Красный глиняный горшок

      Спустя пару недель после переезда балкон стал для художника чем-то вроде уголка для эскапизма: тут и только тут, в отличие от всей остальной квартиры, не было ничего, что напоминало бы о выбранной им профессии. Нет, он не сомневался и не собирался сворачивать с намеченного пути, просто слишком часто был не уверен в своих силах. Но ему казалось, что Искусство не принимает его — особенно в моменты, когда одна и та же линия была перерисована тысячу раз или вроде того, но все равно выглядела ужасно — возможно, он недостоин? Он из тех, кто стремится, но никогда не постигнет Искусство и не преуспеет? Может, эта неудавшаяся линия — его предел? Он сбегал на балкон. Просто подумать.       И вот, один из сотни таких разов. Четыре утра. Последний день дедлайна.       Какёин слишком устал видеть холст, над которым проработал всю ночь. Запястье отчаянно ныло, требуя отдыха, умоляя прерваться хотя бы на минуточку, выпустить из руки кисть, которая будто уже приросла к пальцам. Нориаки необходимо проветриться, иначе он точно сойдет с ума и раскромсает к чертям собачьим эту дурацкую ткань, натянутую на такую же дурацкую рамку.       Его восхищал просыпающийся город. Эта громадина абсолютно не спешила. Детские площадки и дорожки между деревьев уже практически полностью были залиты золотом солнца, застенчиво выплывающего откуда-то из-за противоположного дома. Его окна были будто бы…вырисованы под трафарет? Да, именно так подумал парень, и это заставило его улыбнуться. Он вдруг вспомнил, как много в детстве у него было трафаретов, и как обожал он комбинировать и накладывать друг на друга получающиеся при рисовании фигуры. Кажется, уже тогда все было ясно с его будущим. Он проводил многочисленные часы за этим занятием. А теперь те фигуры, нарисованные в далеком детстве, будто бы возродились и встроились в облицовку дома. Аккуратные окошки выглядели точно наклеенными и практически не отличались друг от друга. Невероятно.       Где-то внизу, под домом, по тропинке шагали две женщины лет тридцати под руку и весело о чем-то щебетали. «Интересно, и куда в такое время?» — пронеслось в голове у художника. Тени подруг, вытянутые и ярко сереющие на фоне зеленого земного настила, важно следовали за ним по пятам. На повороте, под общий смех женщин, тени вдруг резко возросли, а затем снова уменьшились, покладисто отражая истинный рост хозяек. Какёин усмехнулся.       Где-то далеко зазвучала сюита одинокой машины. Рука Нориаки потянулась к ключице и сама собой начала ее поглаживать. Это словно позволяло не чувствовать себя так одиноко.       К перилам подлетела важная, но очень сонная муха и, описав два круга над рукой художника, что лежала на перегородке, опустилась рядом и застыла. «Что, задумалась, глазастая?» — парень улыбнулся и медленно занес руку над мухой, точно собираясь ее прихлопнуть. Та не шевелилась. Он вздохнул и вернул ладонь снова на перила.       Уже совсем рассвело. Город оживал, стягивая с плеч Нориаки удушающее одиночество.       Сверху послышалось знакомое копошение.       «Вот урод, и полчаса благого спокойствия в четыре чертовых утра не позволит поиметь» — пронеслось в мыслях Какёина, и он нахмурился, перегибаясь через перила и вглядываясь наверх.       Снова эти насмешливые бирюзовые глаза. И молчание.       Щелчок зажигалки.       Художник недовольно хмыкнул, возвращаясь в квартиру.       «Ну и ну, этот заучка вообще спит?» — Джотаро был слегка озадачен ранней встречей, однако это занимало его мысли от силы минуты две. Затем он переключился на раздумья о сегодняшнем зачете по видовому составу тихоокеанских глубоководных рыб. Нориаки тем временем переоделся в свою излюбленную мягкую пижаму с вишнями и сел еще немного поработать. Возможно, ему сегодня еще удастся поспать часа два.       Однако спустя час, его, поглощенного гармоничной геометрией и небрежной живостью искусства, кое-что отвлекло.       С балкона тянуло чем-то неприятным.       Запахом жженой травы.