Доля

***

       После прогулки в саду, Элиф большую часть дня провела вместе с Эсмахан-султан и Михримах-султан на балконе. Юные султанши без умолку трещали о чём-то, иногда поглядывая наверх, где находился балкон Шехзаде Мехмеда. Юноша как раз стоял там, беседуя с Бали-Беем о предстоящем походе, куда он намерен отправиться. Иногда его взгляд падал вниз, но не на сестру с её подругой, а на Элиф, что задумчиво смотрела вдаль. Девушка в последнее время стала особенно мечтательна и из-за этого её лицо становилось ещё прекрасней. Она прислонилась к мраморной колонне и наматывала на палец прядь своих пышных кудрей. На губах гречанки появилась лёгкая улыбка с характерной ямочкой на порозовевших щеках. Весь её воздушный силуэт был подсвечен уползающими лучами закатного солнца. Мехмед невольно улыбнулся, глядя на погружённую в грёзы девушку, которая, медленно подняв глаза, встретилась с Шехзаде взглядами. Элиф испугалась и расторопно присела в поклоне, чем вызвала ещё большое умиление у сына Султана. Гречанка опустила глаза, но её сердце продолжило гулко стучать в груди, в связи с непредвиденным переглядыванием с Шехзаде. Девушка постояла ещё немного у колонны, а потом ушла вглубь балкона. Как раз в этот момент к Мехмеду обратилась Хюррем-султан, что наблюдала отрывок этой сцены. Женщина что-то негромко сказала сыну, а тот сначала начал препираться, но потом согласился. Элиф видела этот разговор со стороны и он её насторожил, ведь она видела сегодня в саду Хасеки и та подозрительно присматривалась к ней. Однако гречанка старалась не подавать вида, чтобы юные госпожи не задавали лишних вопросов. Когда солнце скрылось за верхушками деревьев, балкон стал продуваться прохладным ветром и Элиф поёжилась, так как её платье было с открытыми плечами и грудью. — Что такое Элиф-хатун? — обеспокоенно задала вопрос Эсмахан-султан. — Простите, госпожа, больно холодно здесь. Как бы вы не простудились, может вернёмся в покои? — протараторила гречанка. — Ах, но тут же так хорошо. Впервые за долгое время прохладный вечер, — протянула Михримах-султан, не желая, чтобы её подруга уходила. — Элиф, ты можешь идти, а я ещё немного посижу, — ласково сказала Эсмахан, жестом отпуская свою служанку.       Девушка поклонилась, обхватив себя руками, чтобы не замёрзнуть, и вышла с балкона. Она быстро прошла по коридору, потирая холодные предплечья и плечи. Элиф направилась к себе в комнату, но резко вспомнила, что хотела написать письмо Павлосу по поводу переезда во дворец Кюрта. Девушка спустилась на первый этаж и прошла в комнату для занятий, где как и в прошлый раз никого не было. Гречанка зажгла пару свечей и села за столик. В тёплом классе она скоро согрелась и начала выводить каламом греческие символы, составляя из них очередное послание брату. В такие моменты девушка забывалась и начинала мурлыкать себе под нос какие-то фразы, складывавшиеся в неопределённый мотив, волновавший её душу и заставлявший предаваться каким-то далёким мыслям. За этим занятием Элиф не заметила как пришёл Сюмбюль-ага. Главный евнух что-то сказал, но девушка не услышала это за туманом своих мыслей. — Элиф-хатун! — крикнул евнух. — Ах, Сюмбюль-ага, — Элиф вздрогнула и выронила калам. Палочка упала на бумагу и запачкала чернилами кропотливо написанное письмо. — Я не ожидала, что вы придёте. — Ты чем-то занималась, хатун? — протянул слуга Хюррем, подходя ближе и вытягивая шею, чтобы разглядеть, что написано на бумаге. — Нет-нет, ничем важным, ага, — пролепетала девушка, сминая листочек в руке. — Ходжа-эфенди дал какое-то задание? — продолжил расспрос евнух. Но Элиф промолчала в ответ, пытаясь придумать что-то, но неумение врать вышло ей боком. Сюмбюль заметил для себя это подозрительное письмо, однако сделал вид, словно он потерял интерес и добавил. — Тебе не стоит здесь засиживаться допоздна, хатун. Лучше собирайся и иди в хаммам. — Но ещё рано, ага, я пойду с остальными девушками, — отказалась гречанка. — Э-э, — протянул Сюмбюль, поднимая вверх указательный палец. — Ты не перечь мне, а иди и готовься. — К чему готовиться? — голос Элиф дрогнул от страха. — Какая любопытная, — рассмеялся главный евнух. — Ты приглянулась самому Шехзаде Мехмеду. Хюррем-султан велела мне подготовить тебя. — Но… Я…- проблеяла Элиф. — Иди давай, а то ещё разгневаешь Шехзаде, а голову снесут мне. Давай-давай, — припустил Сюмбюль, пропуская вперёд девушку.       Элиф на ватных ногах вышла из класса. Она совершенно не понимала что, зачем, почему. Девушка не могла прийти к осознанию, неужели тот разговор на балконе был о ней? Но она всего лишь служанка Эсмахан-султан, которая обыкновенно маячит перед глазами Шехзаде. Неужто Элиф успела понравиться за ту мимолётную встречу взглядами, что стала для неё неожиданностью и верхом смущения? «Нет, это всё неправда, я не могу пойти к Шехзаде, — запаниковала гречанка, следуя за Сюмбюлем-агой по неярко освещённым коридорам. — Я должна не допустить великой низости, иначе какая я верная служанка, раз меня отправляют ублажать человека, коего беззаветно любит моя госпожа». Девушка остановилась и твёрдо отказалась идти дальше, но главный евнух гарема цыкнул на неё и приказал следовать за ним. Элиф снова заупрямилась, заговорила о каком-то важном деле, что и вправду было поручено ей, но не Эсмахан-султан, а одной калфой. Сюмбюль опять махнул на неё рукой и, несильно схватив за предплечье, потащил за собой в уже растопленный хаммам. Пар клубами стелился по мраморному помещению, напоенному запахом бахура, тихо шумящим бульканьем капель воды и треском десятка свеч. Главный евнух сераля завёл девушку внутрь и сделал знак сопровождающим рабыням, чтобы они помогли Элиф привести себя в порядок. Гречанка вновь заняла позу неповиновения и наотрез отказывалась исполнять волю Хюррем-султан, за что на неё обрушился град брани от Сюмбюля-аги. — Вот же упёртая. Негодница! Ты мне зла желаешь своим поведением? — восклицал евнух, активно жестикулируя. — Объяснись, почему ты не хочешь идти к Шехзаде? Да любая на твоём месте обрела бы крылья, чтобы влететь к нему в покои и провести с ним ночь. А ты как дикарка, сцены мне тут устраиваешь! — Не могу я идти, ага, — взмолилась Элиф. — Не могу. — Да почему же? — воскликнул Сюмбюль. — Стыдно мне перед госпожой. Она мне так доверяет, там меня любит. Она думала, что я пойду к себе, а вы меня отправляете к Шехзаде. Как я ей это объясню?! — гречанка неожиданно для самой себя перешла на крик. — Не кричи! — шикнул на неё главный евнух гарема. — Не привлекай лишнего внимания, тогда и объяснять ничего не придётся. Не нужно думать там, где за тебя подумали другие и решили как тебе будет лучше. — Но у меня нет ни одного нарядного платья для такого случая, а как я пойду к Шехзаде в таком виде? — продолжала тянуть время Элиф. — Не надо мне врать. Я сам видел наряды, что тебе сшили недавно. Среди них уже выбрали достойное, в нём и пойдёшь, — пояснил Сюмбюль. — А теперь хватит балаган устраивать и иди приводи себя в порядок, иначе твоя задержка будет стоить мне головы.       Элиф понурила голову, поджала пухлые губы и, опустив глаза, со скорбным видом переступила порог бани. За время их разговора, пар вышел наружу, поэтому здесь было уже не так душно как в первые мгновения после растопки. Гречанка прошла к мраморной скамье и медленно сняла с себя одежду, оставшись лишь в нательной длинной рубашке. Но рабыни, что были отправлены с ней, дабы помочь помыться, настойчиво попросили снять и её. Элиф бросила на них возмущённый взгляд и раскраснелась от такой просьбы. Однако девушки были непреклонны и даже после слов гречанки о том, что она сама сможет помыться, они не успокоились. Элиф тихо выругалась себе под нос и рывком стянула нательную рубашку. Теперь она стояла нагая посреди мраморного помещения, объятая клубами лёгкого дымка от бахура и освещённая бликами танцующего пламени свеч. Ей было стыдно, что на неё смотрят рабыни, которые даже опустили взгляд, стараясь не смущать гречанку. — Только сделайте всё быстро, — буркнула Элиф, прикрывая все постыдные места и ложась на скамью. — Мы постараемся, Элиф-хатун, — робко ответили девушки.        Темноволосая рабыня взяла мочало и до пены намылила его, а потом аккуратно стала тереть им спину и ноги гречанки. Когда вся поверхность покрылась белыми пузырями, другая девушка полила из чаши водой, смывая мыло. Затем Элиф попросили перевернуться. Гречанка приподнялась и снова возмущённо посмотрела на рабынь, что отвели взгляды. Элиф настоятельно их попросила позволить ей самой помыться. Девушки переглянулись и уступили. Они ушли за стенку, где стали плескать водой, готовя маленькую ванночку с лепестками роз для мытья головы. Когда рабыни скрылись за углом, Элиф села на скамье и вся съёжилась. Ей было так страшно и неприятно от всех этих приготовлений, что делались против её воли. И что более удручающе, так это невозможность уйти отсюда, ведь в хаммаме посторонние, а за дверьми Сюмбюль-ага с калфами, которые не позволят ей бунтовать, иначе она будет серьёзно наказана Хюррем-султан. Девушка и так вызывает своим поведением много подозрений у главного евнуха и подобные неповиновения только усиливают недоверие к ней. Элиф медленно водила мочалом по плечам и спускалась вниз до кистей рук, потом мыла оставшееся тело. На её лице застыло выражение страха неопределённости и недоумения от происходящего. Она всего лишь сидела и писала письмо, как вдруг ни с того ни с сего её выдернули и приказали идти к Шехзаде. Разумеется, её, как и любую другую девушку сераля, готовили к возможной ночи с сыном Падишаха, либо с самим Повелителем. Однако Элиф изначально жила здесь на правах простой служанки, имеющей самые низкие шансы попасть на глаза кому-то из мужчин Династии. Но последние события вывели Элиф на первый план. Она стала чаще попадаться на глаза Шехзаде, Беям и чиновникам. Чего только стоит благотворительный вечер. Но одно дело иметь наглость пристально смотреть в глаза Великого Визиря, у которого жена сидит в соседней комнате, а совершенно другое — Шехзаде, оплот Династии Османов. Ещё больше нагнетали угрызения совести относительно того, что об этом узнает Эсмахан-султан, которая как только увидит девушку, то сразу придушит. «Как я буду ей смотреть в глаза, если ещё пару мгновений я стояла с ними на балконе, а сейчас ночью иду к Шехзаде?» — эта мысль нервно билась в сознании гречанки. Через какое-то время рабыни вернулись. Они позвали Элиф к приготовленной ванночке. Гречанка обмоталась полотенцем и подошла к глубокой мраморной чаше. Она не спеша наклонилась и опустила в неё свои влажные от пара волосы. Рабыни тщательно промыли голову Элиф, сделали ещё что-то с её кудрями и повязали полотенце ей на голову. Потом они вернулись на скамью и стали умащивать кожу гречанки маслами, что так приятно пахли. Пока девушки массировали тело, Элиф повернула голову на бок и уставилась на мерцающие огоньки свеч. Это был единственный момент, когда она расслабилась и даже на некоторое время забыла о том, что ей предстоит. В таком состоянии мысли словно испаряются и в голове образуется какая-то тоскливая пустота, туман, не дающий переживаниям пробиться сквозь него.       Ну вот рабыни закончили и отошли в сторону. Элиф поднялась со скамьи и прошла в уголок, где лежала стопка чистой одежды: красивая сорочка, такая приятная на ощупь и легко скользящая по изгибам тела гречанки и сухое полотенце, которым она просушила свои волосы. Девушка вышла из хаммама наружу, где её уже ждал Сюмбюль-ага с калфами. Главный евнух гарема возмутился на Элиф за то, что она так долго намывалась, но гречанка ничего не ответила. Сюмбюль решил поторопиться, дабы не разгневать Шехзаде Мехмеда. Он вывел Элиф в отдельную комнату, где на диванчике лежало белое платье, то самое, в котором она выступала на благотворительном вечере. Когда Элиф надела его, то ей стало ещё тоскливей, ведь с этим нарядом её связывало воспоминание о том, как Великий Визирь смотрел на неё за ужином, как они разговаривали потом, как все были восхищены ей. А теперь это платье казалось ей саваном, в котором она отправляется в последний путь. По длинным лабиринтам сераля бесшумно плыла вся их процессия. Сюмбюль-ага полушёпотом объяснял Элиф все правила, которым она должна следовать, когда войдёт в покои любимого сына Повелителя. Греческая рабыня слушала наставления евнуха краем уха, ведь в её голове метался целый рой мыслей. «Это всё неправда, я просто сплю, — паниковала она. — Нужно уйти, сбежать из этого кошмара». Но пока внутренний голос тянул её назад, ноги, словно заколдованные, следовали за Сюмбюлем-агой. Евнух завернул на лестницу и в тот момент, когда они поднялись по ней, Элиф краем глаза заметила какую-то фигуру в самом конце коридора. Этот размытый неяркий силуэт показался ей знакомым, но гречанка словно в забытье проигнорировала его, хотя и боялась встретить кого-то. «Мне всё это мерещится, » — твердила в мыслях она.       Наконец, их процессия пришла к покоям Шехзаде, у которых стояла стража. Сюмбюль-ага сделал знак оставаться на месте, а сам постучал в двери и после ответа с той стороны зашёл внутрь. Элиф казалось, будто не она сейчас стоит у дверей в покои сына властелина мира, а незнакомка или та, кто пламенно желала бы оказаться на её месте. «Боже, как все могло зайти так далеко? — не унимался внутренний голос. — Могла ли я уйти? Возможно. Нужно уходить, прямо сейчас. Бежать к госпоже, падать в ноги и молить о прощении». Гречанка развернулась, но тут же напоролась на взгляды служанок и калфы, что строго велела ей не переживать и ждать здесь. «Пути назад нет, — эти слова звучали как приговор. — Я пропала». В этот момент двери отворились и оттуда вышел главный евнух. Он приглашающе вытянул руку и протянул: «Шехзаде Хазрет Лери ожидают». Элиф замерла на месте, словно её пригвоздили к полу. Тело оцепенело, а конечности похолодели. Она решительно отказывалась входить в покои, где виднелась фигура Шехзаде. «Нет, этого не может быть. Это не я, » — твердила она. Сюмбюль, видя смятение во всём образе девушки, легонько подтолкнул её вперёд. Элиф сделала шаг, а потом второй и робко переступила порог личных покоев любимого сына Падишаха.       Мехмед стоял к девушке спиной в красивом зелёно-буром халате. Когда он услышал как захлопнулись двери, то повернулся и увидел перед собой сжавшуюся Элиф-хатун, которая заметно дрожала. На полусогнутых ногах, не поднимая взгляда, она медленно подошла к высокой фигуре Шехзаде и опустилась перед ним на колени. Трясущимися холодными руками гречанка поднесла к губам край полы халата. Она делала это машинально, не имея на данный момент в голове ни единой мысли, словно её сознание угасло. Мехмед аккуратно взял девушку за подбородок и потянул к себе, заставляя Элиф встать, а потом поднять на юношу свои испуганные, блестящие от собирающихся слёз карие глаза. — Вблизи ты ещё прекрасней, Элиф, — прошептал Мехмед, рассматривая побелевшее от страха, но прекрасное в отблеске свечей лицо рабыни. — Я восхищён твоей красотой. — Благодарю вас, Шехзаде, — голос гречанки дрогнул и она проглотила окончание фразы. Она чувствовала как её начинает тошнить. — Ты вся дрожишь. Не бойся, я не причиню тебе вреда, — нежно произнёс юноша, заправляя за ухо девушки выбившуюся прядь чистых вьющихся волос.       Шехзаде взял Элиф за руку и подвёл к разобранной постели, на край которой они опустились. Мехмед негромким приятным голосом завёл отстранённую беседу, желая помочь рабыне расслабиться, но она его не слушала. Девушка смотрела по сторонам, пытаясь найти успокоение хотя бы в приятном треске свечей, что наполняют комнату тёплым светом, или же в красивых вазах, стоявших в полостях шкафа у стены, или же в трепетном колыхании белых занавесок на окнах, из которых с балкона тянулся свежий воздух. Когда Мехмед что-то спросил у неё, то гречанка ответила невпопад и снова переключилась на изучение убранства покоев. Но вместо расслабления от отвлечённых мыслей, ей становилось только хуже и хуже. Ком в горле подступал сильнее, руки совсем поледенели, а дыханье совершенно сбилось, пытаясь успокоить напряжение во всём организме Элиф. «Интересно, а другие девушки, которые ублажают господ чувствуют тоже самое?» — вспыхнул вопрос в голове у гречанки. Но она не успела на него ответить, ведь почувствовала на своей открытой шее лёгкий тёплый поцелуй. От неожиданности Элиф вздрогнула и резко вернулась в настоящий момент. Расплывчатая из-за размышлений картина окружающего мира стала чёткой и насыщенной, режущей глаза. Девушка испуганно глянула на Мехмеда, который улыбнулся такой реакции и поцеловал её ещё раз, но с другой стороны. Сердце Элиф гулко забилось в груди, отчего у неё появилось ощущение, будто оно разломит рёбра своим стуком и остановится. Лицо невольно залилось краской неописуемого смущения. «Я должна немедленно что-то предпринять, — кричало сознание гречанки, — вскочить и сказать, что мне плохо. Убежать или притвориться обморочной». Сотни вариантов призрачной надежды на вызволение всплывали в голове девушки, объятой паникой. Но она не умела врать. Все эмоции, бушевавшие внутри, читались на бледном испуганном лице Элиф. Даже её взгляд дрожал в этот момент. Однако со стороны казалось, будто этот страх вызван лишь робостью и трепетом перед Шехзаде, который обвил одной рукой её талию и притянул к себе, чтобы запечатлеть поцелуй на устах девушки. Элиф была настолько обескуражена, что посмела упереться руками в грудь Шехзаде, отпихивая его от себя. Мехмед отстранился и слегка изогнул бровь. — Простите, Шехзаде, — расторопно извинилась гречанка, виновато улыбаясь, но улыбка вышла кислой.       Чтобы загладить эту неловкость, девушка подалась вперёд и, еле касаясь, поцеловала Мехмеда в правую щёку. Шехзаде заулыбался и отвёл руки Элиф немного в сторону, чтобы она снова «случайно» не оттолкнула его. За этим последовала серия поцелуев от Мехмеда, который с каждым разом становился настойчивей и в конце концов ослабил хватку на руках Элиф и стал аккуратными движениями пальцев оголять плечи девушки. Гречанка постепенно утрачивала связь с реальным миром, наблюдая за развивающимися событиями фрагментарно, как будто со стороны. Ей казалось, что она лишь пару раз моргнула, а на самом деле уже прошло достаточно времени для того, чтобы она осталась в одной сорочке. Еще вспышка угасающего сознания и её сжавшееся юное тело лежит на постели Шехзаде. Элиф переставала ощущать саму себя, будто бы душа отделялась от плоти, не желая, чтобы её настигло подобное унижение, что для других девушек было бы наивысшей честью и райским мгновением. Но для Элиф это состояние стало подобно агонии. По коже пробежали мурашки, когда сорочка сползла, оголяя девственно красивое тело молодой гречанки, похожую на Афродиту в пене простыней и одеял. Элиф буквально чувствовала на себе восхищенный взгляд Шехзаде, но при этом она ощущала себя так, словно оголилась её чистая и еле живая душа. В эту минуту Мехмед скинул с себя халат, а потом и рубаху. Он навис над девушкой, что смотрела сквозь него своим мутным взором, молящим лишь об одном — скорее бы уйти отсюда. Шехзаде наклонился и поцеловал в нескольких местах шею Элиф, а затем стал спускаться всё ниже и ниже. Но гречанка не чувствовала этих поцелуев. Напряжение ядовитой змеёй обвило все тело девушки, не давая ей пошевелиться. Сознание Элиф потухло в тот момент, когда где-то внизу её пронзила неприятная боль.

***

      Хюррем-султан сидела на длинном диване и пила какой-то настой, ведь весь вечер её мучал сухой кашель. Она была довольна тем, что смогла так быстро решить проблему с Элиф, ведь очень кстати оказалось, что её любимый сын питает к этой рабыне симпатию на протяжении не одной недели. Теперь же, когда Хасеки ловко свела их этой ночью, можно не беспокоить о будущем повиновении со стороны гречанки, ибо ещё во времена приезда Мустафы из Эдирне Эфсун-хатун продемонстрировала, как любовь к человеку, которого ты должна отравить, может вставлять палки в колёса. Элиф более подневольная, чем наложница Шехзаде Мустафы, да и Мехмед притягательней брата, поэтому девушки охотней к нему тянутся. Вдруг в дверь постучали. Хюррем гаркнула, чтобы вошли. Порог покоев переступила Михримах. Единственная дочь Султана проплыла на центр комнаты и присела в поклоне, а потом, после приглашающего жеста от матери, села рядом с ней. — Добрый вечер, матушка, — ласково обратилась Михримах. — Я от служанки узнала, что вам нездоровиться. Всё в порядке? — Да, ничего страшного, — в таком же тоне ответила Хюррем-султан. — Просто кашель.       Мать с дочерью заулыбались друг другу и завели дежурную беседу: про то, что замышляет Шах-султан, как поживает в Манисе Хатидже, об очередных проступках Шехзаде Мустафы и его матери. Михримах в такие моменты становилась буквально копией Хюррем, подражая ей в интонациях, мимике, в выражениях и малейшем движении. Хасеки наслаждалась тем, что взрастила себе настоящую закадычную подругу, что в отличие от других детей, что покинут её, уехав на войну, а потом в Санджаки. Когда беседа пошла по спирали, Михримах решила поделиться с матерью интересным видением в коридоре. — Я хотела зайти сегодня к брату, но когда шла по коридору, то увидела Сюмбюля-агу с какой-то девушкой, — луноликая госпожа хитро улыбнулась и дёрнула бровью. Ей прекрасно было известно кто эта рабыня. — Неужели Мехмеду приглянулась кто-то после Нурбахар-хатун. — Ещё как приглянулась, — стрельнула зелёными глазами Хюррем-султан. — Когда вы были с Эсмахан на балконе, он не мог оторвать глаз от Элиф-хатун, вот я и приказала подготовить её для него. — Матушка, но ведь всему дворцу известно, что Эсмахан-султан питает нежные чувства к моему брату, а Элиф её служанка. Вы не боитесь, что завтра утром мы найдём её растерзанной в прачечной? — сострила Михримах, подло улыбаясь. — Если ты не растреплешь об этом всему гарему, то с девочкой ничего не будет, — сухо отрезала Хасеки. — Не думай об этом, Михримах.       Единственная дочь Султана прикусила язык и отвернулась в сторону, сдерживая желание пойти к Эсмахан и обо всём рассказать. Юная госпожа решила придержать эту информацию для более удобного случая. Поболтав с матерью и поцеловав на ночь Джахангира, Михримах откланялась и покинула покои, чтобы направиться к себе.

***

      Лёгкие порывы ночного воздуха просачивались сквозь решётчатые окна, колыхали занавески и заставляли трепетно танцевать огоньки потрескивающих свеч. В комнате было жарко. На коврах была разбросана в спешке снятая одежда, а с края постели свисало одеяло. Шехзаде сидел по-турецки, подпершись кулаком одной руки, а другую свободно расположил на колене. В тёплом отблеске маленьких восковых светил его кожа сияла своей чистотой и бархатистостью. Он выглядел довольным, но при этом сосредоточенным, отчего его ровные чёрные брови то и дело хмурились. Мехмед какое-то время сидел в этом же положении, а потом слез с постели и взял рубашку и зелёно-бурый халат. Одевшись, он повернулся и тихо сказал: «Можешь идти». На кровати, съёжившись под складками одеял, лежала Элиф. Со спутавшимися кудрями, с помутневшим взглядом сухих карих глаз, скорбным, отстранённым выражением лица она выглядела обескровленной. Казалось, будто над ней свершилась казнь или её пороли, раз девушка вся тряслась и боязливо смотрела на Шехзаде. Сын Султана, дабы не смущать рабыню, вышел на балкон, оставляя её совершенно одну. Элиф неторопливо села на постели и, обняв поджатые колени, положила голову на замок из пальцев. Она находилась в том пограничном состоянии, когда тело живо, а вот душа словно отлетела. Её потряхивало, дыханье было тихим, но рваным, а сердце колотилось в еле вздымающейся груди. Из-за общего напряжения, у неё всё свело и ныло, будто её туго связали, а потом избили палками. Потускневшими глазами она смотрела перед собой, а если быть точнее, на простыни, где осталось свидетельство её потерянной невинности. Глядя на эти несчастные пару капель, Элиф затошнило ещё сильней, в висках застучало, а к горлу подступили рыданья, которые она сдерживала всё это время. Мыслей не было, были лишь чувства — омерзение, страх, боль и унижение. Гречанка медленно подползла к краю кровати, а потом так же не спеша, будто вот-вот испустит дух, встала и взяла с пола сорочку и платье. Холодная ткань приятно заскользила по изнеможённому и дрожащему телу. Элиф надела воздушное белое платье, что слилось с таким же мертвенным цветом её испуганного лица. Увидев своё отражение в большом зеркале, гречанка не узнала саму себя. Теперь это была не та античная красавица с благотворительного вечера, что пленяла взгляды, а опозоренная, еле живая девушка на ватных ногах, для которой платье торжества стало настоящим саваном её потерянного целомудрия.       Гречанка поджала потрескавшиеся губы и дрожащими руками поправила волосы и складки на платье. Элиф подошла к постели и собрала в охапку запятнанные простыни. Девушка, еле волоча ногами, приблизилась к двери и два раза постучала. Через некоторое время ей открыли стражники. Она переступила порог и оказалась в коридоре, где её ждали те две рабыни и одна калфа. Они подняли глаза на гречанку, которая молча отдала калфе грязные простыни, а сама, положа одну руку на низ живота и пошатываясь, пошла по коридорам. В изредка вспыхивающем огне факелов Элиф казалась прозрачной, словно призрак, плывущий по мраморному лабиринту. Она настолько утратила связь с внешним миром, что пустота сознания наметила лишь одну цель — добраться до бани и смыть с себя этот позор. Гречанка медленно спустилась по лестнице, которая показалась ей длинней, чем когда она шла сюда. Девушка уже завернула за угол, как вдруг сзади послышался знакомый голос. Элиф обернулась на оклик и увидела идущую к ней Михримах-султан. Луноликая госпожа приблизилась к девушке, вынуждая её присесть в поклоне, из-за которого всё тело отозвалось неприятной болью. — Откуда ты идёшь такая нарядная? — злорадно спросила единственная дочь Султана, оглядывая бледную девушку. — Неужто из покоев Шехзаде Мехмеда? — Госпожа, — еле выдавила из себя Элиф, но она не успела оправдаться, так как собеседница её перебила. — Нехорошо это. Сначала улыбаться в глаза Эсмахан-султан, которая души в тебе не чает, а потом жалить таким предательством, — голос Михримах стал твёрдым, надрывистым. — Я была в такой ситуации, хатун, когда имела подругу в служанках, доверяла ей, а она оказалась подлой змеёй, делившей ложе с Повелителем. Так вот знай, что меня остановило лишь то, что эта гадина помогала моему братику Джахангиру избавляться от болей в спине, но ты не целительница. Ты простая наложница, рабыня на одну ночь, которую не составит труда уничтожить, придушить на месте, — юная султанша сверкнула глазами. — Поэтому если хочешь жить, то вот тебе мой совет — затаись в норе и не высовывай своего носу, иначе я буду первой, кто расскажет об этой связи. Ты меня поняла? — Что я вам сделала, госпожа? — тихо спросила гречанка, осмелившись поднять на дочь Падишаха глаза. — Зачем вам это делать? Вы же подруга Эсмахан-султан. — Вот именно, — ядовито улыбнулась Михримах. — А у подруг нет секретов. Я же не ты, чтобы врать в лицо Эсмахан. Ладно, — луноликая госпожа махнула рукой. — Иди и в ближайшее время не попадайся на глаза Эсмахан-султан если жизнь дорога.       Элиф вынудила себя присесть в поклоне и, дождавшись, когда Михримах-султан поднимется по лестнице наверх, пойти дальше по коридору. Девушка прошла пару поворотов и вышла к бане, наполненной паром после мытья рабынь. Сейчас помещение пустовало и проветривалось, но горячая вода ещё осталась, так что Элиф прошла внутрь и села возле небольшой ванночки. Она сложила руки на коленях и опустила голову на грудь так, что её спутавшиеся кудри закрыли бледное лицо. Рабыни, сопровождавшие её, переглянулись и уже хотели было помочь девушке раздеться, но гречанка предугадала их намерение и вдруг подняла голову, бросив на них испепеляющий взгляд. — Не трогайте меня, уходите. Я сама помоюсь, — процедила Элиф. — Но у нас приказ от Сюмбюля-аги, — тихо сказала одна из рабынь. — Мне всё равно от кого у вас приказ, — огрызнулась греческая наложница, — хоть от самого Султана. Просто уйдите, — рабыни продолжили стоять и хлопать глазами. — Прочь отсюда! Вон!       Элиф схватила пустую медную чашу и швырнула её в сторону девушек, что в страхе завизжали и отскочили назад. Гречанка истошно закричала на них, чтобы те убирались и рабыни тут же исчезли за дверьми в хаммам. Элиф осталась одна. От этого неожиданного для неё самой вопля у девушки охрипло горло и крупной дрожью забилось тело. Она медленно стянула с себя одежду и сложила её аккуратной стопочкой на мраморной скамье. Гречанка села возле ванночки с горячей водой и поджала ноги, сворачиваясь клубочком. Она заплакала. Но не как тогда — тихими всхлипами, а по-настоящему, с душащими сипами истерзанной, униженной женской гордости, на которой, словно на могиле, станцевал Шехзаде. Элиф не была зла на него, хоть именно от его сиюминутного желания она лишилась всего в эту ночь: девственности, достоинства, уважения и доверия в глазах госпожи, а в будущем и в глазах Великого Визиря. «Я больше никогда не смогу поднять на них взгляда, » — заключила в мыслях девушка. Во всем этом позоре гречанка винила лишь себя. Ненавидеть другого человека она не могла, а вот саму себя за неумение врать и отказать — вполне. Ведь у неё было тысяча возможностей избежать близости с Шехзаде, но она ими не воспользовалась потому что боялась его гнева, наказания от Хюррем-султан, а может быть её даже выслали из дворца и тогда бы она больше не увидела ни Великого Визиря, ни брата, ни Кюрта. Но какова вероятность, что её это не ждёт завтра? Эсмахан узнает, придёт в ярость и вышвырнет её отсюда, а потом этот инцидент станет известен Шах-султан, которая… «Отрежет мне язык и велит Мерджану-аге выбросить меня в море на корм рыбам, » — моментально подумала Элиф, вспомнив про участь выдуманной Хюррем Кары-хатун. Гречанка распрямилась, подняла с пола чашу и зачерпнула ей горячую воду, что приятно заструилась по уставшему телу и перемешалась со слезами и всхлипами. Эти потоки постепенно успокоили девушку, вернули ей ясность мыслей и дарили приятные ощущения. Когда она смыла с себя всё омерзение и грязь сегодняшнего дня, то надела предоставленную ей в постоянное пользование сорочку. Хоть эта вещь и отдавала недавним позором, Элиф не могла отказаться от такой роскоши. Она вышла из хаммама и обнаружила, что рабыни ушли и коридор пустовал. Это было на руку уставшей и разбитой гречанке, которая бесплотной тенью проплыла по лабиринтам сераля в общую комнату. Элиф не хотела лишний раз появляться перед Эсмахан-султан, которая могла обо всём уже узнать, да и если нет, то девушке попросту было стыдно. Гречанка бесшумно просочилась сквозь плотные шторы, отделявшие дорожку в остальную часть дворца от постелей рабынь. Элиф подошла к самой крайней постели у стенки и опустилась на неё. Девушки крепко спали, посапывая, поэтому в комнате царила относительная тишина, не мешавшая и заснуть, и посидеть в раздумьях, чем и занялась Элиф. Гречанка ещё в бане выплакала все слёзы, на смену которым пришла сосредоточенность и жгучая обида в груди, искрами ярости полыхающая в сухих глазах девушки. Она уставилась в потолок и не моргала, не двигалась, не дышала. Уязвлённая гордость, проснувшаяся от долгой спячки под гнётом дворцовых правил диктовала новые порядки в сознании Элиф. «Я клянусь, что никто отныне не посмеет меня унизить таким способом, — твердила гречанка, хмуря брови. — Даже не смотря на моё положение в гареме, ни одна госпожа, ни одна калфа, ни один стражник не посмеют нанести мне любого вида оскорбление». Через эти мысли она пробуждала, взращивала и надевала на свою израненную душу твёрдый панцирь, который, как ей казалось, поможет перенести все дальнейшие тяготы службы на благо Династии. Но даже пламя ярости не может устоять пред сильнейшей усталостью, наливавшей свинцом всё тело. Элиф удобней улеглась на постели и прикрыла глаза, а потом и сама не заметила как сладко заснула.