Доля

***

       Чем дальше человек находится от власти, чем меньше у него забот, тем свободней и счастливей он себя чувствует. Таким себя ощущал Павлос. После того, как он сбежал с галер, ему стало легче жить, хоть он и оставался неверным рабом, что работает лодочником. Однако грека всё устраивало. Небольшие морские путешествия изо дня в день, постоянный физический труд, недавнее воссоединение с единственным родным человеком сотворило из него привлекательного, жизнерадостного и задорного юношу. В порту его все любили, считали за славного малого, что всегда придёт на помощь, скрасит тяжёлый торговый день какой-нибудь остротой или составит компанию в ночном приключении. Кстати об этом. Павлос по натуре был пылкий юноша, который из-за однообразной жизни пристрастился сначала к вину, а потом и к женщинам. Благо есть заведения где можно найти оба наслаждения, так ещё и находятся они поблизости. Весь последний месяц Павлос шёл домой и видел на пороге невысокого дома ту блудницу, что поила их с Элиф щербетом. Невысокая, с цыганской внешностью и длинными чёрными волосами, которые были прикрыты красной повязкой с монетками, она улыбалась своей широкой улыбкой, делавшей её лицо лошадиным, и кокетливо махала рукой знакомому греку. Павлос кивал и улыбался в ответ, но каждый раз проходил мимо, хоть его неоспоримо влекло в этот известный на весь Стамбул бордель. Лодочник сдерживался бы и дальше, если бы не Антуан. Португалец за последние дни стал совсем плох. Вечно сидел со скорбным лицом, мечтательно глядя на водную гладь, и томно вздыхал о чём-то. Когда Павлос спрашивал у друга причину такого состояния, тот отвечал, что душа его истерзана любовью к самой прекрасной из женщин. «По Эирин страдает, — думал грек, похлопывая Антуана по плечу. — Неудивительно, она у меня красавица. Но это дело гиблое, нужно ему помочь».       Сначала Павлос пытался его развеселить какими-то шутками или откровенным паясничеством, потом стал подбивать на прогулку по морю, однако это не помогало. В один момент сам Антуан встрепенулся и гаркнул: «Пойдём-ка на Греческую улицу, развеяться хочу». Павлос впал в ступор. Он столько времени потратил на сопротивление низменному желанию, ведь счёл это оскорбительным для Эирин, которая обязательно его отчитает, если узнает. Но теперь юноша понимал, что это единственный способ привести Антуана в нормальное состояние и развеять его грёзы относительно своей сестры, потому что считал португальского торговца не самой удачной партией. Под этим предлогом они покинули порт на закате прошлого дня, переоделись в одежду посолидней и отправились на Греческую улицу. Только завидев заведение, куда стекалось столько народу, Павлос почувствовал себя неуютно, но взбодрившийся Антуан подкреплял его своей уверенностью, а кокетливые женщины во главе с той соблазнительницей манили к себе. Они не успели подойти к ним, как их уже втолкнули внутрь просторного, уставленного множеством столиков, тёмного и душного помещения. Повсюду сновали слуги с подносами, обходя танцующих под нескончаемую однообразную музыку распутниц и мужчин, что беседовали с другими развязными женщинами. Гостей встречали аги, они же и провожали посетителей на свободные места. Павлоса и Антуана усадили за дальний столик. Мужчины заказали кувшин вина и поднос сладостей. — Здесь очень атмосферно, — молвил португалец, оглядываясь по сторонам. — Хорошее место и девушки красивые, — он сказал эти слова, когда одна из танцовщиц подошла к ним и стала заигрывать. — Вы у нас впервые, Паша? — спросила женщина. Они всех мужчин-посетителей называли таким высоким титулом. Кто-то, правда, признавался, что он ниже рангом, либо вообще купец или ремесленник. — Да, хатун, — Антуан кивнул. — Но я наслышан о вашем райском уголке. Решил с моим спутником проверить истинность слухов. — Значит, вы тоже у нас впервые, господин? — теперь танцовщица обратилась к Павлосу. Тот кивнул. — Тоже слухи указали вам дорогу к нам? — Нет. Я пришёл сюда из-за друга и вон той хатун, — грек взглядом указал на черноволосую блудницу, что давно ему приглянулась. — Ах, наша цыганочка Динара-хатун, — протянула танцовщица. — Если желаете, я приведу её сюда. — Да, было бы замечательно, — Павлос улыбнулся с характерной ямочкой на щеке.       Женщина нырнула в толпу слуг с подносами, петляя между столиками и другими танцовщицами. Она подошла к названной распутнице и указала ей на двух господ, что желают провести вечер в её компании. Динара расплылась в довольной лошадиной улыбке и развязной походкой вернулась вместе с танцовщицей к дальнему столику. Павлос заметно напрягся, когда его личная соблазнительница уселась рядом и бросила на него томный взгляд чёрных глаз. В неяркой дымке от растопленной до основания свечи из животного жира лицо Динары казалось не таким вытянутым, а улыбка не обнажала дёсен, что делало женщину довольно привлекательной. Она без стеснения положила свою красивую полную руку на плечо Павлоса, приобняв его, и задержала взгляд на его напряжённом от такой близости лице. Ей нравилось смущать неопытных, но самоуверенных мужчин, коим и являлся грек, что обнадёживал её своим приходом практически месяц. — Наконец-то вы пришли, Паша, — Динара взяла кусочек лукума и положила его юноше в рот. — Неужто ваша госпожа вас отпустила? — Да, разрешила своему рабу отдохнуть в компании прелестниц, — Павлос сладострастно улыбнулся, жуя сладости. — Ты кому-то служишь? — воскликнул Антуан. Павлос незаметно для блудниц подмигнул ему и португалец закивал. — Новая госпожа появилась, значит. Это хорошо, а то старая тебя замучила. — Это точно. — Ах, зачем таких, как вы, мучить? — наивно спросила танцовщица, обнимая Антуана за плечи. — Я тоже в недоумении, — ответил Павлос. — Но несчастье моего друга серьёзней гнева госпожи. — Как это благородно, — танцовщица заулыбалась и крепче обняла португальца. — У вас что-то случилось в жизни, господин? — Он тяжело болен, — протянул Павлос. — Неужели?! — в унисон воскликнули распутницы. — Типун тебе на язык, поганец, — крикнул Антуан. — А что, безответная любовь разве не болезнь? — съехидничал грек, а португалец в ответ грязно выругался. — И кто же эта женщина? — спросила Динара. — Самая прекрасная из всех, — трепетно прошептал Антуан. — Моя госпожа, — заметил Павлос. — Ах, как печально, — вздохнула танцовщица. — И неужто вы не можете быть вместе? — Нет, — грустно выдохнул португальский торговец и отпил вина. — Где она, а где я! — Но, насколько я помню, эта женщина говорила по-гречески, значит она, неверная, — подметила Динара. — А это означает, что вы можете взять её в жёны. — В том-то и дело, что не может, — возразил Павлос. — Она мусульманка, а на греческом говорит только со мной, ведь я необразованный раб, — грек сделал свой акцент выразительней. — Ах, тогда и впрямь, не можете, — сочувствующе произнесла танцовщица. — Но вы не расстраиваетесь, господин. Всё наладится, вы обязательно встретите ту, что покорит ваше сердце, а пока, — женщина встала и поманила португальца за собой рукой, — пойдёмте, я помогу вам забыться.       Антуан, поддавшись винному куражу, не стал сопротивляться, а встал и шаткой походкой последовал за танцовщицей наверх. Такой скорый уход друга обескуражил Павлоса, который остался наедине со своей соблазнительницей. Цыганка расплылась в своей десенной улыбке и завела какую-то повседневную беседу, расспрашивая посетителя о его жизни. Спиртное развязало Павлосу язык и он откровенно, беспрерывным потоком рассказал блуднице каждую минуту своей жизни, начиная с момента своего первого воспоминания. Иногда ему становилось весело и они громко смеялись, иногда ярость вспыхивала необузданным пламенем, тогда Динара возмущалась вместе с ним, а когда настал черёд меланхолии, то и женщина грустила и, приобняв юношу, успокаивала его. За этой беседой ушёл не один кувшин вина. Когда у грека появилось отвращение к выпивке, то он уже хотел подняться, чтобы уйти, но помутневший взор подвёл его и он чуть не рухнул на пол. Динара вовремя его подхватила и предложила пойти наверх. Павлос ответил что-то невпопад и они поползли на второй этаж, где как раз освободилась комната. Цыганка завела мужчину внутрь небольшого, плохо освещённого помещения, где стояла лишь кровать и столик с графином с водой. Павлос рухнул на постель и невнятно простонал какие-то обрывки незаконченных мыслей. Женщина покачала головой и сняла повязку с монетками, а потом расстегнула короткий кафтан без рукавов. Она залезла на постель и легла рядом с греком, который закрыл глаза и что-то бурчал. Дурманящий и сладострастный голос Динары заставил его очнуться и посмотреть на неё. Сейчас она казалась ему самой красивой женщиной во всей империи. Закованное стыдом и совестью внутреннее желание высвободилось наружу. Павлос поднялся на ноги, причём, довольно уверенно, и рывками снял с себя слои одежды. Каждодневная работа вёслами на лодке, палящий зной последних летних дней и, возможно, природные особенности выковали его мощное и красивое тело. Он был похож на античную статую, как те, что стояли во дворце на Ипподроме. Динара тоже, не долго думая, сбросила, словно старую чешую, простое платье и легла на краю постели нагая, в ожидании действий со стороны её гостя. Павлос приблизился к кровати, а потом, забравшись сверху на женщину, придавил её собой. Цыганка вдруг рассмеялась задорным, лошадиным смехом, когда юноша стал целовать её. Это было очень странное зрелище, но Павлос ничего не слышал и, казалось, ничего не видел. Вино сначала раскрепостило его, но тут же сделало беспомощным перед опытной и раззадорившейся блудницей, что одним рывком сменила их расположение на постели. Теперь Павлос лежал на лопатках и смотрел на Динару снизу вверх. Его взгляд с каждой минутой мутнел, краски тускнели и расплывались, не осталось даже мгновений прояснений, только дымка тумана, сокрывшая для его разума то, что происходило после. Может он что-то чувствовал, помнил, говорил, однако всё это слилось в один поток тёмного, неясного пятна, расплывшегося в памяти грека.       Павлос очнулся лишь утром, когда невыносимая головная боль дала знать о его ночном дебюте. Юноша еле разлепил глаза, в которые тут же ударил рассеянный свет. Грек приподнялся на локтях и старался упорядочить фрагменты воспоминаний, чтобы понять, где он находится. Если при тусклых свечах помещение казалось располагающим к разного рода утехам, то сейчас Павлосу показалось, словно его комната будет поопрятней. Среди вороха одеял и разбросанной одежды сидела Динара. Женщина расчёсывала свои густые чёрные волосы, прикрыв своё смуглое тело лишь коротким кафтаном от платья. Ей будто доставляло удовольствие сверкать своими телесами перед только проснувшимися мужчинами. Неясно чего она хотела добиться этим, но Павлос даже внимания не обратил на неё. Он лишь с трудом пробубнил: «Воды». Цыганка оторвалась от прихорашивания и исполнила его волю, налив из графина относительно чистую воду. Грек жадно испил до дна всю чарку и изнеможенно рухнул на подушки. — Что, Паша, — вдруг молвила Динара, игриво подмигивая, — всё никак не можете отойти от вчерашней ночи? — Если бы я помнил что вообще вчера было, — простонал Павлос, обхватывая руками трещащую голову. — Я бы вам рассказала, но не могу подобрать нужные слова, — цыганка рассмеялась, показывая дёсны. — Всё было настолько плохо? — в голосе грека послышался лёгкий испуг. — Что вы, Паша, — отмахнулась блудница. — Всё было прекрасно. Только вот, — она сделала паузу, будто ей было неудобно об этом говорить, — храпите вы, как старый верблюд, — Динара закатилась новой волной смеха. — А ты смеёшься, как кобыла, — огрызнулся Павлос. Он думал, что эти слова заденут женщину, но она только громче рассмеялась. — Умолкни, хатун, у меня голова сейчас расколется. Лучше скажи мне, где Антуан? — Твой спутник? — уточнила цыганка и, получив в ответ кивок, добавила. — Он с Арифе-хатун. Она его тоже споила. Аги уже второй раз убирают, — Динара опять засмеялась. — Понятно, — буркнул лодочник.       Он провалялся так ещё какое-то время, а потом решил собираться, ведь час уже не ранний, а работа ждать не будет, да и к тому же, не хотелось быть выставленным на улицу здешней стражей. Павлос медленно поднялся с постели, придерживая голову, словно она может перевесить тело и он упадёт. Юноша собрал и надел свою одежду. Динара указала ему куда идти, а сама осталась в комнате. Павлос еле волочил ватные ноги, которые от каждого шага пружинили, грозя согнуться так, что он упадёт. Грек подошёл к одной из дверей, что была приотворена и за ней виделись две фигуры. Одна — танцовщица, что собирала вещи, а вторая Антуан. Португалец выглядел ещё хуже чем Павлос. Он весь побледнел и говорил несвязно, создавая ощущение, будто его в любой момент вырвет. Павлос просочился внутрь помещения и подошёл к другу. — Вставай, Антуан, — просипел грек. — Нам пора возвращаться в порт. — Никуда я не пойду, — отмахнулся португалец, ища глазами свою шляпу. — Мне нужно найти мою, — он не договорил, ведь Арифе-хатун протянула ему пропавшую из его поля зрения вещь. — Шляпа! Слава Богу, нашлась. Благодарю, хатун. — Ну вот, теперь ты в полной комплектации и мы можем идти, — снова молвил Павлос, потянув друга за руку, чтобы тот встал с постели. — Давай, а то народ взбунтует.       Антуан не стал перечить и медленно побрёл за своим напарником. Они аккуратно преодолели ступеньки лестницы, казавшейся им длиннее, чем на Олимп, а потом пробрались сквозь столики, из-за которых вытаскивали спавших посетителей. Мужчины не успели дойди до выхода, как к ним подбежал один из смотрителей. Невысокий полноватый человек, со спешно натянутым халатом и тюрбаном. Он поклонился и передал гостям, что их ожидает одна дама. Антуан и Павлос недоумённо переглянулись и, поблагодарив агу за информацию, вышли из заведения. Только они переступили порог борделя, как перед ними возникла фигура в пресловутом голубом плаще. Мужчины сначала подумали, что они ошиблись и хотели уйти, но недовольный оклик их остановил. — Эирин? — воскликнул Павлос, глядя на разъярённое лицо сестры, выглядывающее из-под капюшона. — Что ты здесь делаешь? — У меня ровно такой же вопрос, — рыкнула девушка, игнорируя присутствие Антуана, что заворожённо смотрел на неё, словно вспоминая причину своих душевных терзаний. — Я…То есть, мы ходили проведать кое-кого, — голос лодочника звучал неуверенно. — В публичный дом?! — вскрикнула Элиф, сверкая карими глазами. Она по-гречески добавила. — Немедленно уходим отсюда, у меня есть к тебе один разговор.       Павлос пожал плечами и хотел что-то сказать, но гречанка уже понеслась вперёд по ещё не проснувшейся улице Греческого Квартала. Лодочник бросил на Антуана поникший взор. Португалец понимающе кивнул и в одиночку отправился в порт, пока грек бросился догонять свою сестру. Он настиг её лишь у дверей своего дома, куда девушка уже постучалась. Вышел всё тот же старик и всё тем же хриплым от сна и недовольства голосом прочитал им нравоучения. Греки ответили ему стыдливыми кивками и мычанием, а потом, с его позволения, прошмыгнули внутрь, на второй этаж. Двери за молодыми людьми захлопнулись и Элиф звонко ударила брата по плечу. — Эй, за что?! Больно же, — прошипел Павлос. — Это за то, что опозорил меня на весь Стамбул! — прорычала девушка. — Я искала тебя по всему городу, спрашивала чуть ли не у каждого торговца где ты можешь быть, а ты, оказывается, развлекался в борделе! — Послушай, Эирин, я пошёл туда не по своей воле, — прозвучали знакомые для Элиф слова. — Это всё Антуан. Он потребовал развеяться. — А ты ему потакал, — пробубнила девушка. — Я не мог отказать, — цыкнул Павлос. — Мог. Ты мог ему отказать, — твёрдо возразила гречанка, хмуря ровные брови. — У тебя была возможность, но ты ею не воспользовался. Ты мог уйти, не искушаться вином и этими распутными женщинами. — Легко сказать, — усмехнулся лодочник. — Соблазн был слишком велик. Ты хоть понимаешь, каково это — находиться в плену таких прелестниц? Да они словно сирены! Зазывают тебя сладкими речами. — Но это не меняет того, что ты поддался им, — грустно выдохнула Элиф, опуская на диван. — Не смог отказать, так же как и я. — Да ты-то тут причём, сестра?! — воскликнул, неясно почему, Павлос. — Притом! — крикнула Элиф.       Она хотела что-то сказать или закричать, но вместо этого её лицо исказилось гримасой непередаваемого страдания. Девушка уронила голову на грудь и закрылась ладонями. Она снова заплакала. Ей вновь стало так гадко и тоскливо на душе, ведь только теперь она окончательно осознала цель её предстоящего путешествия в Эдирне, где ей нужно в очередной раз быть развлечением, наступить на свою гордость в угоду наслаждениям господ. Элиф вся задрожала, застонала и была готова закричать, но ещё одного срыва ей не нужно, поэтому она глубоко дышала, стараясь успокоиться. Обескураженный такой переменой в настроении сестры Павлос окончательно высвободился из винных оков, кинулся к ней и крепко обнял, отчего девушка ещё больше расплакалась. Он её упрашивал, чтобы она не расстраивалась так из-за его низкого поступка, говорил, что бесконечно виноват перед ней и боле не посмеет даже взглянуть в сторону притона, не то чтобы переступить его порог. Для большей убедительности юноша упал на колени и расцеловал высвободившиеся руки Элиф, что никак не могла заставить себя осушить слёзы. Видя беспокойство брата, ей стало жалко саму себя и то положение, в котором она сейчас находилась. Нет ничего губительней жалости к самому себе. Эта трясина без разбора засасывает любого, кто сломлен духом. Но Элиф чувствовала в себе силы, она решительно отказывалась проявлять жалость к себе, ведь считала, что её жизненная трудность не настолько велика, чтобы опускать руки. В ней, наоборот, искрилось желание возродиться на глазах тех, кто стал причиной этого личного позора девушки, которая всего лишь рабыня, полюбившая человека выше её статуса и отправленная разделить ложе со стоящим выше её возлюбленного. Против воли.       Словно пересыхающая река, поток слёз заканчивался. Раскрасневшаяся и измученная неожиданным приступом скорби, Элиф подняла взгляд воспалённый глаз на брата, что не моргая глядел на неё. Девушка пару раз шмыгнула носом и кисло улыбнулась. Ямочка на щеке вышла такой же слабой, как и сама гречанка. Павлос в ответ улыбнулся соответственно тревожно и мягко поинтересовался истинной причиной такого всплеска эмоций сестры, ибо понял, что она расстроена явно не его глупостью. Элиф сначала помотала головой, не желая посвящать брата в такие глубоко душевные терзания, но потом, её словно молнией поразило. «Ты совсем обезумела! — негодовала сама на себя девушка. — Это твой единственный родной человек во всём мире, а ты хочешь соврать ему, глядя в лицо? Неужели ты стала такой же лживой, как и все эти госпожи, которым ты служишь!» Сверкнувшая в сознании мысль, стала звонкой пощёчиной. Гречанка встрепенулась и попросила брата сесть рядом с ней. Павлос покорно исполнил её просьбу, будучи как никогда сосредоточенным. Девушка откашлялась и дрожащим голосом по порядку рассказала обо всём, что случилось с ней вчера. Павлос слушал внимательно, выражение его лица ежеминутно менялось с скорбного на гневное и растерянное. Но в конечном итоге он принял вид глубоко задетого человека, который, если бы ему только сказали, силой своей ярости спалил весь Стамбул, но отомстил бы за сестру. Элиф прекрасно знала это выражение лица брата, поэтому моментально стала его отговаривать даже от помыслов, кои могли возникнуть и возникли у него в голове. — Не смей, брат! Ты навлечёшь на всех нас большую беду, — гречанка обхватила плечи юноши руками. — А то что этот мерзавец посмел сотворить с тобой такое, — он поморщился. — Я это так просто не оставлю! Он будет у меня гореть в Адском пламени! — Прекрати, Павлос! — закричала Элиф. — Ничего уже не поменять. Это случилось. В отличие от тебя, я взаправду не могла отказать самому Шехзаде, иначе меня бы с тобой здесь не было. У господ и так много претензий ко мне, а подобным поступком я сама надела бы себе на голову мешок, — пока девушка говорила, Павлос постепенно остывал, напряжение в его теле, которое чувствовала гречанка, ослабевало. — Поэтому успокойся и лучше скажи, что мне делать прямо сейчас. — Что-то ещё успело произойти? — воскликнул лодочник. — Увы, — вздохнула Элиф. — Шах-султан обо всём узнала и дала мне шанс избежать первого взрыва гнева моей госпожи. — И каким же образом? — буркнул Павлос, недоверчиво глядя на сестру. — Она хочет, чтобы я поехала во дворец в Эдирне, куда со дня на день отправляется Султан, — ровно проговорила девушка. — Но зачем? Или, — юноша сдвинул брови и сжал в тонкую линию потрескавшиеся губы. — Госпожа всего лишь хочет, чтобы я выступила перед Падишахом, но не более, — Элиф подняла руки, дабы заранее смягчить очередной порыв гнева брата. — А вдруг, это перерастёт в ещё одну принудительную ночь? — хмыкнул Павлос. — Неужели ты согласишься? — Я уже согласилась, — грустно прошептала гречанка. — Тогда зачем ты просишь моего совета?! — лодочник совершенно запутался. — Хочу понять, настроен ли ты так же как и я, — ответила девушка. — Потому что меня обуяло желание поехать туда и выступить не для всех этих господ, а для себя. Павлос, я хочу доказать самой себе, что меня нельзя вот так приволочь в покои мужчины, к которому я ничего не испытываю, и поставить тем самым в безвыходное положение. Я хочу станцевать там так, как ещё не танцевала никогда, понимаешь? — То есть, вершить свою судьбу? — юноша вскинул бровью. Элиф утвердительно кивнула. — Брось, сестра. Будь мы далеко отсюда, это было бы возможно, но в нашем с тобой нынешнем положении это исключено. — Послушай, брат. Я не загадываю, но могу с уверенностью сказать, что стоит немного подождать и ты забудешь о бедности, а я о положении извечного страха, — гречанка улыбнулась с проявившейся ямочкой на щеке. Девушка немного помолчала, ища в глазах лодочника одобрение её словам, а потом перевела тему. — Как Кюрт? Он так и не пришёл во дворец. — Он всё ещё с матерью, — грустно ответил Павлос. — Я заходил к ним вчера утром. Алия-хатун совсем плоха, но волчонок не отходит от неё. Я думаю сейчас над тем, чтобы взять его к себе, пока ты не устроишь его во дворец. — Хорошая идея, — гречанка довольно кивнула. — Но если ты продолжишь пропадать в борделях или переправлять людей совсем далеко, то он будет бесхозным. Тем не менее, у меня есть одна мысль, — девушка сделала паузу. — Раз я поеду в Эдирне, то я могу поговорить с Султаном и он обязательно обеспечит их с матерью. — Как бы Алия-хатун не упёрлась, — хмыкнул Павлос. — Воле Султана она перечить не посмеет, — твёрдо ответила Элиф.       После этих слов воцарилось молчание, продлившееся до тех пор, пока девушка не изъявила желание покинуть дом брата, чтобы сходить на базар для подготовки к поездке. Павлос не стал её удерживать, к тому же, ему было необходимо прийти в себя после бурной ночи и эмоциональных переживаний за сестру. Гречанка накинула свой голубой прогулочный плащ и вышла на улицу, где её уже ожидали двое евнухов, отправленных Шах-султан ей в сопровождение. Девушка срезала в паре мест по смежным улочкам и вышла на основную базарную площадь, где уже проснувшиеся жители столицы прохаживались по оживлённым торговым лавкам. Элиф поочерёдно стала заходить в каждую, дабы отыскать подходящие для выступления одежды и украшения. За последними она зашла к уже знакомому ей Исхаку-эфенди. Еврей в очередной раз был рад гречанке, выставил перед ней свой лучший товар, всячески помогал выбрать достойнейшее украшение для такой красавицы, как она. Элиф бесконечно смущалась, с трудом отрывала взгляд от каждой вещицы, что мелькала у неё перед носом. В конечном итоге она смогла выбрать нужное ювелирное изделие и, щедро поблагодарив старого еврея мешочком с золотом, пошла дальше по базару. Так она исходила его вдоль и поперек, но нашла всё необходимое для танца, чем была несказанно довольна. Девушка уложила купленные вещи в мешок и продолговатый резной футляр и направилась во дворец на Ипподроме, чтобы отчитаться перед султаншей.