Красный глиняный горшок

      Какёин совсем плохо спал. Прошло два дня с тех пор, как его душевный покой был нарушен чужим признанием в чувствах. Отсутствие качественного сна слишком сильно сказывалось на продуктивности, и за это художник ненавидел себя.       Рассеянность внимания вела к испорченным деталям. Во всем. Как в повседневной жизни, так и в искусстве.       Пролитый кофе, который приходилось вытирать с утра, опаздывая на пары. Забытый ватман. Дрогнувшая при изображении линии губ рука. Выроненная на пол палитра.       Во время ужина чайная ложка выпадает из рук и со звоном ударяется о паркет. Нориаки с трудом проглатывает вязкий горчащий ком, вставший в горле.       Мыслей нет и их слишком много. По пути до университета Какёин считает машины и сбивается на третьей. Он не замечает развязавшихся шнурков на ботинках. Часто сталкивается с людьми и в целом осознает, что уровень неловкости его взаимодействий с окружающими возведен в куб по сравнению со стандартным. Он забывает поливать свои растения.       Горящие дедлайны и неспособность хоть что-нибудь сделать качественно заставляют его сидеть до поздней ночи. Он выходит на балкон и только и делает, что пялится вверх: там горит свет. Оттуда разносится запах табачного дыма и слышатся тяжелые выдохи. Чужих глаз не видно от слова совсем.       На третью ночь парень уже просто не может.       Он спал всего два часа из отведенных под сон семи.       Ни одна работа не готова к просмотру, который намечается послезавтра.       Музыка перестает спасать от тревожности. Не имеет значения, что сейчас играет: поп восьмидесятых, классика, какой-то абсолютно отстойный дабстеп. Все раздражает и только ускоряет его продвижение по пути к очередному нервному срыву. Это не жизнь, это черт знает что.       Художник уже не способен находиться в одиночестве.       Но и вариантов, особо-то, у него нет.       В какой-то момент он сдается самому себе.       Тихие шаги по лестничной площадке. Вереница загорающихся лампочек.       Какёин останавливается напротив двери, с которой связано много странных воспоминаний. Нориаки делает вдох, объем которого, кажется, превышает общий объем его легких, прикрывает глаза. А что сказать-то? «Привет, Джотаро, я медленно схожу с ума. Кстати, из-за тебя. Не мог бы ты пустить меня в свою квартиру, чтобы я молча посидел рядом, потому что не знаю, куда девать себя в одиночестве?». Отличное начало диалога. Приятнее и не придумаешь.       Нориаки заносит руку, которая — он заранее знает — постучит слишком невесомо. Но костяшка указательного пальца не успевает коснуться дверного скоса. Слышится звук поворачивающегося замка, и дверь, точно подчиненная какой-то магии, открывается сама.       — Нориаки? — застывший в дверном проеме Джотаро на секунду кажется растерянным, однако тут же обретает обычный непоколебимый вид. — Что-то… случилось? — Куджо хмурится, глядя на пришедшего. Это все слишком уж… чудно.       — Д-Джотаро, привет, — решившийся несколько минут назад на ночной визит юноша тут же теряется, мечется взглядом по всем предметам на лестничной клетке. Правой рукой хватается за сережку, которая не снималась с момента их первой с Джотаро прогулки, перекатывает пластиковую вишню между пальцами. — Я пришел… То есть, мне нужно… — художник ощущает себя трехлеткой, знающей что-то около трех слов, которые при этом невозможно связать в какую-то логическую реплику, и вконец теряется. Замолкает.       — Проходи, — ровным тоном приглашает морской биолог, отходя чуть в сторону. Где-то в конце коридора квартиры мерцает тусклый свет.       — Спасибо, — не сразу находится Нориаки и, принимая приглашение, ступает внутрь.       В квартире пахнет сигаретами на пару с каким-то порошком.       — Ну и ну, третий час ночи. Какого черта ты решил именно сейчас заявиться на чай? — Джотаро сворачивает на кухню, исчезая в кромешной темноте. Какёин следует за ним.       — Если я помешал, я могу… — гость осторожно пытается не столкнуться с каждым углом в этом решительно густеющем мраке, проявляя чудеса гибкости своего тела, — я имею в виду, это не срочно, я тогда потом… — он останавливается, указывая на выход и прекрасно отдавая себе отчет в том, что Джотаро в темноте этого жеста не увидит.       — Это не претензия. Просто в твоей комнате часов с двенадцати не горит свет, и внезапно ты решаешь появиться здесь, — слышится звон кружек где-то слева, и Нориаки пятится туда, силясь нашарить рукой столешницу, о которую можно опереться. Натыкается на что-то объемное и теплое, ойкает, вздрагивает и делает шаг назад. Ударяется о нечто непонятное бедром и, теряя равновесие, вдруг падает на очень кстати появившийся стул.       Включается свет.       — С-с двенадцати часов? Ты следишь за тем, когда я ложусь спать? — смущенный своей неловкостью Какёин неожиданно для себя начинает заикаться, и это нервирует его еще больше. Он мысленно начинает успокаивать себя всеми правдами и неправдами.       — Нет. Просто заметил. Ты ведь кофе пьешь? — голос морского биолога вроде как смягчается, когда он смотрит на Нориаки и видит, что тот походит на загнанного в угол зверька. Сонного. И который, кажется, сто лет ничего не ел.       — Ну…да? — растерянный художник пытается совладать с трясущимся голосом, отводит взгляд. Когда Куджо отворачивается, парень тут же устремляет свой взгляд на него.       Майка без рукавов сидит на хозяине квартиры слишком уж хорошо.       — Ты хотел что-то обсудить? Или есть какое-то дело? — руки черноволосого студента двигаются механически. Он рассыпает на столешницу немного кофе. Хмурится.       — Да. Нет. Ну, то есть… — блуждающий взгляд Какёина вдруг натыкается на одну очень интересную деталь.       Звезда.       «Родинка или тату?» — парень тут же молча вскакивает со своего места, удерживаемые до этого левой рукой скетчбук с карандашом падают на пол. Шелест страниц. Художник этого не замечает.       Указательный палец осторожно скользит по чужой метке, очерчивая контур. «Цвет слишком странный для татуировки, хотя…» — длинные пальцы исследуют загадочную звездочку на шее Джотаро, обрисовывая, чуть потирая и растягивая кожу. Перед глазами вырисовывается карта таро «The Star», как если бы Какёин знал каждую деталь ее картинки. Он отрешенно улыбается чему-то в своей голове. Приятный морок. Мимолетное внезапное безумие.       Спустя некоторое время пелену необычного полусна разрывает голос у самого уха. Художник клянется: до звучания этого голоса он успел пережить тысячи альтернативных жизней в своей голове.       — Нориаки, ты в порядке?       Какёин вздрагивает и медленно перестает улыбаться. Поворачивает голову и фокусируется взглядом на чужом лице, расположенном почему-то слишком близко.       — Нориаки?.. — немой вопрос в глазах, цвет которых напоминает чистейший голубой александрит. Веет теплом и… неуверенностью? Как сталь во взгляде может сочетаться с сомнением? Разве такое возможно? Почему глаза напротив настолько сложно прочесть? Как такое перенести на холст?       Какёин ощущает чужие руки на талии и окончательно приходит в себя.       — Нори…       — Д-Джотаро! Извини, я просто… просто задумался, — художник суетливо хватает чужие руки, стряхивая, точно пугающего жука, со своей талии. — Извини, — повторяется он.       Куджо, замерший лишь на мгновение, снова отворачивается к столешнице и накладывает третью ложку кофе, хотя планировал наложить две.       — Все в порядке. Кажется, с тобой что-то не то, — его голос звучит чуть глуше обычного.       — Да… Да. Я не могу спать, бессонница. Не знаю, что с этим делать, — Нориаки запоздало краснеет, поднимает уроненные на пол принадлежности. — И моя тревожность снова вернулась. Не могу оставаться в одиночестве.       — Ясно, — морской биолог заливает кофе кипятком из только что закипевшего электрического чайника, попутно размешивая содержимое кружки ложечкой. Направляется к холодильнику за сливками.       — Так… я не помешаю? — Какёин чувствует себя идиотом, разговаривая с такими паузами во фразах. Однако избежать этого не удается.       — Нет. Все в порядке. Оставайся, сколько нужно, — Куджо старается не оборачиваться и не смотреть на художника. — Я все равно занят подготовкой к зачету.       — Здорово. Ну, то есть, не совсем. Я имею в виду, уже поздно и… Там… Устал, наверное? — парень неловко смеется, поправляя свой коралловый локон челки.       — Нет. Идем, — Джотаро подхватывает кружку, гасит свет. Нориаки поднимается со стула. Они молча отправляются в комнату.       Какёина поражает минимализм обстановки. В комнате находится кровать, шкаф, кресло, кофейный столик, стол, на котором стоит лампа в форме дельфина и лежат конспекты, стул и подвесная полка с пятью одинаковыми черными фуражками. Все.       — Садись, — не то приказывает, не то предлагает морской биолог, указывая на кресло. Какёин молча кивает и поспешно опускается на указанное место. Кресло оказывается намного мягче, чем он ожидал. Джотаро оставляет кружку с кофе на столике рядом.       — Если неудобно, можешь перемеситься на кровать, — сообщает он, перекладывая конспекты. Теперь Нориаки видит парня только со спины.       — Н-нет, все в порядке. Спасибо. Мне удобно, — тут же отзывается Какёин, протягивая руку за чашкой. Немного отпивает из нее. Еле заметно морщится.       Комната заполняется тишиной. Безмолвие нарушается только случайными звуками, доносящимися с улицы через приоткрытую дверь балкона.       Темы для разговоров, кажется, исчерпаны.       Художник берется за карандаш.       «Ну, не так уж и плохо. Менее тревожно, хоть и без музыки. Главное — не уснуть…»       Нориаки боялся засыпать. Сны в последнее время только добавляли ему головной боли и беспокойства: они состояли из образов каких-то безликих физиономий, бездонных прудов, бескрайних пустошей. Все было гиперболизировано и слишком неясно. Такие сессии длились час-полтора, затем парень просыпался, включал везде свет и бродил по квартире некоторое время. Иногда удавалось уснуть во второй раз, иногда — нет. Но каждый раз, когда Какёин ложился в кровать, он думал только о том, как ему не хочется погружаться в эту мерзкую пучину видений.       Часам к пяти художника стало клонить в сон.       Он отложил скетчбук на журнальный столик, поежился, устало глядя на спину Джотаро, который, кажется, за все время даже ни разу не шелохнулся.       — Джотаро, думаю, — парень прервал свою мысль, чтобы зевнуть, — мне пора идти.       Ответа не последовало.       «Ладно, он, наверное, слишком сконцентрирован. Через пару минут поднимусь и тогда предупрежу его», — Нориаки снова зевнул, ерзая в кресле. Прикрыл глаза.       Джотаро освободился часам к шести. Погасил свет. Сложил кипу конспектов. Покурил. Затем, вернувшись в комнату, застал неожиданное для себя зрелище. Нориаки, свернувшись калачиком и приняв неизвестную науке геометрии позу, мирно посапывал в кресле.       Морской биолог был уверен, что Какёин все это время просто тихо рисовал.       Красноволосый парень был бережно перемещен на одноместную кровать и укрыт одеялом. Оказавшись на месте поудобнее предыдущего, художник заворочался.       — Н-не надо… мне ко второй… — он повернулся на бок, укрываясь одеялом до самого подбородка. Волосы смешно растрепались на подушке, вишни в ушах катались туда-сюда при каждом его вдохе.       Куджо, сидевший на краю кровати, слабо улыбнулся. Поправил подушку под головой Какёина.       Наклонился пониже к его лицу, застыл.       Отстранился.       Перемещаясь как можно тише, морской биолог добрался до кресла и занял его. Сложив руки на груди, он еще некоторое время напряженно рассматривал стену перед собой. А затем уснул.       Нориаки проснулся, когда в комнате было уже совсем светло. Испугавшись спросонья, он с трудом сообразил, где сейчас находится, и успокоился только тогда, когда увидел сидящего в кресле Джотаро. Художник оглянулся. Он… спал в чужой кровати? А почему Джотаро еще не спит? Почему не болит голова? Ему… не снились сны?..       Нориаки вскочил будто ужаленный, метнулся к Куджо, приготовившись извиняться за то, что занял кровать хозяина квартиры, и вдруг понял: морской биолог спал. Сидя ровно, опершись спиной о спинку кресла. Не полулежа. Не лежа. Сидя.       Художник, при мысли о том, что его сосед был вынужден находиться в таком положении из-за него, от стыда аж зарделся. Стоп. А как он вообще оказался в кровати? Какёин точно помнил, что до победного сидел в кресле.       Еще немного молча порассуждав, он покраснел пуще прежнего.       «Б-боже, как неловко… Что за ужас…» — он принялся заламывать руки, рассматривая спящего. «Да и что теперь делать? Тихо уйти? Подождать, пока он проснется?» — несколько минут внутреннего диалога привели его к первому варианту.       «Надо будет завтра как следует его отблагодарить, — Нориаки тихо вздохнул, — я даже неплохо выспался. Просто чудо какое-то. Ну, ладно…»       Художник, стараясь не создавать лишнего шума, направился к двери. Замер у самого выхода из комнаты.       Оглянулся.       Вернулся обратно к креслу с Куджо.       Наклонился и невесомо поцеловал парня в щеку.       «Думаю, ему было бы приятно?..» — старался мысленно оправдать себя художник, удаляясь быстро, но максимально беззвучно. «Ну, все-таки, это ведь не что-то плохое. И он многое для меня сделал…»       Через несколько минут в квартире Джотаро Куджо зазвенел будильник.