Важное

Могила Джоуи невъебенно красивая. Белоснежный мрамор, будто из него вылепили надгробие только вчера, незатейливое основание, кончающееся дугой, яркие черные буквы, которые сообщают: Хосе «Джоуи» Гомес. LCpl USMC 04 июня 1973 – 31 мая 2003 Сын, брат, морпех. Колчек замечает, как у него сводит скулы: он уже долго сжимает челюсть, даже слышит скрежет своих зубов. Могилы других морпехов не такие красивые. Какие-то обыденные. Могила Мервина постоянно украшена цветами и детскими рисунками, а на надгробии висит самодельное ожерелье из пивных крышек. Жестоко и умилительно. Единственный живой морпех на этом кладбище сидит на мокрой траве и пялится на мрамор. Будто пытается проделать в нем дыру своим взглядом. Держит в руке письмо и не решается продолжить его открывать. Анна Гомес покинула его пару минут назад, возложив купленные неподалеку цветы на могилку. Какие-то белые с желтой серединой – лилии вроде – а еще маленькие фиолетовые. Последние аж ядрено пахнут. Оглядевшись по сторонам – не смотрит ли кто на него – Джейсон принюхивается. Запах знакомый. Но он не может вспомнить название. Может лишь вспомнить, что этот запах постоянно чувствовал в присутствии Джоуи. Думал даже сначала, что это его одеколон. Такой странный, напоминающий лекарство, будто тот украл его у своей бабки. Понимает, что тянет время. Прикапывается ко всяким мелочам: ебучему мрамору – с чего он вообще блять решил что это мрамор – к цветам, которые впервые видит. Ко всему, что отвлечет его от важного дела. От чтения письма. Смотрит на небо – темнеет. Еще полчаса и он не сможет найти дорогу назад. Останется на этом блядском кладбище до рассвета. Так себе перспектива. Хотя идти все равно некуда. Вскрывает до конца конверт. Удивляется длине письма, листок исписан с двух сторон. Понимает, что надо было это сделать раньше: почерк Джоуи не разобрать. Достал из кармана фонарик. Начал, как какой-то сумасшедший, разбирать каракули, сидя рядом с надгробием. Его точно упекут в психушку. И он точно, когда сам попадет в ад, поднимется наверх в рай и прикончит еще раз Джоуи. "Надеюсь, ты никогда не получишь это письмо, я со спокойной душой куплю тебе пива после операции и мы помиримся. Но если все-таки получишь... бля, мне кажется я даже с того света услышу, как ты надо мной угораешь, какой я все-таки припизднутный. Но, наверное, мне уже будет похуй, поэтому вылью все тут, что зассал сказать тебе в лицо. Знаешь, я завидую. Завидую тому, как ты справляешься со всем этим дерьмом, ходишь с лицом-кирпичом и в хуй не дуешь. Уверен, что никакая в жизни хуйня не сможет сломать тебя. У меня никогда так не получалось, хоть я и старался. А еще я дико боюсь. Правда, аж до мелкой дрожи в коленках. Ну вот, еще одна шутка про подкашивающиеся ноги мамаши Мервина, пользуйся. Вот я и признался - что завидую и боюсь одновременно. Всегда так было, аж с самой школой. Мама говорила, что это пройдет, но видимо эти два слова будут выгравированы на моей могильной плите. Пожалуйста, если я, все-таки, умру раньше тебя, позаботься о том, чтобы меня кремировали - не хочу видеть, как к моему телу подходят люди, плачут рядом, обнимают, кладут что-то в гроб. Пусть уж сразу сожгут, а пепел закопают. И еще одна просьба: пусть это останется между нами. Будет нашим маленьким секретом. Не говори об этом Мервину, Нику, Рейчел, остальным парням. Они не настолько мне близки. А ты — нечто важное. Если что, я не педик. Ну, может, совсем чуть-чуть, и то с Мервином. Надеюсь, завтра перед операцией мы успеем поговорить. Я скажу тебе, что сожалею что сделал, а ты скажешь что я просто ссыкло и пожмешь мне руку. Пожалуйста, подойди ко мне завтра и скажи какой я мудак. Можешь хоть хуями обложить перед спецом по спутникам. Но подойди. Подойди первым, потому что я не смогу. Не хочу ехать на смертельную операцию, зная, что лишился последнего друга. Единственного. Что там в конце пишут? С любовью? Бля, можно я не буду? Написание письма тебе уже выглядит по-пидорски. Надеюсь, ты его все-таки никогда не получишь" Кашель от смеха вперемешку с комком слез смешался в горле Джейсона. Он сидел и смеялся, заливаясь слезами как умалишенный. От тряски даже облокотился о надгробие друга. И когда голова коснулась холодного мрамора, он потихоньку начал успокаиваться. Джейсон Колчек боялся, что сойдет с ума после прочитанного. Что жизнь его закончится, так нормально и не начавшись. Что он не выдержит всего того, что хотел сказать ему тогда Джоуи. Но ничего из этого не произошло. Колчек выдохнул. Достал из кармана пачку сигарет, жалея что не спросил у охранника можно ли здесь вообще курить. Да даже если и нельзя – похуй, Джоуи был бы не против. А он так к нему и не подошел. Слова Ника обретают смысл. Видимо, зря он послал его нахуй. Сержант Кей всегда знал настоящего Джейсона. Что он повторяется, когда врет. Что ему на самом деле не похуй на важные вещи. Что у него на самом деле ахуенные речи. Что ж, раз речи реально ахуенные, надо этим воспользоваться. — Привет, Джоуи, — с улыбкой говорит Джейсон, не выпуская изо рта сигарету. — Надеюсь, тебе там хорошо, потому что лично мне тут крайне хуево. Смеется. Понимает, что еще один такой истеричный припадок и от задохнется от случайно проглоченной сигареты. Вынимает ее изо рта. — Не помню, вот что ты там конкретно верил, твой жетон смертника я видел лишь однажды, но надеюсь, что рай все-таки существует. Или что-то в этом роде. Потому что лично я хочу верить в то место, в котором мы всегда когда-то соберемся. Ты, я, Никки, Мервин. Будем сидеть на каком-нибудь белоснежно и кристально чистом диване, который сотворит нам Боженька, и будем попивать пиво, обязательно холодное. Будем упиваться им, пока не придет Рейчел и не заберет у нас все остатки, не забыв сказать при этом какие мы все же свиньи. Знаешь, можем даже этого ебаного Эрика пригласить, только если нудеть под ухом не будет. О, поверь, он оказался очень нудным, а еще жутко неуверенным в себе, представляешь? Ха, я думал погоны полковника держаться на клею высокомерия. Опустив голову, Джейсон замечает, что все это время сидел в позе лягушки. В той самой позе, в которой спокойно сидел Джоуи и которую никак не мог осилить гибкий по природе Колчек. Как это по-английски? Ирония кажется. Салим. — А еще мы обязательно пригласим Салима. Ты его не знаешь, но поверь, он хороший человек. Вы бы точно с ним подружились. Обсуждали бы с ним своих ебаных динозавров, ты бы утверждал, что они сначала появились на месте будущей Америки, а Салим – что на месте будущего Ирака. И похуй как там было на самом деле. Нервно сглатывает. Понимает, что от того, что он говорит вслух про Салима, становится тепло и страшно одновременно. Похуй. — Знаешь, Джоуи, Салим на самом деле нечто большее, чем просто хороший человек. Нечто важное, лично для меня. Его улыбка приобретает оттенок грусти. Легкой, но все-таки грусти. — Я до сих пор проебываюсь. Из меня вышел хороший солдат и плохой друг, Джоуи. Какой из меня вышел человек я пока еще не понял. Надеюсь, что достойный спасения. Морпех докуривает сигарету и тушит ее об газон. - Потому что однажды ты спас меня, Джоуи. А я тебя нет. Встает с мокрой травы, отряхивает замызганные джинсы, смотрит в последний раз на надгробие. — Мне ахуеть как блядски страшно, Джоуи. Всегда было. Просто я оказался не настолько храбрым, чтобы себе в этом признаться. В отличие от тебя, друг. Единственный друг. Подходит поближе. Проводит рукой по гладкой дуге, как по плечу человека. Улыбается. Какая же невъебенно красивая могила. Глазами лейтенант ищет тропинку, которая приведет его к выходу. Солнце уже давно село, а фонари все еще не зажглись. Идя куда глаза глядят, он подмечает каждую лавочку – вдруг все же придется переночевать на кладбище? Когда вступает на каменистую дорогу, видит впереди стоящего человека. Забавно, он думал, что единственный гуляет по кладбищам ночью. Человек вдруг начинает идти к нему вперед. И Колчек, нащупав в кармане ключи, обволакивает один из них пальцами. — Я уж думал, ты потерялся, — говорит человек в капюшоне. Мужчина не успевает даже задать вопрос, застывает на месте, когда человек показывает лицо. — Ты что блять здесь делаешь? — задает ему громко вопрос Джейсон, совершенно позабыв, что они на кладбище. — Тебя блять жду, — отвечает ему в такой же манере Зейн. — Как... - Рейчел тебя мне спалила, — не дает договорить ему Осман-младший. — А ей – некая Анна. Какая она все-таки коварная и умная женщина. И Рейчел, и Анна. — И что? Пришел насладиться моими страданиями? — Колчек скрещивает руки на груди. - Блять, Джейсон, мы на кладбище. Обязательно даже здесь вести себя как ненавидящий весь мир мудак? Сука. Он видит его насквозь! Или это Джейсон потерял хватку и палиться? — Пойдем, выпьем кофе. Я замерз, — приказывает ему Зейн и, не дожидаясь ответа, идет по направлению к выходу.

***

Джейсон перестает считать количество кафешек, которые посетил за последние пару недель. Кажется, что дохуя. Мягкие кресла, запах кофе и говорящие о важном люди – все это становится обыденным зрелищем для морпеха. Поэтому он берет себе черный кофе с сахаром, садится на кресло с подлокотниками возле окна и внимательно смотрит на Зейна – он, как и Никки, заказывает бомбу для диабетиков. — Никогда сюда не перееду, — начинает ныть Осман-младший. — Слишком много всего урбанистического. — Какого? — Ну типа небоскребов много. На Нью-Йорк похоже. Блять, чувак, ты еще не видел просто Нью-Йорк, думает Колчек. Но решает промолчать – его жизнь еще ни раз разочарует. — Ты вроде должен быть в Лондоне, — меняет он тему. — Завтра поеду, прямиком отсюда. — Ты что, и номер в гостинице из-за меня снял? — удивляется Колчек, размешивая сахар в кружке. — Не из-за тебя, из-за папы. Оба резко замолкают. Смотрят на свои чашки, будто там скрыта истина: стоило ли им двоим встречаться или нет? — Как он? — нарушает тишину Джейсон. — В порядке, — отвечает Зейн. — В полном порядке. Интересно: это он также врет? Лейтенант хмурит брови. Ему жутко интересны подробности, но Осман-младший ими не поделится. Не сейчас так точно. — Давай поговорим на чистоту. Как мужчина с мужчиной, — неожиданно заявляет Зейн, распрямляя плечи. Смотрит в глаза морпеху. У него такой тяжелый взгляд, что Джейсону становится неуютно. Даже сидя в ахуеть каком мягком кресле. — Давай, — отвечает он ему. А что еще говорить? — Я знаю, что происходит между тобой и папой, — пальцы, что удерживают его чашку, предательски поддергиваются, но Зейн это тщательно скрывает. А Джейсон делает вид, что не обращает внимания. — Он мне рассказал. Я бы сам в жизни не догадался, но после того, что произошло, — тяжело вздыхает. — Он хотел меня успокоить. Хотел объяснить, почему так произошло. Хотя сам до конца не понимал. Колчеку становится неловко. Как будто он сам граблями вытаскивает из Зейна то, что тот сам хочет сказать. Этот разговор вообще не так должен был состояться. Джейсон даже и не подозревал, что «об этом» придется говорить с Зейном глазу на глаз. — Слушай, я не гомофоб. И даже не расист. Хотя, учитывая мою национальность, это выглядело бы крайне глупо, — усмехается иракец, и американец также позволяет себе смешок. — Проблема совершенно не в этом. Я так и сказал папе – я не против. Теперь вот и ты знаешь. Держать чашку в руке он больше не может. Ставит ее на стол и складывает руки в замок. — Проблема во мне, — заканчивает за него Джейсон, не в силах больше смотреть на то, как парень мучается. Зейн не отвечает. Поджимает губы. Сказать «да» не позволяет воспитание. Сказать «нет» не позволяет любовь к правде. — Я плохо тебя знаю, Джейсон. В основном, по рассказам папы. И в них ты хороший человек. Даже в последних. Теперь поджимает губы Джейсон. В основном, чтобы подавить возникшее напряжение в теле. — Он верит в тебя, Джейсон Колчек. Даже после всего того, что произошло. После того, что ты сделал. Зейн резко хватает кружку со стола, отхлебывает из нее много кофе. Давится. Из-за чего морпех даже отворачивается – чувствует себя неуклюже. — Это он зря, — произносит Джейсон, смотря в окно. Пытается сфокусироваться на мимо проходящих людях, но не получается. Зейн молчит. И морпех вынужден повернуться обратно к нему. — Возможно. Но я не смогу его переубедить. Да и пытаться даже не буду. Он упрям как осел. Колчек аж прыскает от смеха, пытаясь отпить содержимое, пока Зейн говорит. В Ираке можно говорить так про своих родителей? Осман-младший его поддерживает. Улыбается. Но потом пытается скрыть улыбку. — Он попросил меня узнать как ты. И сказать ему, как ты. — Зачем? — вопрос слетает с губ Колчека быстрее, чем он успевает подумать о сказанном. То, что хочет сказать Зейн, явно не радует его. Но приходится. — Он хочет встретиться, если ты... в порядке. Последнее слово он говорит с придыханием. И лейтенанта снова бросает в дрожь. — Я в порядке. — Точно? — Не знаю. Зейн буравит взглядом морпеха. Пытается рассмотреть на его лице вменяемость и белую склеру глаза. Вроде белая. — Слушай, я тебя понимаю. Нет, правда. Сам когда-то... «был не в порядке». Возможно, если наши отношения станут ближе, я тебе даже расскажу, — ухмыляется парень. — Но ты должен мне пообещать. Зейн говорит с вызовом. И с вопросом одновременно. Смотрит на Джейсона. Тот кивает. — Ты должен пообещать мне, что не сделаешь больше больно моему папе. И я сейчас не про синяки и разбитое лицо, можете хоть каждый день пиздиться. Осман-младший пододвигается к креслу Колчека. Наклоняется. — Ты должен пообещать мне, что не разобьешь ему сердце, как это сделала мама. Потому что если ты это сделаешь, Джейсон Колчек, я тебя убью. Последнюю фразу Зейн говорил с непоколебимой уверенностью. С такой, что Джейсон на мгновение забывает, как дышать. Он и не посмеет сделать вздох. Пока не пообещает. — Обещаю. Делает вдох. И Зейн выпрямляет спину. Они договариваются, что Салим напишет Джейсону на днях: где и когда они встретятся. Колчек уверяет его, что готов ехать хоть на край света, лишь бы увидеться. Зейн, вспоминая как тот еле-еле наскреб монет на черный кофе, думает, что Джейсон все-таки ебнутый. Прямо как говорил папа. — И да, кстати, — говорит Зейн ему на прощанье. — Те цветы, что ты нюхал - это кошачья мята. Тут Джейсон понял к чему эти цветы были положены на его могилу. Джоуи всегда любил кошек. И видимо хотел, чтобы после смерти, они приходили к нему на могилу Ебаный романтик.