Заметая следы. Запах корицы и карамели.

Щека горит от пощёчин, сопровождаемых тирадой о том, какое он "сплошное разочарование". Время тянется бесконечно долго, не желая прекращать мучения. Ком в горле размером с планету застыл, в глазах и носу неприятно щиплет, кончики пальцев подрагивают от чувства собственной никчемности, органы будто вниз спрессовали, оттого тошнит. -У тебя совесть имеется? А хоть капля самоуважения? Ты о матери подумал? Мне стыдно выходить на улицу! Ничтожество! Как тебя такого земля ещё носит?! - хлесткий удар по лицу, от которого все горит алым пламенем. -Я… п-просто не выспался. Мам, прости… - как же он мог так провиниться? -А чем ты занимался всю ночь? Бездельник, - как несправедливо, он же учился. А, может, стоило вовсе не ложиться и посидеть ещё? Тогда бы он не разочаровал маму. Тогда бы она его похвалила, обняла, возможно, в лоб поцеловала бы, сказала, что он молодец. -Если ты с простыми уроками справиться не можешь, что говорить о других задачах! Таких как ты только в дворники берут, и то с неохотой, - боль прожигает другую щеку. -Ну… -Нукать лошади будешь. Зла на тебя не хватает! Уйди с глаз моих! - женщина отмахивается от сына, а тот вздрагивает, ожидая нового удара. Однако в этот раз повезло. Он прячется в комнате своей, закрывает дверь, скатывается по ней на пол, едва сдерживая вой, полный боли и отчаяния. Он мечтает о том, чтобы его заметили. Он мечтает о любви? Глупец, он пока ничего не заслужил. Ни сделал и грамма, дабы приблизиться к заветному. Надо стараться больше: ведь, чем больше вкладываешь, тем больше получаешь, не так ли? Он переполз с огромным усилием к столику с учебниками. Пускай горят синим пламенем оценки и его заберут с собой хоть в саму Преисподнюю. Спустя несколько часов учёбы глаза отзывчивые почудились пред собой, площадка та ночная, отголоски объятий, полных чего-то неизведанного, в теле отдались ураганом чувств новых. А может, зря он ляпнул тогда про маму, особо не подумав? Чан сочтёт его инфантильной плаксой, ябедой и больше не захочет говорить, не включит свою музыку, не поможет с тяжёлой коробкой, не улыбнётся лучезарно. На стол упала капля багряная. Струи бордовые стекали по запястью, изящными узорами украшая руку. И как снег на голову осознание, что обещание нарушил. -Прости… - он столько раз произносил это слово, что уже почти забыл его смысл, но сейчас оно спасением кажется, будто кто-то грехи отпускает. Лезвие в сторону отложил, боясь вновь сорваться. Боль тупая в предплечье разгорается все больше, а кажется, что кто-то душу его кромсает на сотни кусочков. -Ты больной?! - мама забирает нож окровавленный, а Джина страх едкий сковал, - совсем идиотина что ли?! Где ты этого насмотрелся?! - голова ощущает подзатыльник, - лучше бы уроки так же делал, как себя резал. Айщ! - дверь захлопывается. Джин шмыгает носом. На него обратили внимание, как он и хотел. Стало ли ему лучше? Едва ли. Он ожидал, что будет парить на седьмом небе от счастья, а в итоге в ушах звенит, а в груди огромная дыра разрастается. Подбородок трясётся, но сил заплакать нет. "Жизнь на самом деле - лучшее, что у тебя есть. Хочешь, могу показать?" - этим словам хочется верить. Больше жизни хочется знать, что ему не наврали. Что именно Чан сказал правду, искренне веря в неё, в Джина. Не может же человек, так проникновенно заглядывая в твои глаза, столь беспардонно врать? Не может же он, обнимая тебя, как хрусталь, и чувственно улыбаясь, сам хотеть умереть? Может ли он оказаться его соулмейтом? Совершенно нет. Бормоча под нос все известные проклятия, Чан в который раз нажал кнопку вызова лифта. В здании всего девять этажей, почему каждый раз приходится ждать лифт по столетию? В горле в очередной раз за утро запершило, неужели он умудрился простудиться? Открылась дверь соседней квартиры. Чан уже успел улыбнуться, увидев Джина, но счастье сгорело: за неуверенно топчущимся воробушком вышла его мать. Худощавая женщина захлопнула дверь так, что стены содрогнулись. Кристоферу стало не по себе. Подумать только: ему, взрослому человеку, захотелось сделаться невидимым, что уж говорить о Хенджине. Она, шипя, бранила сына, словно змея, что хочет напугать хищника. Только вот вместо кровожадного волка перед ней стоял израненный птенец, который и летать толком не научился. Младший Хван успел слабо улыбнуться и кивнуть Чану, а женщина не обратила и грамма внимания на соседа. -Ещё раз такое увижу - закрою в комнате на сутки. Не выйдешь, пока не осознаешь той глупости, что сделал. И чтобы сегодня без “я устал” и “я не заметил”, понял? Не хватало упасть в рейтинге ещё ниже. Однако вместе с желанием слиться со стеной, зарождался гнев. Не перебор ли это? Образование, конечно, важно, но… Не до такой же степени кошмарить собственного ребёнка, что он домой боится идти с четвёркой, сидя на качелях до темноты, не сводить же абсолютно все разговоры на тему учёбы. В конце концов, важно отношение человека к ней, а не цифры, что оценивают результат. Которые можно и подделать в любой момент. Хенджин встал рядом с Чаном и, понурив голову да губу закусив почти до крови, выслушивал всё, с каждой секундой увядая. Запах умопомрачительной карамели тускнел, растворялся в воздухе, а Крису оттого делалось дурно. Схватить бы Джина за руку и спрятать в своей квартире, чтобы оскорблений незаслуженных в свой адрес он никогда не слышал, чтобы стёр из памяти ругательства, вспоровшие его тело и психику. Ругань не прекращалась и в лифте. Чан, как воспитанный человек, сдерживался, насколько то позволяла сила воли. Однако терпению пришёл край: долго ли он будет терпеть, пока самооценку его соулмейта безжалостно втаптывают. -Обратите внимание на его мысли, а не оценки. -Что, простите? - женщина перевела покрасневшие глаза на Чана, - Вы хотите сказать, что это я виновата в том, что это недоразумение по ночам вместо учёбы с холодным оружием играет?! -Этого бы не случилось, если бы Вы, аджумма, интересовались его жизнью, а не цифрами в дневнике. -Хам! Я лучше знаю, как воспитывать своего сына, - двери лифта распахнулись, и женщина продолжая возмущаться и активно жестикулируя, вышла в коридор, - Каков нахал! Таких нужно в сумасшедший дом на перевоспитание отправлять… За ней, на мгновение подняв тёмные глаза, поплёся Джин. На этот раз в них загорелось что-то похожее на надежду, второе дыхание. В квартире Минджуна был сдавленный воздух. Чересчур сильно пахло вишней, аж в горле першило и голова разболелась (а, может, и температура поднялась). Чан второй час возился с протекающей трубой. Правая рука от напряжения дискомфортно ныла, не давая забыть былую травму. -Чан, ты закончил? Можем чай попить, - из-за спины донёсся приторный голос Джуна. -Думаю, да… - вылезая из-под раковины и вытирая грубым полотенцем руки, отозвался Крис, - но в следующий раз лучше вызови мастера. Я не профессионал в этой сфере. -Да брось, ты на все руки мастер, - улыбнулся друг, - пошли, чай уже стынет. В груди колющее ощущение, что он находится не на своём месте. И голова жутко раскалывается, потому что всю ночь не спал, работая и за Джина переживая. -Да я лучше домой поеду. Неважно себя чувствую, давай в следующий раз? -Ясно. Опять работать будешь? У тебя почти никогда нет на меня времени. -Это неправда. Мы часто гуляем и созваниваемся почти каждый день… -Ты называешь обыкновенный поход в магазин “прогулкой”? И ты никогда мне сам не звонишь. Как будто только мне это надо. -У меня действительно много работы, и ты как никто это знаешь. -Создание песенок - не та работа, на которую стоит тратить столько времени, - Чан сцепил зубы. -Я поеду, - он захватил куртку и вышел из дома. Зачем Минджун давит на самое больное? Зачем изо дня в день напоминает о его никчемности? Когда-то Чан был всем, а сейчас и имени его никто не вспомнит. Шансов встать на путь, что ведёт к мечте заветной, не осталось. По прибытии домой он завалился на кровать и уснул без задних ног. Только во сне надоедливый запах вишни сменился сладко-солёной карамелью.