Доля

***

       Всю последнюю неделю Айяс-паша провёл в подготовке к длительной поездке. Паша заранее оповестил Повелителя о своём намерении отправиться в «экспедицию», на что Султан, не особо интересуясь надобностью этого путешествия, дал добро. В доме Великого Визиря была создана невиданная суматоха. Все обитатели дворца пришли в движение, желая принять участие в этой суете, дабы показать свою значимость, что они не просто так здесь служат. Насибе собралась довольно быстро, хоть вещей у неё было раза в два-три больше, чем у её отца. Девочка все эти дни находилась в неописуемом воодушевлении, предвкушая предстоящее времяпрепровождение наедине со своим родителем. Она очень редко могла общаться с Айясом-пашой. Зачастую они виделись лишь во время приёмов пищи, либо перед сном, когда Насибе прокрадывалась в его комнату и желала ему спокойной ночи. Сейчас же у неё появился шанс наверстать упущенное, поэтому она внимательно слушала наставления Айше-хатун, которая объясняла дочери поведение рядом с Пашой, словно он был кем-то чужим или девочка должна была войти в его пресловутый гарем. Насибе до сих пор было грустно, что её мать не поедет с ними. Сколько бы раз она не пыталась узнать у женщины настоящие причины её недомогания и такого удручающего состояния, ничего не выходило. Айше стала замкнутой и молчаливой, сидела на одном месте как тень и смотрела в окно, погружённая в какие-то свои мысли, явно не отличавшиеся радостью от этой жизни. Насибе объяснила себе это настроение матери меняющейся погодой, а Махмуд очередной ссорой с отцом, который также мало что понимал в сложившейся ситуации и на догадки детей пожимал плечами или мотал головой. Айше после его приезда ни разу не взглянула на Пашу, каждый её ответ был очень сдержан, что контрастировало с её прежней болтливостью. Казалось, в ней помимо досады, появилось какое-то отвращение, которое сделало её образ ещё более отталкивающим. Она стала похожа на заплаканную старуху с уродливым носом.        К концу недели, когда сборы закончились, погода немного подпортилась, хоть до этого солнечные дни не предвещали ничего подобного. Кратковременные дожди размыли дороги и взволновали море. Великого Визиря это малость расстроило, но он решил не откладывать отправку, поэтому приказал слугам заложить три кареты: одну для них с дочерью, а две другие для прислуги с вещами. Паша счёл более разумным тащиться на лошадях, чем затеряться среди неожиданного шторма. Айяс всегда отдавал предпочтение суше, чем воде, ведь чувствовал себя на море очень неуютно, в отличие от людей того же Барбароссы, для которых бушующие волны являлись их стихией. Когда лошадей четвернёй запрягли в карету, путники вышли во дворик в сопровождении остающихся домочадцев. Великий Визирь оделся в тёплый чёрный дорожный кафтан, который делал его похожим на неуклюжего медведя, а Насибе — в нежно-персиковое платье, которое так нравилось всей её семье. Поверх него девочка надела меховую накидку и покрыла голову полупрозрачным розовым платком, закреплённым небольшой витой заколкой. Насибе буквально сияла в этом наряде, что так подчёркивал её юность и романтичность. Своей обыкновенно лёгкой, слегка пружинящей походкой она сбежала вниз по лестнице и остановилась в центре дворика, рядом с матерью. Айше в этот день была менее уныла, чем обычно, но теперь к её вселенской тоске прибавилась тревога за дочь, что отправляется так далеко. — Ах, Насибе, — стонала женщина, обнимая девочку. — Как же я буду здесь без тебя? Так ещё и дорога далёкая, опасностей много, — она снова заохала. — Матушка, мне тоже не хочется оставлять вас, — таким же подрагивающим от волнения голосом отвечала Насибе. — Но я ненадолго, да и к тому же, со мной будет отец, — девочка отпрянула от матери и посмотрела в сторону Айяса-паши, который с серьёзным видом что-то наказывал Махмуду.        Айше тоже взглянула в сторону мужа, но этот взгляд был наполнен грустью и презрением, маленькой искоркой вспыхнувшим и тут же потухшим в её щенячьих карих глазах. Женщина поджала тонкие губы и посмотрела на суетящихся возле второй кареты слуг. Все эти сопровождающие сменили служанок Насибе, которых из-за их молодого возраста и относительной привлекательности Айше отстранила, не желая создавать лишних проблем. На смену им была отправлена личная прислуга жены Великого Визиря, которая состояла из немолодых женщин, что преданы своей хозяйке и очень любят её дочь, так что смогут в какой-то мере заменить Насибе материнскую заботу в поездке. Девочка такой заменой была сначала удивлена, но, видя настойчивость матери и не желая её лишний раз волновать, смирилась. Также в этот сонм был включен один из евнухов. Он получил тайное задание от Айше — следить за Айясом-пашой, дабы узнать о правдивости слов Ханым-хатун. Женщина понемногу успокоилась. Голос разума, в отличие от всплеска эмоций, требовал доказательств, дабы Айше могла, наконец, для себя решить, как ей теперь выстраивать отношения внутри семьи, ведь прежних любви и безоговорочного доверия уже не будет. Как только все вещи были уложены, Айяс-паша подошёл к жене и дочери. — Всё готово. Мы можем отправляться в путь, — ровным тоном сказал албанец. — Уже? — воскликнула Айше, глядя на дочь. — Успокойтесь, мама, вы не заметите, как мы вернёмся, — ласково произнесла Насибе и крепко-крепко обняла мать. — Не скучайте без нас. Я буду писать вам письма, а вы мне.       Айше-хатун грустно улыбнулась и высвободилась из объятий дочери. Женщина благословила путников на дорогу и отошла к Махмуду, который приобнял мать, что впервые в жизни отпускает от себя дочь. Айяс-паша, подойдя к карете, помог Насибе забраться внутрь, а потом залез и сам. Мужчина был немного удивлён холодностью жены, которая даже во время кратковременного прощания не взглянула на него, хотя обычно она ищет его взора глазами. Но эта мысль была мимолётной, несильно омрачившей серьёзного настроя Паши. Своим спокойным голосом, в котором на этот раз почувствовалось что-то командное, будто на построении войск, Великий Визирь приказал трогаться. Возничий хлыстнул заснувших лошадей, и те, недовольно всхрапнув, мерными шагами повезли карету из дворца. Айше и Махмуд ещё долго стояли во дворике и смотрели вслед удаляющейся процессии, пока она совсем не скрылась из виду. Тогда женщина со вздохами какого-то давящего на неё предчувствия ушла в дом и скрылась за дверьми своей комнаты. Она вновь уселась на своё излюбленное место и уставилась в окно, как кошка, что неподвижно следит за происходящим вокруг, не сходя с любимого подоконника. Очередное предчувствие комком надавило на горло, заставляя Айше глубоко и громко дышать, избавляясь от отдышки. Она впервые за долгое время испытывала подобные ощущения. Ей и раньше было неуютно рядом со своим мужем, особенно в последние годы, но то, как у неё пекло в груди сейчас, ни с чем не сравниться. Айше не то чтобы взгляд поднять было неприятно, ей дышалось тяжело, хотелось поскорей уйти в дом, но первое в её жизни расставание с дочерью не позволило так быстро скрыться за дверьми в свои покои. Женщина была слишком привязана к Насибе, видела в ней единственное напоминание о её былой красоте, настоящую подругу, человека, который всегда будет рядом. Нет, Махмуда она тоже очень любила, как и он её, однако сыновья чаще всего рано покидают своих родительниц, находятся дальше от них по своим взглядам и увлечениям. Вот и для Айше сын был не так близок, хоть и являлся долгожданным первенцем. Уже сейчас женщина стала переживать, как там её дочь, будто бы она отправила её с незнакомцем, а не с её родным отцом.        Ночные дожди размыли лесные дороги, заполняя небольшие ямки в каменистой почве водой, создавая тем самым целые болота, через которые с трудом проезжала карета. Однако даже такие неудобства Айяс-паша считал всяко лучше неспокойного моря. Вплоть до выезда из столицы ехали шагом, но после того, как за путиками закрылись ворота Стамбула, то кареты застучали колёсами от резвой рыси. Насибе сразу после выезда из города прижалась к сетке окон, рассматривая изменившиеся пейзажи. Девочке было в новинку всё: постепенно уменьшающееся количество людей, больше лесов, отдалённые звуки моря. Ей казалось, будто даже обыкновенная поездка в карете ощущается по-другому. Первое время она молчала, вдруг застеснявшись присутствия отца. Насибе попеременно ёрзала, глубоко вздыхала, порываясь что-то сказать, но потом отворачивалась и плотно сжимала губы, мысленно коря себя за то, что чуть было не нарушила убаюкивающую тишину своей пустой болтовнёй. Айяс тоже чувствовал себя неуютно, но не настолько, как это порой бывало рядом с женой. Однако молчание дочери его смущало, ему хотелось о чём-то заговорить с ней, но те темы, которые являлись для него дежурными, были девочке неинтересны. Поэтому албанец притих и смотрел перед собой, стараясь вспомнить что-нибудь стоящее и не относящееся к политике. При первой остановке, которая случилась довольно скоро, Насибе вышла из кареты. Воздух за пределами столицы показался ей совершенно другим. Даже самого глубокого вдоха не хватало для того, чтобы в полной мере насладиться запахами земли и листвы после дождей. Девочка, приметив умывальник, подошла к нему и набрала немного воды, которой скоро утолила жажду. Потом Насибе прошлась вдоль каменистого оврага, разминая подуставшие ноги. Разросшаяся зелень под ногами приятно скрипела и хлюпала, отдавая запахом расцветающей весны. Если для Айше это время года было закатом её жизни, тоскливым угасанием прежней красоты и былых чувств, то для Насибе, наоборот, весна стала зарёй нового этапа. Девочка чувствовала, как постепенно уходит её детство, но не ощущала себя от этого печальней или старей. Ей нравилось перерождение природы своими пёстрыми красками, этими напоенными запахами трав и цветов, воздухом, сочетавшим в себе некоторую прохладу и зёрна будущего зноя. Насибе ещё раз глубоко вдохнула свежий аромат весеннего леса, и её тело отозвалось лёгкой дрожью. — Ты не замёрзла? — донёсся позади обеспокоенный полушёпот. Хрустя множеством веток и камешков, Айяс-паша приблизился к дочери размеренным шагом, заложив руки за спину. — Ах, нет, — девочка немного испугалась неожиданного появления отца, но потом пришла в себя и широко улыбнулась, отчего её серо-голубые глаза засияли двумя искорками. Пашу умилила эта улыбка и он тоже сверкнул глазами. — Если будет холодно, то ты только скажи и тебе принесут тёплый плащ, — эти слова были сказаны как-то неуклюже, то ли с непривычки заботы о ком-то, то ли из-за общего смущения.       Айяс-паша, получив в ответ короткий кивок, ещё немного потоптался на месте, порываясь что-то сказать дочери, но, видя её упоение от небольшой прогулки, решил не отвлекать её и вернулся в карету. Великий Визирь настолько привык к мимолётному общению с Насибе, что подобная свобода от формальностей и присутствия остальных членов семьи сковывала его. Одно дело молчать в обществе наложниц, которые обязаны развлекать своего господина, а другое дело — родная дочь, которую Айясу было страшно обидеть каким-то неосторожно сказанным словом или смутить глупостью. Из-за этого мужчина предпочёл погрузиться в свои мысли, и вследствие общей усталости от сборов и напряженной работы в последнее время, он уснул. Насибе погуляла ещё немного, а потом, чувствуя покалывающий холодок на щеках и руках, вернулась в карету. Она аккуратно забралась и уселась на своё место, не тревожа легкий сон отца, который спал очень чутко. Процессия двинулась дальше всё в такой же убаюкивающей тишине, скоро усыпившей и Насибе. Девочка сначала прижималась виском к сетчатому окну, но жесткие стенки кареты оставляли покраснения на коже и неприятную боль. Насибе в какой-то момент надоело, и она, не находя иного выхода, осторожно подсела к спящему Великому Визирю и положила голову ему на плечо. Мех на тёплом соболином кафтане приятно приласкал холодные щёки Насибе и стал для неё мягкой подушкой. Девочка уселась поудобней и обвила руками предплечье Паши, словно боясь, что он куда-то может уйти. Ей вдруг стало так тепло и хорошо, будто она не в карете далеко от столицы, а дома, рядом с матерью, в уютной постели. Мысли о покинутом дворце навели лёгкую дрёму, которая легла на потяжелевшие веки девочки, и она заснула.       Айяс-паша проснулся через какое-то время, будто его кто-то толкнул. Он открыл глаза и поморгал ими, разгоняя пелену сна и пытаясь понять, где он находится. Цоканье лошадиных копыт по слякоти, скрипучее постукивание колёс кареты дало ему подсказку, и албанец, придя в себя, успокоился. Он хотел совсем проснуться, ведь не любил спать в дороге, но усталость и возраст давили на него, вгоняя обратно в дрёму. Паша немного шевельнул рукой и почувствовал что-то тяжёлое на своём плече, сковывающее его движение. Мужчина уже испугался, что с ним что-то случилось, но, посмотрев в сторону, он увидел мирно спящую дочь, которая так тихо, словно поевший котёнок, посапывала. От лёгкого движения руки отца она вздрогнула, но не разомкнула век, и продолжила спать. Айяс улыбнулся краешками губ, сокрытых под усами и бородой. Умиротворённый юный образ Насибе вызвал у албанца странную, до этого редко тревожащую его душу, волну неопределённого тепла. Его так грело осознание, что он сейчас едет в одной карете наедине не с женой, не с сыном, не с одной из наложниц, а именно с дочерью. Её присутствие, можно сказать, окрыляло Пашу, пробуждало полусонное до этого отцовское чувство. Айяс-паша аккуратно провёл тыльной стороной ладони по порозовевшей щеке Насибе. Девочка слегка нахмурилась, но тут же расправила брови и продолжила спать, всем своим утомившимся образом склоняя ко сну и отца.       Дорога шла без каких-либо изменений, длинной змеевидной болотистой полосой. К вечеру лошади уже совсем притомились, и их рысь была похожа на изнеможенный шаг. Животные хлюпали копытами по грязной каменистой дороге, из раздувавшихся ноздрей оседали на сырую землю клубы пара от тяжелого дыхания. Становилось холодно. Небо заволокло тучами, что создали преждевременную ночь. Вся процессия на последнем издыхании приползла к полноценному привалу. Это был старый охотничий домик, в некоторых местах подгнивший и перекосившийся, но в целом представлявший собой достойное убежище от накрапывавшего дождя. Как только кареты остановились, слуги тут же засуетились, готовя для господ ночлег и лёгкий ужин. Айяс-паша проснулся первым от громких возгласов снаружи. Мужчина протёр заспанные глаза и распрямился. От этого движения голова Насибе соскочила с его плеча, и девочка мгновенно очнулась от продолжительного сна. — Мы уже приехали? — сонно спросила Насибе, потягивая, словно кошка. — Нет ещё, но мы добрались до нашего ночлега, — слегка осипшим ото сна голосом ответил Великий Визирь. Он последовал примеру дочери и тоже потянулся, но у него это получилось неуклюже и с характерным хрустом в затёкших конечностях. — Простите, отец, я доставила вам неудобство своим неожиданным сном, — виновато сказала Насибе, наблюдая за попытками Айяса-паши размять плечи и шею. — Перестань, — отмахнулся албанец. — Твой сон намного важнее. Да и к тому же у тебя не было иного более удобного положения для сна, чем это, — тонкая линия губ между усами и бородой приподнялась в улыбке. Паша легонько щипнул дочку за отлёжанную щёчку. — Вскоре ты сможешь поспать нормально, а сейчас предлагаю поужинать.        При этих словах отца у Насибе неприятно свело желудок. Она не ела с самого утра, если не считать небольших перекусов фруктами, поэтому на предложение Айяса-паши девочка отреагировала с энтузиазмом и первая выскочила из кареты, не дожидаясь пока Паша выйдет и подаст ей руку. Хоть и пасмурный, но светлый день сильно контрастировал с нынешней темнотой и жутким холодом, а так же целыми прудами грязи и накрапывающим дождём. Насибе ступила на более-менее сухой кусок дороги и вся съёжилась, но совсем не от вечернего мороза, а от какого-то внутреннего страха перед непроглядной темнотой безмолвного леса, что обступил этот обветшалый охотничий домик. Девочку стало потряхивать, но когда к ней подошёл отец, то она немного успокоилась и, уцепившись за рукав его дорожного кафтана, посеменила следом внутрь жуткого старого дома. Пол жалобно скрипел и хрустел под тяжёлыми шагами Великого Визиря, а по просторным комнатам гулял вой сквозняка. Только что зажжённые свечи с трудом освещали тёмное и сырое помещение, где слуги расставили принесённую еду. Насибе вся сжалась и вцепилась в руку своего отца. — Ты чего, звёздочка? — Айяс-паша остановился и взглянул сверху вниз на дочь. — Не нравится мне это место, отец, — тихо ответила девочка, озираясь по сторонам. — Днём оно намного уютней выглядит, чем сейчас. Но это единственный ночлег в этих окрестностях. Если бы не испортившаяся погода, то мы бы доехали до другого, более обустроенного дома, — Паша тоже огляделся, а потом снова посмотрел на дочь. — Не бойся, тут кроме нас и слуг никого нет. — Это и пугает, — прошептала Насибе и сильнее прижалась к Айясу-паше. — Отгони от себя эти мысли, — мужчина высвободил свою руку из цепких маленьких пальчиков дочери, а затем погладил её по голове. — Если кто-то надумает сюда прийти и напугать тебя, то он сильно пожалеет об этом.        Великий Визирь мягко улыбнулся и, обхватив побледневшее лицо Насибе руками, поцеловал девочку в лоб, а потом пригласительным жестом провёл её к накрытому столику. Ужин прошёл в тишине, нарушаемой лишь гулким, среди такой-то пустоты, звоном посуды и завыванием сквозняка, что ползал по скрипучему полу. Дождь усилился и настойчиво стучал по крыше и в окна. Насибе вся напряглась и дёргалась от каждого скрипа, постоянно оборачивалась на снующих в соседних комнатах слуг, прерывисто дышала и практически ничего не съела. Паша заметил этот суетящийся страх во всех движениях дочери и не раз пытался её успокоить, но его слова мало действовали на девочку, присовокупляя к испугу ещё и стыд. Насибе было неудобно, что своим поведением она отвлекает отца, заставляет волноваться и, возможно, раздражает его. Все эти мысли у неё возникли со слов её матери, которая строго наказывала девочке вести себя так, будто бы она не живой человек, а бесплотный дух, покорно следующий за своим господином. То есть Айше-хатун хотела, чтобы её дочь вела себя также, как и она. Но Насибе, хоть по жизни и старалась лишний раз не мешаться под ногами у отца, не могла совсем испариться. Поэтому девочка на попытки Айяса-паши её успокоить отвечала своей обыкновенно лучезарной улыбкой и утыкалась в полупустую тарелку с остывшей едой. В комнату вошла одна из служанок Айше-хатун, что ехала сегодня в сопровождении. Полноватая немолодая женщина, больше похожая на доярку, в простой тёмной одежде, плотно закрывающей её тело до кистей и шеи, подошла к столику и поклонилась господам. Она, не поднимая глаз, сообщила, что комнаты уже готовы, а маленькая баня достаточно протоплена, чтобы можно было смыть лёгкую усталость этого дня. — Хорошо, можешь идти, — Паша сделал сопутствующий его словам жест рукой и женщина ушла. — Ну вот, поужинали, а теперь пора отдохнуть. Завтра отправимся рано, чтобы хотя бы к утру третьего дня приехать, — Айяс-паша поднялся с подушки. Насибе последовала примеру отца и синхронно с ним вскочила с насиженного места. — Иди, приведи себя в порядок, а я пока осмотрю комнаты. — Хорошо, отец, — в голосе девочки послышалась лёгкая тревога. Ей было страшно отходить от Паши в таком жутком месте.       Насибе в сопровождении той полноватой служанки прошла в полутёмное мраморное помещение, где было довольно прохладно. Свечи потрескивали мерцающим пламенем, которое добавляло этому месту какую-то таинственность. Насибе быстро умылась чуть тёплой водой, стараясь не задерживаться, а потом вышла и поднялась на второй этаж по мерзко скрипящей лестнице. В коротком коридоре было чуть посветлей, чем на первом этаже. Девочка поскорей просеменила в приготовленные для неё маленькие покои. Помещение в тусклом свете показалось Насибе не настолько страшным, как остальные комнаты, но застеленная тахта и столик с одиноким кувшином и чаркой делали это место удручающим. Девочка положила свои вещи в уголок, а сама забралась на холодную постель напротив окна, исполосованного нитками капель дождя. Полноватая служанка заботливо уложила дочь своего господина и уже хотела потушить единственную свечу, но девочка её остановила своим вскриком. — Что такое, Насибе-ханым? — женщина удивлённо похлопала своими коровьими глазами. — Не тушите свечу, Аниса-хатун, — Насибе обращалась к служанке с почтением, соответствующим её возрасту. — Тут и так темно, а если Вы меня лишите и этого света, то я совсем с ума сойду, — девочка вся съёжилась под одеялом. — Как скажите, Насибе-ханым, — полноватая прислуга склонила голову. — А отец где? — поинтересовалась девочка, видя, что женщина уже порывалась уйти. — Паша Хазрет Лери легли на первом этаже, — ответила Аниса-хатун.       Насибе на эти слова погрустнела. Меньше всего она хотела сейчас оставаться совсем одна в этом жутком доме и всю ночь слушать нудное постукивание дождя. В ней говорил внутренний страх, который поселился в душе юной дочери Великого Визиря ещё давно. Она тогда была маленькой и мало чего понимала, но уже успела пережить потрясение в виде восстания янычар, которые разграбили их дом. Однако этого она не помнила, а вот проливной дождь, обрушившийся в одну из ночей на столицу, запомнился ей отчётливо. Кромешная тьма, холод, завывающие ураганные порывы ветра, что гнули вековые деревья, отрывали ветки с листьями и вызвали сильный шторм на море, что чуть не унёс пришвартованные галеры. Во дворце Великого Визиря хозяин отсутствовал. Оставались лишь Айше с детьми, да несколько служанок, что к тому времени уже крепко спали. Насибе в ту ночь не могла сомкнуть глаз, ведь её до костей пробирала эта заунывная песня ветра и далёкое грохотание приближающейся кульминации обрушившейся стихии. Стёкла дребезжали от надрывистых потоков ветра и крупных капель дождя. Насибе была в комнатке одна. Она сидела у окна, словно любопытная кошка, и наблюдала за разбушевавшейся стихией, которая надвигалась к ней попеременными зарницами. К ней медленно прокрадывался страх перед этой безжалостной стихией, что вскоре достигла своего апогея. Темнота ночи вдруг залилась ярким бело-фиолетовым светом, и в тот же миг перед глазами Насибе небо рассекла ослепительная молния. Мощный электрический разряд угловатой стрелой вонзился в одно из деревьев и, высекая сотню искр, разломил его пополам. Как только обломок верхушки дерева с хрустом рухнул на землю, воздух сотрясся от оглушительного рёва грома. Насибе, для которой всё это произошло в одно мгновенье, взвизгнула и отскочила от окна. Небо подряд поражали десяток вспышек, под облаками извивались молнии, без перерыва грохотал гром. Весь этот надрывистый плач природы так сильно напугал Насибе, что она, не помня себя, прибежала к спящей матери и залезла к ней под одеяло. Айше-хатун сильно перепугалась от неожиданности, но тут же стала успокаивать трясущуюся и плачущую дочь. Такое мимолётное детское видение поселило в душе девочки животный страх перед грозой, да и просто дождём. Если в дневное время суток её мог напугать лишь грохот, а неяркие на фоне светлых облаков вспышки Насибе могла проигнорировать, то вот ночью на неё находил панический ужас при виде зарниц на горизонте, которые предвещали очередную бессонную ночь, которую она проведёт в объятиях матери или под одеялом с заткнутыми ушами. Вот и сейчас дождь пробуждал в Насибе спрятавшийся на задворках души страх. Девочка готова была на всё ради того, чтобы рядом с ней сейчас был хотя бы кто-нибудь, поэтому она вцепилась в руку Анисы-хатун и умоляла её посидеть с ней до тех пор, пока она не заснёт. Грузная женщина, вспомнив о рассказах своей хозяйки про страхи маленькой госпожи, уселась на край постели и приобняла укутанное тело Насибе. Девочка благодарно кивнула и прикрыла глаза, стараясь как можно быстрее заснуть. Однако продолжительный дневной сон, проснувшийся страх дождя ночью и отсутствие рядом родителей не позволяли ей задремать. Насибе ворочалась, пыхтела, то сбрасывала одеяло от жары и проступавшего на лбу пота, то снова закутывалась из-за сквозняка. Служанка тем временем замерла в одной позе, уронив голову грудь, и периодически всхрапывала. Насибе, видя, что её суета не мешает женщине спать, сначала села на кровати и поджала ноги, уставившись на окно, по которому длинными струями стекали капли дождя. Девочка знала, что такой слабый дождь вряд ли принесёт с собой грозу, но каждый сильный порыв ветра или скрежет крючковатых веток по стеклу заставлял её вздрагивать, отчего внутри поднималась очередная волна липкого страха.       В какой-то момент Насибе не выдержала и решила спуститься вниз. Девочка аккуратно и тихо, насколько это возможно из-за скрипучих кровати и пола, слезла с постели и прошла к лестнице. Подгнившие ступеньки стонали под каждым её шагом, из-за чего Насибе стиснула зубы и старалась чуть ли не парить. Спустившись, она также крадучись стала изучать в потёмках первый этаж, стараясь отыскать комнату отца. Но поиски оказались безуспешными. Темнота и безмолвие создали настолько жуткую атмосферу, что девочку буквально обвивали щупальца панического страха, не давая ей делать шаги. Монотонный вой сквозняка, что холодными порывам обволакивал босые ноги Насибе, заставлял её ежиться и оглядываться по сторонам, словно кто-нибудь вот-вот выпрыгнет из темноты. Девочка пришлёпала к месту их сегодняшнего ужина и опустилась на подушку. В помещении было темно, ведь свечи для экономии потушили, прохладно и влажно. Насибе снова вся свернулась, обхватывая руками колени, и задумчиво уставилась в темноту. Весь дом спал, кроме неё, и от этой мысли девочке становилось некомфортно. Любой шум может потревожить сон остальных членов их процессии, а если этот шум будет произведён самой Насибе, то она сгорит от стыда. Поэтому она затаила дыхание и старалась думать о чём-то своём. Но на ум приходили лишь мысли о матери, которой ей сейчас так не хватало. Если бы Айше-хатун была здесь, то непременно бы легла рядом с дочерью, прижала бы к себе, а потом отвлекла её от навязчивых мыслей каким-нибудь глупым разговором. Но матери рядом нет, есть только спящие слуги и отец, который не придаёт значение таким мелочам, как страх перед чем-либо. Так считала девочка. Поэтому Насибе ощущала себя одинокой среди всего этого сонма людей. Она положила голову на замок из рук и задумчиво засопела, глядя в темноту перед собой. Это продолжалось до тех пор, пока в коридоре не замерцал тусклый свет. Насибе сначала не обратила внимания, но потом, когда комната стала постепенно приобретать чёткие границы под отблесками света, она подняла голову и устремила взгляд на приотворённую дверь. На пороге комнаты обрисовалась фигура её отца с маленьким подсвечником в руке. Айяс-паша в ночной рубахе и штанах с накинутым поверх них чёрным халатом с видом ещё непроснувшегося человека уставился на Насибе, будто не понимая кто она и что здесь забыла. — Звёздочка, почему ты не спишь? — к Паше пришло осознание действительности. Он медленно подошёл к дочери, которая вскочила с подушек. — Простите, папа, — от неожиданности Насибе обратилась к родителю мягко. — Я просто не могу уснуть. — У тебя неудобная постель? Я прикажу слугам и они её перестелют, — предложил албанец. — Ах, нет, не стоит, — девочка замахала руками. — Всё удобно, — Насибе очень хотелось рассказать отцу о своём внутреннем страхе, о котором он не знал по той причине, что таков был маленький договор между матерью и дочерью — не говорить о её боязни дождя Паше Хазрет Лери. Однако что-то останавливало девочку. Какое-то дискомфорт внутри, сдавливающий грудь и не дающий и слова вымолвить. Насибе так и стояла молча, потупив взор на отца, который что-то ей говорил, но она не слышала. — Насибе, — этот оклик вывел девочку из своих мыслей. Айяс-паша пристально осмотрел напряжённую дочь. — Что-то успело произойти? — Нет, ничего, — увидев в серо-голубых глазах отца некоторое волнение, девочка встрепенулась. — Наверное, я ещё не привыкла к дорожным условиям. Мне пока трудно спать на новом месте. — Понимаю, — Айяс-паша сочувственно вздохнул. — Я тоже в своё время мучался, когда нужно было далеко ехать. Первые дни ворочаешься, всё никак заснуть не можешь, а потом привыкаешь и уже спокойно спишь. Но, звёздочка моя, поспать нужно, — албанец провёл свободной рукой по голове дочери. — Поедем рано, иначе мы так в жизни не доедем, а у меня там ещё дела. — Хорошо, папа, я постараюсь, — Насибе вымученно улыбнулась и посмотрела в сторону окна, через которое из-за моросящего дождя можно было увидеть ближайшие деревья. — Если не хочешь идти наверх, то ложись в моей комнате, — Великий Визирь на этих словах вскинул бровями, указывая на дверь в свои покои. — Благодарю, но я не хочу создавать вам лишние неудобства, — Насибе грустно улыбнулась, понимая, что вновь упустила шанс рассказать отцу о своём страхе, который, тем не менее, отступал, когда она заметила уменьшение дождя. — Прекрати. Единственное моё неудобство, это твоё сидение на сквозняке, — в голосе Паши послышались нотки недовольства. — Поэтому мне будет спокойней, если ты ляжешь у меня и хотя бы немного поспишь.       У Насибе вдруг потеплело на душе от этих слов, и она даже немного смутилась, сама не понимая почему, но ещё раз отказать отцу не посмела. Девочка, поклонившись в знак глубокой благодарности, покорно проследовала за Айясом-пашой в тёмную и прохладную комнату. Албанец поставил подсвечник на маленький столик, и трепещущий огонёк от сильного колыхания уменьшился, пока не вздрогнул в последний раз и не потух. В этом мраке было ещё страшнее, чем в прошлой комнате, но присутствие Паши успокаивало Насибе, и она исполнила его желание — забралась на высокую тахту и улеглась на тёплой постели. Девочка положила голову на уже примятую подушку и, дождавшись, пока отец заботливо её накроет одеялом, вся поежилась. Ей показалось, что эти покои были намного уютней собственных, откуда доносился далёкий храп служанки. Может, такое ощущение складывалось потому что рядом был Айяс, а может, здесь было слишком темно и тихо по сравнению с воем половиц на втором этаже и стуком дождя в окна. Шторы были занавешены, а дверь открыта настежь, так что сквозняк гулял свободно, без загробного шёпота и скрежета. Великий Визирь, удостоверившись в комфорте дочери, вышел из комнаты. В коридоре он столкнулся с взъерошенной Анисой-хатун, что металась между тёмных стен и скрипучей лестницей в поисках Насибе-ханым. Паша, стараясь не напугать и до того взволнованную служанку, осторожно обозначил своё присутствие тихим окликом. Женщина встрепенулась и близоруко прищурилась, пытаясь разглядеть в ночи силуэт Великого Визиря. Как только она его заметила, расторопно поклонилась и поинтересовалась о местонахождении Насибе. Полученный ответ её успокоил, и Аниса-хатун, раскланявшись с Айясом-пашой, прокралась в комнату к девочке и, словно толстая курица, усевшаяся на жердь, опустилась на небольшой диванчик в углу. Служанка немного поёрзала, усаживаясь, а потом посмотрела на свою маленькую госпожу, которая, к удивлению, уже посапывала в полудрёме. Аниса-хатун совершенно успокоилась и тоже заснула.