Терновый венец

В моей душе живет нечто непонятное мне самому.

      Эна       Я падаю спиной на мат, и короткая вспышка острой боли пронзает все тело. Я морщусь и поднимаюсь на ноги. Темнокожий мужчина, который обучает трибутов боевым приемам, недоволен. Я понимаю это по сердитому блеску черных глаз, по нахмуренным бровям. — Сегодня я «убил» тебя трижды за полчаса. Плохой результат, — говорит он. Я лишь пожимаю плечами. Нельзя стать отличным бойцом за три дня. Но я научилась правильно стоять и бить так, чтобы не ломать пальцы и суставы. А еще видеть недостатки техники противника: кто-то забывает закрывать живот, сосредоточившись на голове, кто-то слишком медлительный, кто-то неправильно распределяет вес. Вот только видеть и уметь воспользоваться — разные вещи. И я не умею. — Ты быстрая, используй это. Лучше тебе не лезть в рукопашный бой на Арене. Возможно, это не твое, — говорит он и отворачивается, потеряв интерес. Возможно. Возможно, и убийства не мое. И вражда с детьми из других Дистриктов. И дурацкие наряды от моего стилиста. Возможно, Игры в целом не мое. На долю секунды мои губы трогает улыбка, но тут же меркнет, потому что я знаю: не возможно, а точно. — Бедняжка, — слышу я насмешливый голос. — Такими темпами на Арене долго не протянешь. Как жаль. Я оборачиваюсь и сталкиваюсь со взглядом желто-зеленых глаз. Бист стоит, скрестив руки на груди, рядом с ней Райот. — Спасибо, — отвечаю я небрежно. — Приятно, что ты так переживаешь за меня. Ради тебя продержусь как можно дольше. Я иду дальше, успев заметить, как Райот закатывает глаза и поворачивается к Бист: — Кем эти себя возомнили? Кусок угля решил биться с алмазами. Его смех задевает сильнее всего, но я отмахиваюсь. Он тоже может умереть.       Последний день тренировок стремительно приближается к завершению. Осталось всего полчаса, и мне не хочется идти в какую-то другую секцию. Я уже ничему не успею научиться, а значит, могу просто отдохнуть и подумать, какие навыки есть у меня и какими талантами обладают мои соперники. Вчера утром Хеймитч дал нам еще один совет. Мы не должны привлекать внимание, но должны следить за другими и запоминать, кому и что удается. Профи, в отличие от нас, стараются показать все, на что способны. Во-первых, это помогает привлечь сильных союзников, во-вторых, — запугать слабых. Я иду к скамейке в углу, но тихий всхлип, доносящийся из-за панели, на которой висят мишени, заставляет меня изменить маршрут. Я не уверена, что мне не померещилось, ведь лязг оружия, дыхание и голоса других трибутов и инструкторов очень громкие. Но я решаю проверить. Я подхожу к панели ближе и слышу тихие голоса. Любопытство берет верх, и я прижимаюсь к ней, чтобы лучше слышать. — Перестань, Милз, — говорит мужской голос. — Ты привлекаешь внимание. Не плачь. — Зачем? Зачем? Зачем?! — хрипло спрашивает девушка и снова всхлипывает. — Зачем ты вызвался, Картер? Я хмурюсь. Их имена мне ни о чем не говорят. — Мы это уже обсуждали. Сто раз уже! Я хочу защитить тебя. — Как? Нам не выбраться вместе! Как я буду жить без тебя? Один из нас в любом случае умрет! Арена уже через два дня! — кажется, она на грани истерики. Девушка начинает горько рыдать, больше не в силах говорить. — Прости… Я не мог отпустить тебя одну. Я люблю тебя, — последние слова прозвучали едва различимо. Я отшатываюсь от панели, а потом осторожно выглядываю и узнаю их. Трибуты из Восьмого. У обоих бледно-голубые глаза, серебристые волнистые волосы и бледная кожа. Они похожи, как брат и сестра. Но они не родственники. Они влюбленные. И если где-то любовь считается силой, то точно не здесь. На Арене она убьет их, а значит, у меня и Шона всего двадцать реальных соперников.       Я загибаю пальцы. Я умею метать ножи и охотиться. Значит, смогу добыть еду и воду, различить ядовитые и съедобные растения, защититься в случае нападения. Я быстрая и ловкая. Я открыла в себе талант к скалолазанию в первый день, хотя лезть по скале будет труднее, чем по стене. Достаточно ли этого? Шон тоже быстрый и ловкий. Еще у него отличная память: он без проблем запоминает растения. И он прекрасно вяжет узлы. Я закрываю лицо руками. Профи крупнее нас. Сильнее нас. Они умеют обращаться с копьями, мечами, топорами… И еще они жестоки. Они мечтают о победе. Кто-то трогает меня за плечо, и я поворачиваю голову. Шон сидит рядом со мной и выглядит спокойным и беззаботным. Я с улыбкой приподнимаю бровь. — Как дела? — Нормально, — отвечает он, вытягивая ноги. — Видишь того парня? Шон взглядом указывает на мальчика с белыми, как снег, волосами. — Его зовут Вейл. Ему четырнадцать, — сообщает Шон. — Он ужасно нервный, дерганый, плачет, как девчонка, — он прочищает горло. — На свой счет не принимай. Я только фыркаю. — Я видел, как он вяжет узлы. У него руки трясутся. Он и на Жатве плакал… Вряд ли он долго протянет… Я задумчиво хмурюсь и киваю на парочку из Восьмого. Они пытаются развести огонь с помощью двух палочек, но делают это неправильно, и пламя не разгорается. — А это влюбленные. Он вызвался, чтобы быть на Арене рядом с ней. Я подслушала их разговор. Шон округляет глаза. — Это глупо! — восклицает он, но тут же хитро улыбается. — Знаешь, у нас на три противника меньше. — Не стоит списывать их со счетов раньше времени, вдруг это тактика такая, — мудро изрекаю я, хотя делала то же самое совсем недавно. Удивительно, но я вдруг ощущаю укол вины за наше злорадство. Но тут же отмахиваюсь. Эти люди могут убить меня, я не должна их жалеть. Шон смотрит на меня и вздыхает. — Давай поговорим о чем-нибудь, пока есть время. Не об Играх. — О чем? — спрашиваю я. Шон пожимает плечами. — Что означает твое имя? — спрашивает он. Я сдерживаю фырканье. Из всех вопросов он задал этот. Впрочем, о чем еще говорить? — Энотера — это желтый цветок, который распускается с приходом темноты, — отвечаю я, и пауза затягивается. — Хм… Чем ты занимался в Двенадцатом? Я знаю, что ты дружишь с Персефоной… Щеки Шона вспыхивают, и он на миг отводит глаза, заставляя меня нахмуриться. — Эм, ну да. Дружу… И с Аресом. И с Ариадной, — быстро добавляет он. О нет. Надеюсь, это не то, о чем я думаю. — Мой отец работает в шахтах шесть дней в неделю, мама стирает вещи, чтобы было больше денег. Моей сестре пять лет, так что, может, она забудет обо мне… — Шон дергает головой, отбрасывая мысли. — Думаешь, у нас есть шанс? — Не об Играх, да? — напоминаю я. У нас нет точно. Победитель только один. Мы договорились быть союзниками, но потом мне придется убить его. Или ему меня. Я смогу? Не знаю. Шон кивает, но все равно смотрит, ожидая ответа. Я сдаюсь и говорю полуправду: — Почему нет?       Стол как всегда ломится от еды. В центре на серебряном блюде лежит жареная утка, в вазах — виноград, яблоки, абрикосы и мандарины, из корзинок выглядывают пышные булочки. Эффи рассказывает о спонсорах, активно жестикулируя. — Ах, с этим столько хлопот! — восклицает она. — Бегала целый день и расхваливала вас. Говорила, что хоть тебе, Шон, и двенадцать, у тебя есть все шансы. И про тебя, Эна, сказала. Они восхищаются твоей красотой, — говорит она, понизив голос, словно делится секретом. Я скептически хмыкаю. — Приходиться отчаянно бороться с предубеждениями о вашем Дистрикте. Там ведь ничего, кроме угля и пыли, нет! Но я сказала, что угольная пыль хорошо влияет на кожу и волосы, — тут же добавляет она. — В ней даже ванну принимали древние короли. Ну и бред. Угольная пыль не приносит пользы. Мужчины, работающие в шахтах, страдают от болезни легких, да и кожа стареет быстрее. Возможно, Эффи имела в виду лечебную грязь, я слышала о таком. Впрочем, поправлять ее я не собираюсь, только киваю, словно восхищаюсь ее находчивостью. Хеймитч закатывает глаза и делает глоток воды. В первый день нашего знакомства он был пьян, но сейчас решительно отказывается от алкоголя. Хеймитч садится поудобнее и подается вперед, внимательно глядя на нас. Темная кудрявая прядь падает ему на лоб, и он небрежно смахивает ее. — Завтра у вас индивидуальные показы. От количества баллов зависит, сколько спонсоров решат подписать договор и присылать вам подарки. Двенадцать — максимум, это очень редкая оценка, я вообще не помню, чтобы кто-то ее получал. Профи обычно ставят десять. Постарайтесь получить не меньше семи. Сделайте все, что можете. И даже больше. От этого зависит ваше выживание. — Мы постараемся, — отвечаю я. — Нельзя, чтобы труды Эффи пропали зря. Шон весело хмыкает и встает из-за стола. У дверей его спальни мы прощаемся, и я иду к своей комнате, но рука замирает, не коснувшись ручки. Я не усну сейчас. Я бросаю взгляд в конец коридора и решительно иду к лестнице. — Я знал, что найду тебя здесь, — говорит Хеймитч, и я смотрю на него, склонив голову вбок. — Это лучшее место в этом здании, — отвечаю я уверенно. — Или во всем Капитолии, — хмыкает Хеймитч и опускается рядом со мной. Улицы все такие же шумные, я прислушиваюсь к звукам музыки и пытаюсь представить, каково это — быть там. В аляпистой толпе капитолийцев. Наверное, ужасно, ведь я презираю их. Меня тошнит от мысли, что я могла бы быть их безмозглой частью, помешанной на еде, развлечениях и пустых разговорах. — Я почти не помню твоих Игр, — вдруг говорю я. — Неудивительно. Они были десять лет назад, и их почти не повторяют. Точно. Я хмурюсь, пытаюсь вспомнить, почему. Что там было такого, что не понравилось Капитолию? Я снова смотрю на Хеймитча, который теперь выглядит мрачным. И жалею о том, что затронула эту тему. — Решила, что будешь демонстрировать завтра? — нарушает он тяжелую тишину. — Пометаю ножи точно в цель, — пожимаю я плечами. Это самое яркое, что я могу сделать. — А ты что показывал? — Так тебе все секреты и расскажи, — шутливо ворчит Хеймитч. — Я брал наглостью и дерзостью. Ты так не сможешь, золотце. Я смотрю в его глаза. Серые, как небо в Двенадцатом, с темной каймой. Мой взгляд задерживается на густых черных ресницах, скользит по широковатому для этого лица носу, по твердым, четко очерченным губам, квадратному подбородку. Черты Хеймитча грубые и резкие, но все равно привлекательные. Наверное, десять лет назад он выглядел еще лучше, пока не пережил Игры, пока не начал пить. Ветер бросает темную прядь волос ему на лицо, и мне хочется протянуть руку и убрать ее. Уголки губ Хеймитча слегка приподнимаются, наверное, он заметил, как долго я смотрю на него. Я незаметно щипаю себя за кожу на запястье. Что за мысли лезут в голову? Я должна быть сосредоточенной на Играх! Я встаю. — Спокойной ночи, — говорю я и стремительно покидаю крышу. Если Хеймитч и удивлен, он не подает виду.       После обеда нас начинают вызывать на индивидуальные показы. Мы сидим в столовой, не зная, куда еще податься. Начинают с Первого Дистрикта. Сначала парень, потом девушка. Так что первым идет Атрош. Я буду последней. Ожидание сводит с ума, но я заставляю себя успокоиться. Я должна контролировать себя на сто процентов. Если буду нервничать, то провалюсь, а этого допустить нельзя. Бист останавливает на мне презрительный взгляд и отворачивается, чтобы закатить глаза при виде трясущегося Вейла. Он и правда слишком нервный. — Она уверена в победе, — замечает Шон. — Даже моя стилистка уверена в ее победе, — мрачно сообщаю я. Шон выглядит спокойным. Он фыркает и садится, прикрыв глаза и откинувшись на спинку стула. Я даже завидую его умению держаться, мне до такого далеко. Я чувствую на себе чей-то взгляд и оборачиваюсь. На меня смотрит девушка с русыми волосами и карими глазами. Ее имя я не могу вспомнить. Она коротко улыбается и теряет ко мне интерес. И время тянется и тянется слишком долго и мучительно. Наконец, вызывают Шона. Он бодро поднимается и подмигивает мне. — Хеймитч сказал выложиться по полной, — напоминаю я. — Ага. Ни пуха тебе! Я улыбаюсь. А потом снова ожидание. Я должна запомниться им, но достаточно ли просто попасть в цель? И тут я понимаю: помимо меткости я могу показать ловкость и скорость.       Когда я вхожу в зал, то понимаю, почему плохо быть последней. Дело вовсе не в том, что мне пришлось долго ждать или понервничать. Распорядители устали смотреть на нас. Главный из них, Лукер Сникс, произносит тост «за процветающий Капитолий», и все одобрительно восклицают и пьют вино. У некоторых уже красные носы и кроличьи глаза, да и жареные гуси интересуют их больше, чем я. Я беру пояс с метательными ножами и затягиваю его на себе. Всего пять ножей. Потом достаю один из них и прокручиваю в руке. Я готова, но распорядителям нет дела до меня. От этого зависит моя жизнь, а им плевать! Во мне вспыхивает ярость. Я подхожу к стенду с оружием и со всей силы пинаю его ногой, он валится на пол с жутким грохотом и лязганьем, женщина с розовыми волосами взвизгивает и дергается так сильно, что проливает на себя вино. Что ж, теперь все они смотрят на меня. Я гляжу прямо в пугающие бесцветные глаза Лукера и говорю: — Спасибо. Пожалуйста, уделите внимание мне, эти гуси уже не улетят. Мой голос дрожит от злости, а лицо наверняка выдает раздражение. Воцаряется молчание, и я медленно выдыхаю, а потом безмятежно улыбаюсь. Раздаются первые смешки, а потом большая часть распорядителей начинает смеяться. Лукер растягивает губы в холодной улыбке и говорит: — Что ж, мы все твои, угольная девочка. Обращение звучит пренебрежительно, как насмешка. Но мне плевать. Я встаю в центр зала и высоко подбрасываю нож. Пока он летит обратно, я делаю переворот вперед и, балансируя на левой ноге, легко ловлю нож за рукоять, переношу вес тела на правую ногу и метаю. Потом вытаскиваю еще два ножа, и они летят вслед за первым. Я перекатываюсь, словно уклоняясь от невидимого противника, и бросаю оставшиеся. Встаю на ноги и смотрю на мишень. Ножи торчат из самого центра. Я поворачиваюсь к распорядителям и легко кланяюсь. Это не знак уважения, а насмешка, но я не уверена, что они понимают это. А потом я бросаю пустой ремень на пол и ухожу, краем глаза замечая одобрительные улыбки. Возможно Хеймитч не прав. А может, дело не в наглости, а в злости.       Стоит мне выйти из лифта, как ко мне бросается Эффи. Сегодня на ней жуткий зеленый парик и кислотно-желтое платье. — Как все прошло? — спрашивает она быстро, явно сгорая от нетерпения. — Нормально, — отвечаю я, хотя не знаю точно. — Либо у меня будут хорошие баллы, либо очень плохие. Я иду в столовую, потому что ужасно хочу есть, и Эффи следует за мной. — Что это значит? — спрашивает она. Хеймитч и Шон поднимают головы. — Ну, когда я пришла, они пили и жрали, не обращая на меня внимания. Я перевернула стенд с оружием и сказала, что жареные гуси от них никуда не денутся. Но они выглядели довольными. Наверное. Эффи открывает рот и хлопает глазами. — Ты нахамила им?! — восклицает она. Я перевожу взгляд на Хеймитча. Может, дело хуже, чем я думала? Но он просто несколько секунд смотрит на меня, а потом разражается громким смехом. — Хотел бы я это увидеть!       Мы располагаемся на диване перед экраном и ждем, пока Цезарь начнет зачитывать баллы. Теперь я нервничаю еще сильнее, чем перед выступлением. Первый Атрош, у него девять. Затем Алмаз — восемь. У Райота десять, как и у Бист. У Вейла всего пять. Фаер из Четвертого получила девять, Рэм — восемь. Я вижу девушку, которая смотрела на меня в столовой. Катрин из Седьмого, у нее шесть баллов. У парочки из Восьмого по семь баллов. У Канта из Одиннадцатого десять. Шон. Цезарь делает паузу, а потом говорит: — Семь баллов. Я радостно хлопаю его по плечу, но тут же напрягаюсь. Руки леденеют от волнения. — Энотера, — снова пауза. — Десять баллов. Я широко открываю глаза, не веря своим ушам. Я на одном уровне с Бист! На одном уровне с профи! — Хм, капитолийцы любят, когда им указывают на их место, — ухмыляется Хеймитч, и Эффи прожигает его взглядом. — Отличные результаты, с этим можно работать. Завтра утром мы начнем готовиться к интервью.