Туган як

      Данис медленно пятится в угол. Тьма сгущается, но он не хочет признаваться самому себе, что это его тьма, это он ее породил, она же его и убить может.       Уфа нервно смеется. Оригинальная версия поговорки звучала немного по-другому.       Данис отступает. Сквозь сумерки чудится ему пламя, объявшее Петербург, казнь императрицы, а затем — развратник на троне, страна, погрязшая в бедности и в бездне страданий, бесчинства, и мародеры, что отнимали хлеб и спокойствие у его жителей. А он это допускал.       Допускал, допускал и допустил до себя, слишком близко. Жажда чести и хороших условий для своего народа превратилась в его же страдания.       — Ты так не поступишь, — говорит Ксюша, абсолютно уверенная в своей правоте, и Уфа кивает. Ради того, чтобы Ксюша продолжала жить в своих иллюзиях. Для нее он — жертва обстоятельств, ни в чем не повинный мальчишка, на ушко нашептывающий ей приятности на незнакомом языке. Данис остался бы таким, если бы Емельян не принял окончательное решение.       Ксюша падает к ногам Пугачева. Данис бросается к ней, но Салават тут же останавливает его, не пускает. Уфа рвется, грызется, будто пес, но Салават держит, лишь смотрит с жалостью.       Емельян оглядывает Орьеву, и в голосе его звучит сочувствие.       — Я не могу отпустить Даниса. Он сам захотел участвовать.       Внутри Ксюши все ее стеклянные мосты, что она выстроила, разбиваются на мириады крохотных осколков. Данис наконец вырывается, подбегает к ней. Ксюша молчит. А затем уходит.       Агидель сползает по стене, воя, как зверь, пока Емельян что-то говорит про то, что нужно чем-то жертвовать.       Данис находит Ксюшу на следующий день. Она, замечая его, тотчас ускоряет шаг, едва ли не переходит на бег, а потом уже, не скрываясь, бежит. Данис, чувствуя, как сердце замирает, нагоняет ее, и в этот момент Ксюша путается в юбках. Он ловит девушку вовремя, но не выпускает.       — Пусти, — шепчет с явной злобой Ксения.       — Нет, — холодно говорит Агидель, и девушка резко осознает, кто перед ней.       Город-бунтовщик, который не останавливается уже четвертый год. За Данисом — след из чужих разбитых надежд, голода, хлебных крошек, раскиданных по ветру. У Уфы глаза слезятся. «От ветра, наверное», — думает Ксюша.       — Что тебе нужно? — устало спрашивает она, переставая сопротивляться.       — Ты.       Данис больше не мог это сдерживать. Хаос вырывался из него, как стремится наружу загнанный в клетку волк, и глаза Уфы краснели.       В такие моменты Ксюша приносила ему чай с душицей, целовала в лоб, рядом садилась. Тревога Даниса отступала, и он шептал жене на ушко все, о чем думал. Агидель не позволял себе думать, что с кем-то его йондоҙом было бы лучше, потому что Ксюша, в конце концов, выбрала именно его. И выбирала бы всегда.       Пробыв столицей новой России ровно пять дней, Уфа настоял на передаче этой должности Ксении.       Это самое меньшее, что он мог для нее сделать.       Все чаще мелькала позорная, до невозможности трусливая мыслишка: «А что, если бы бунт был подавлен?».       Данис — мужчина, Данис — город победителей.       Но почему эта победа далась такой ценой?