает Цезарь. — Эта девушка уверена в победе! Звенит колокольчик, и я встаю и радостно машу зрителям на прощание, а потом упархиваю со сцены. Стоит мне зайти за кулисы, как блаженная радость сменяется раздражением. Я чувствую себя полной дурой. Но Хеймитч, кажется, доволен. — Отлично справилась, золотце, — говорит он и переводит взгляд на экран. Шон уже устроился в кресле и закинул ногу на ногу, небрежно откинувшись на спинку. — Скажи, Шон… — Цезарь бросает взгляд в зал. — Есть ли девушка, которая тебе нравится? Он на миг теряется, но тут же снова входит в образ: — Да, есть. Она очень милая. — Ну надо же! Она из твоего Дистрикта? — Да, — кивает Шон, и я почти уверена, что он говорит о Персефоне. — Ну, уверен, она болеет за тебя! Шон едва заметно пожимает плечом. Цезарь заваливает его другими вопросами, но их суть почти не доходит до меня. Я думаю о доме. О семье. Последние дни им едва ли находилось место в моих мыслях, но теперь я ощущаю нестерпимую тоску. — Не спешите сбрасывать меня со счетов, — говорит Шон, и я вновь смотрю на экран. — У меня есть все шансы. Перед уходом он подмигивает зрителям и скрывается за кулисами под их довольный гул. Я делаю к нему шаг и обнимаю. — Ты их покорил, — замечаю я. — Кто бы говорил. Уверен, люди из Дистриктов тебя возненавидели, любительница Капитолия. — Приятно слышать, — горько усмехаюсь я. Мы идем к лифту, и я улыбаюсь, радуясь тому, что вечер закончился. Но моя улыбка быстро меркнет, когда я осознаю, что между мной и Ареной меньше двенадцати часов.       После короткого разбора интервью и последних наставлений нас отправляют отсыпаться перед началом Игр. Шон останавливает меня и смущенно просит: — Можешь посидеть со мной немного… просто… пожалуйста. — Конечно, — отвечаю я и вхожу в его комнату — точную копию моей. Я сажусь на кровать, пока Шон уходит в ванную, чтобы переодеться. Я слышу тиканье часов, мне кажется, что они отсчитывают минуты до моей смерти. Нет. Нет! Я продержусь до конца. Я смогу. Я охотник, а не жертва. Шон забирается в постель, и я ласково улыбаюсь ему. — Не бойся. Мы будем защищать друг друга на Арене. Мы будем держаться вместе. Он кивает. — Я боюсь, что… Как долго мы протянем? — Столько, сколько возможно, — отвечаю я. — Я знаю, что ты чувствуешь. Если бы моя жизнь была книгой, я бы очень хотела заглянуть в конец, но увы. Я надеюсь только, что Игры не изменят нас, — я понижаю голос. — Я не хочу становиться жестокой на потеху Капитолию. — Я тоже, — шепотом отвечает Шон. — Нужно поспать перед Ареной, следующие дни будут тяжелыми, — я провожу рукой по его волосам и тихо напеваю колыбельную. Я сижу рядом с ним, пока он не засыпает, потом осторожно выхожу в коридор. Мой взгляд останавливается на двери в мою спальню, я протягиваю руку к ручке, а потом разворачиваюсь и почти бегу к лестнице на крышу. Поднявшись, я откидываю голову назад, наслаждаясь порывами ветра. Я так хочу домой! — Стоило бы поспать перед Играми, золотце. Я оборачиваюсь и качаю головой. — Вдруг мне осталось совсем немного? Я боюсь потратить все время на сон. — Поверь, если ты победишь, сон уже вряд ли когда-нибудь принесет облегчение. Наслаждайся сейчас. Хеймитч садится на край крыши, я привычно опускаюсь рядом. — Как тебе другие трибуты? — Опасные. Многие из них, — я молчу, а потом вдруг говорю: — Трибуты из Восьмого. Парочка. Он стал добровольцем, чтобы иметь возможность защитить ее. Что ты думаешь? — Это глупо. Но странно, что их ментор не сделал из этого шоу, я бы уж точно придумал целую историю о несчастных влюбленных. Почти как у Шекспира. — Шекспира? — я скептически смотрю на него. — Думаешь, я неотесанный выходец из Шлака? — спрашивает он с притворным возмущением. — Нет, прости! — поспешно капитулирую я. — Я его не читал, просто в школе о нем как-то рассказывали. — А моя мама знала кое-что наизусть. Вот:

Быть или не быть, вот в чем вопрос. Достойно ль Смиряться под ударами судьбы, Иль надо оказать сопротивленье И в смертной схватке с целым морем бед Покончить с ними? Умереть. Забыться. И знать, что этим обрываешь цепь Сердечных мук и тысячи лишений, Присущих телу. Это ли не цель Желанная? Скончаться. Сном забыться. Уснуть… и видеть сны? Вот и ответ.

Я замолкаю, это все, что я помню. Хеймитч смотрит на меня удивленными глазами, и я фыркаю: — Что? — За десять лет моей менторской практики ты первый человек, декламирующий полузабытого поэта за несколько часов до начала Игр. — Ну, настроение у отрывка подходящее… — улыбаюсь я. — А ты что делал в ночь перед Ареной? — Рыдал в подушку. — Правда? — я приподнимаю брови. — Нет, золотце, — он вновь становится серьезным и внимательно смотрит на меня. — Послушай, еще один совет. Не делай ничего такого, что разозлит Капитолий. Не бросай ему вызов. — Почему… — Я знаю, что ты чувствуешь к Капитолию. И я знаю, что в порыве злости ты можешь скинуть ту маску, которую демонстрировала сегодня на интервью. Если оступишься, накажут твою семью. Будь осторожна, если хочешь защитить тех, кого любишь. — С тобой так и было? Что ты сделал? — Нашел недочет в Арене. Тебе нужно поспать, — Хеймитч резко встает, но я хватаю его за руку. Мне страшно, что он оттолкнет меня, но он не делает этого. — Спасибо, Хеймитч. Мы постараемся выжить.       Лежа в постели и глядя в темный потолок, я кручу в пальцах мамино кольцо. Я хочу вернуться к ним. Хочу снова оказаться в родном лесу, увидеть Лукаса и Китнисс. Я хочу домой. Мое сердце громко бьется. Я прикрываю глаза, прислушиваясь к шуму крови в ушах. Мне кажется, я не усну. Никогда. Но когда я в следующий раз открываю глаза, в комнате уже светло, а Эффи требовательно стучит в дверь. Мне пора на Арену.