Если страшный суд наступит сегодня, готов ли ты?

1991       Арсений присел за небольшой стол напротив подозреваемого и выудил из сумки диктофон. Многочисленные взгляды милиционеров и следователей заставили Станислава Владимировича побледнеть. И ему понадобилось все его самообладание, чтобы скрыть сильное волнение.       — Все свободны. — рядом с диктофоном появилась открытая на нужной странице папка с делом. — Прежде чем начну, доложу до сведения: в психологии присутствует пять этапов принятия неизбежного, — заговорил следователь, постукивая по столешнице ногтем указательного пальца. — На них и буду строить допрос.       — Неизбежное… — непонимающе насупился Шеминов. — Это что?       — Признание.       Мужчина нажал на потертую кнопку, и диалог стал записываться на кассету.       — У микрофона Арсений Попов — старший следователь по особо важным делам прокуратуры СССР. Веду допрос Шеминова Станислава Владимировича — подозреваемого в совершении с 1978 по 1991 годы тридцати шести умышленных убийств женщин и подростков женского пола, сопряженных с изнасилованием, совершением развратных и садистских действий с их трупами.       Шеминов недоверчиво покосился в сторону следователя, всей своей натурой показывая, что диалог ему явно не комфортен. На его лице появилась маска недоумения. «Что я тут делаю? И чего они от меня хотят?» — Так и читалось в его взгляде.       — Станислав Владимирович, подтвердите Ваше присутствие.       Мужчина, неуверенно приподнявшись со стула и упершись руками об столешницу, наклонился к самому динамику диктофона.       — Касательности к этому делу не имею. — его нос наморщился, отчего очки поползли вверх. — Уже задерживался органами — был отпущен. Я образцовый гражданин. Всё, что здесь происходит, — бред, который не достоин нашей добросовестной милиции.       — Станислав Владимирович, поскольку в поле зрения Вы к нам уже попадали, — Арсений встал со своего места и принялся грациозно расхаживать из стороны в сторону, с каждой секундой всё больше и больше раздражая Шеминова своей пижонской натурой, — у нас есть некоторые наработки. Хотелось бы уточнить детали. Про детство, к примеру.       Сердце надорвалось, и внезапно на душе стало тяжело. Огромные глаза Шеминова посмотрели на следователя немигающим взглядом, слова застряли в горле, не желая слетать с губ.       — Трудное было детство, — вздохнул Стас, — ненормальное такое.       — Мать была тяжёлым человеком?       — Ветеринаром работала. Отец пил, она вкалывала. Орала на него и на меня. Неустойчивой была психикой.       — Била Вас?       — Бывало что и била. Родственники однажды велосипед подарили. Старый такой, ржавый, поломанный с погнутыми спицами, — через силу усмехнулся Шеминов, — роскошь по тем временам. Но я всё починил. Решил покататься, похвастаться шпане местной. Она захотела у меня этот велик отнять. Я хилый был, но сразу не дался, — он вытягивал из себя каждую реплику, понимая, что вот-вот словесная вереница закончится, а голос предательски дрогнет. —Задницу мне надрали и в яму столкнули. Там колодец рыли, не закончили. Мать меня потом наругала за велик, заставила в углу на горохе стоять. Я и стоял. Голый. До сих пор чувствую эту землю во рту. Скрипит, не вычистить.       — Через пару лет Вашу мать парализовало. Инсульт. Почему Вы скрывали её состояние. Вы ей мстили?       — Мстил? А как же…       — В убийствах этих есть общий мотив: рты жертв забиты землёй. Это явно личная деталь.       — А у нас, кого не ткни, у всех детство не сахар, — пожал плечами Шеминов. Тот начал сильно нервничать, и по выразительным глазам можно было понять, что всё происходящее ему не по нраву. Мужчина нервно улыбнулся и потупил взгляд. — Страна такая. Что, теперь все убийцы, что ли?       — Есть ещё тип жертв общий, — продолжал напирать Арсений. — Коренастые, с широкой костью женщины. Девушки с короткими волосами. В основном такие, вариации есть, но чаще такие. — он положил перед подозреваемым фотографию его матери, предварительно расправив её уголки. — Никого не напоминает?       — Боюсь, товарищ начальник, умных книжек начитался, а всё в выдумки эти психические веришь… Да я курице голову отрубить не могу — дурно становится. А ты меня в убийцы записал.       — Я с Вами на «ты» не переходил, товарищ Шеминов. Это допрос, держите себя в руках, — Арсений не отводил взгляда от мужчины, будто бы боялся, что тот вонзит ему нож между лопаток, стоит лишь повернуться к нему спиной. — Карьера у Вас занятная — филолог. Преподавать начали только в тридцать. Почему?       — Подумал, с детьми буду ладить, — Стас поправил очки, неуклюже ткнув пухлым пальцем в переносицу.       — Дети в ПТУ за глаза звали Вас бильярдистом.       — Знал, что звали, — выдавив улыбку, пожал плечами мужчина. — Дети, что с них взять.       — Здесь есть заявление. Прятались в кустах, онанировали.       — Чушь!       — С женщинами не получалось, потому что на детей тянуло?       — Кто Вам такое сказал?       — Жена Ваша бывшая. Импотентом был.       — Просто не стоял… — на лице Шеминова чётко выражались раздражительность и неприязнь к всему происходящему.       — Ах, не стоял, значит? Вялый был? Так поелозит, и то безуспешно.       — Это к делу не имеет отношения.       — Ну, как же не имеет? Мне же надо разъяснить всю суть претензий свидетеля. На детей стоял, значит? — Арсений совсем вплотную прижался к подозреваемому, отчего в нос ударил запах табака, плесени и чего-то очень страшного. — Боялся, что член узнает твою суть? Он же не умеет притворяться приличным! Какой ты, такой и член. Как тебя там звали? Слабак? Хилый? Болтун? Не получалось? — он вцепился в жилет Шеминова, заставив того подняться.       Теперь он стал виден с ног до головы: очень бледный, с молочного цвета лицом и детским подбородком с ямочкой посередине. Лет ему должно быть около сорока, сорока пяти.       — Получалось, получалось! У меня всё получалось! Бабы — садистки, твари, суки. Это всё из-за них… — мышцы лица стали жесткими, а губы обнажили зубы в оскале.       — Гнев у нас правильный…