Туган як

      — Да вообще урод! Говорит, не воровал ничего! В кабинете портрет Ленина висит, а он в лицо мне врет! И в лицо Ленину!       — У тех людей всегда лица хороши, кто в ладах с совестью своей, — подметила Ксюша, перелистывая очередную страницу.       Данис завис на секунду, осмысляя только что сказанное подругой. Наконец его озарило догадкой, и он картинно прижал руки к лицу.       — Ксения Ивановна! Ай-ай-ай, запрещенная литература? Солженицын... может быть, еще и Цветаеву почитываете на досуге? «Мне нравится, что вы болеете… что-то там… не мной, а скарлатиной»? Какой кошмар, Вас мало из комсомолов выпереть, — на одном дыхании запричитал парень, насмешливо улыбаясь и наблюдая за Ксюшей.       — А ты откуда знаешь текст их произведений? — хмыкнула Ксюша, стараясь скрыть ужасное смущение.       — Ознакомился в процессе изымания, — отозвался Данис. — Нудятина жуткая, зато на поле вновь не согнали. Сестра вон опять коня загоняла. Не уходи от темы.       — От какой темы? — пробурчала Ксюша, теперь рукой прикрывающая название книги. — У тебя там вообще процент продразверстки самый низкий на Урале в двадцатом году был, я же ничего не говорю.       — Тоже мне, сравнила, — фыркнул Уфа. — Одно дело продразверстка энное количество лет назад, другое — Солженицын прямо сейчас!       — Может, его потом в школе изучать будут, — попыталась оправдаться девушка.       — Еще чего? Сомневаюсь, что Союз его оправдает.       — Может, и Союза не будет, — подперла рукой голову Ксюша.       — Глупости говоришь, — нервно дернул плечами Данис. — Убери это. С антисоветскими речами и запрещенкой далеко пойдешь.       Ксюша послушно отложила книгу. В кабинете было светло, даже чересчур. Из соседнего угла комнаты на нее в упор таращился вождь революции. Оренбург это смущало, и она даже разок пыталась повернуть портрет Владимира Ильича лицом к стене. Первым это заметил Данис, вместо приветствия тут же кинувшийся этот самый портрет переворачивать обратно.       Сейчас Данис сидел рядом и, в отличии от недавних событий, с Ксюшей говорил. Советской власти он не боялся, но боялся сделать что-то не так, не оправдать доверия, лишиться тех возможностей, что наконец ему дали. И город оправдывал, старался изо всех сил.       Во время обеденных перерывов он всегда заходил к Ксюше.       — Привет, матурым, — Данис прикрывал дверь аккуратно, всегда проверял, нет ли щелей. Великая Отечественная война оставила на нем свой отпечаток, и Уфа теперь ужасно боялся, что кто-то неожиданно зайдет, хоть и сам это отрицал.       Первое время Ксюша всегда вздрагивала, слыша это обращение, которое не встречала уже много лет. Во время гражданской войны Данис не только не называл ее так, но снова и снова брал Оренбург, отвоевывал, плакал у нее в каморке, брал, отвоевывал. Во время войны сороковых же годов ему просто было некогда. Ксюша в то время всегда наблюдала за ним с трепетом, глядя, как он справляется с налегшей на его плечи величайшей ответственностью.       И лишь недавно он вновь вспомнил Ксюшу.       Ксения никогда бы и не смела напомнить ему про скоропалительные речи у него дома, когда она кольнула палец швейной иглой, и он сделал то же самое. Про клятвенное признание в любви, капли крови, роспись на дешевой бумаге, а после Данис, наскоро поцеловав новоиспеченную жену в щеку, сразу же сорвался с места и убежал. Часть людей переметнулась в другой лагерь.       Итак. Данис прикрывал дверь в ее кабинет, и Ксюша сразу же откладывала вышивку. Он взял за привычку дразнить ее за тот инцидент с книгой, «может, ты сейчас Пастернака читаешь, а?», и девушка смеялась, запрокинув голову, давным-давно переняв эту привычку у Уфы.       — Жарко у тебя, — заметил Данис, усаживаясь рядом.       — Это ты просто возмущен моими отвратительными вкусами в литературе, — подколола Ксюша.       — И воздуха нет, — проигнорировал Данис. — Поэтому я, от нехватки кислорода в воздухе, конечно же, предлагаю нам с тобой пожениться.       У Ксюши перехватило дыхание. Данис говорил об этом настолько обыденно, будто предлагал сходить вдвоем в столовую пообедать. К столовой он всегда относился с каким-то особым трепетом, и, Оренбург была уверена, это он бы предложил гораздо с большим воодушевлением.       Ксюша молчала. У Уфы внутри уже все успело миллионы раз обрушиться, а он сам уже открыл рот, чтобы заявить, что это скрытое предложение пойти поесть (ты иначе бы не согласилась), как Ксюша качнула головой.       — Брак второй раз заключать нельзя.       Данис почувствовал себя так, будто бы ему дали под дых. Нацепив насмешливую улыбку, он закинул руки за голову, удобнее устраиваясь на стуле.       — И кто же этот несчастный, за кем ты замужем?       Ксюша промолчала. Вождь революции, казалось, смотрел на нее с сочувствием.       Данис встал. Открыл он дверь еще более аккуратно, чем обычно.       — За тобой, — сказала Ксюша.       Агидель рассмеялся.       — Хорошая попытка. Не бойся, наши отношения остаются теми же.       Ксюша догнала его на улице. Данис вопросительно поднял брови.       — Поверь мне, пожалуйста, — попросила она, и голос ее задрожал.       — Прости, пожалуйста, — Данис сидит, сцепив руки в замок, и его плечи трясутся. — Я пытаюсь, я правда пытаюсь, аҡҡошом. Ксюшу будто обжигает холодом. Это обращение напоминает ей о самой первой их встрече. Сейчас Данис не похож на себя прежнего.       — У меня население на два лагеря разделилось, понимаешь? И все сражаются. И с властью тоже. Я честно пытаюсь тебя вернуть.       Ксюша слушает внимательно, сидя на матрасе, пока Данис не всхлипывает.       Он всегда говорил, что мужчины не плачут.       Оренбург бросается к нему, прижимает его голову к своей груди, шепчет какую-то несуразицу на ухо.       — Поверь мне, пожалуйста, я тебя очень сильно люблю, — говорит он, и сам понимает, что верить ему слишком трудно.       — Так кто это? — холодно спросил Данис.       — Ты, — ответила Ксюша. — Уже сорок лет.       — Наверное, нам надо зарегистрировать брак. Как порядочным гражданам, — заявил Данис, и Ксюша поняла, что это не шутка.       — Надо, — согласилась она.       — Я рад, — признался он, а потом с трепетом произнёс: — Поедим учпочмаков?