Доля

***

      Попеременные дожди конца Ноября сменились тёплой, но тем не менее снежной, зимой, что за три месяца запорошила территорию могучей Империи. Первый месяц следующего времени года тёплыми ветрами принёс в столицу приятную солнечную погоду. За это время многое изменилось в жизни Элиф. Она носилась по дворцу с поручениями от Эсмахан-султан, старалась поменьше попадаться на глаза Лютфи, когда юная госпожа ездила на Ипподром. В стенах гарема девушка нередко сталкивалась то с Мерджаном, который испепеляющим змеиным взором глядел на неё из-за угла, то с Рустемом-пашой, что появлялся неожиданно и с неизвестно откуда берущимися поручениями от Хюррем-султан, которые Элиф незамедлительно выполняла, дабы не попасть под горячую руку Хасеки. Гречанке вообще казалось, будто жена Повелителя присматривается к ней и что-то замышляет на её счёт, пока влияние Шах-султан на рабыню уменьшилось. Но все эти опасения относительно всего, что окружало Элиф, растворялись, когда она незаметно для Эсмахан-султан, беззаботно болтающей с Шехзаде Мехмедом в саду, отделялась от неё и семенила на туевую аллею к нему. За это время в отношениях между гречанкой и Великим Визирем произошли значительные изменения. Они стали чаще видеться, хоть распорядок их дня остался неизменным. Прежняя неловкость в общении, обусловленная этикетом и теми первыми мгновениями расцветающей симпатии, улетучилась и на смену ей пришла общая раскрепощённость Элиф: она говорила не односложно, больше улыбалась и даже смеялась, словно забывая о той пропасти между ними в плане положения при дворе. Девушка искренне наслаждалась этой романтичной порой, когда мысли о дерзости её поступков, о грозящем ей наказании от госпожи или о семье Великого Визиря, которую она порочит своим поведением, попросту не замечались ей. Элиф шла каждое утро в сад вместе с Эсмахан-султан и потом, когда та заводила обыкновенный разговор с Шехзаде Мехмедом, который тоже стал чаще гулять в саду, гречанка убегала, пряталась в зарослях, а потом шла навстречу Айясу-паше, что каждый раз ждал её на аллее. Как же ей нравилось видеть ту обворожительную и мягкую улыбку на его лице, которая заставляла её смущаться. А его слова такие простые, но до того нежные и соблазнительные, что у девушки сбивалось дыханье, и сердце готово было выпрыгнуть из груди. А их прогулки, такие непродолжительные по времени, но наполненные задушевными беседами о всяком. А их прощанья, каждый раз оставляющие надежду на завтрашнюю встречу. Весь этот водоворот влюблённости, которую Элиф так боялась, поглотил её и сделал ещё прекрасней, ведь нет на свете ничего притягательней и милей, чем влюблённая женщина.        Но Элиф не забывала и про брата, с которым смогла наладить постоянную связь через того портового бедняка Кюрта. Первое время, правда, буйный нрав мальчишки создавал множество проблем, ведь стража каждый раз делала выговоры гречанке, которая виновато отмалчивалась, а потом силой забирала предназначенное для неё письмо. Когда же привратники поняли, что бесполезно задерживать этого мальчишку, к тому же, эти послания могли передаваться через служанку какой-нибудь госпоже, то они прекратили разбирательства и уже свободно пропускали сорванца за ворота. Элиф очень нравился Кюрт. Он был таким непосредственным, бойким и по-детски уморительным, что гречанка, как и пообещала сама себе, решила позаботиться о нём. В один из походов на рынок, она снова заглянула в порт, где на этот раз встретила не только Антуана, который до сих пор извинялся перед ней, но и своего брата Павлоса. Лодочник был безгранично рад увидеться с сестрой вживую. — Эирин, сестрёнка, — юноша заключил Элиф в объятья. — Как же долго я тебя не видел. — Прошло всего три дня с нашей последней встречи, брат, — рассмеялась Элиф, выпутываясь из крепкого кокона. — Как у тебя дела? Госпожа не обижается на то, что ты зачастила на рынок? — поинтересовался Павлос, улыбаясь с характерной ямочкой на щеке. — Нет, Эсмахан-султан сама меня посылает за некоторыми вещами, — ответила гречанка, усаживаясь на деревянные ящики. — А ты как? — Всё как всегда. — Продолжаешь обирать людей? — сострила Элиф. — Разумеется, — по-гречески сказал Павлос и ещё шире улыбнулся, а потом перешёл на османский. — Ну а вообще, всё отлично. Перевозки недальние, платят хорошо. — Тебе бы одежду новую купить, — заметила девушка. — Да брось ты, перед кем мне красоваться? Это вам, гаремным, — Павлос многозначительно протянул, — нужно прихорашиваться перед своими господами. А я-то, простой лодочник. Не голый и уже хорошо. — Ой, прекрати, — Элиф залилась смехом и легонько стукнула брата по плечу. Девушка немного помолчала, а потом добавила. — Кюрт отлично справляется со своей работой. — Да, хороший мальчишка, — поддакнул лодочник. — Жаль мне его. Из-за болезни матери вынужден побираться по базару, да наши с тобой письма таскать, — голос Элиф был наполнен искренним сочувствием к участи мальчика. — Надо бы проведать его мать, может помочь сможем. — Да, было бы не плохо. Но я совершенно не знаю, где его дом, — юноша досадливо покачал головой. — Ты-то ладно. Но неужто никто из портовых не знает? — воскликнула гречанка. — Я могу узнать, — встрял в разговор Антуан, всё это время ютившийся неподалёку. — Было бы очень любезно с вашей стороны, господин Антуан, — благодарственно сказала Элиф, прижимая сложенные в замок руки в груди.       Португалец кивнул и, натянув на лоб свою шляпку с пером, растворился в людской толпе, оставляя двух греков наедине. Эти недели после воссоединения казались им мостом между сном об их разлуке и настоящим моментом, когда они беспечно болтали о прошедших днях в родных землях, что пробуждали в них сонм воспоминаний. Одной из главных фигур в подобных разговорах была их мать, по которой они неимоверно скучали. Им было неизвестно — жива ли они или уже на небесах. От этой неопределённости становилось ещё тоскливей. В памяти Элиф мать запечатлелась как ещё молодая и привлекательная женщина, с добрыми карими глазами, пышными тёмными волосами, заплетёнными в тугую греческую причёску, и улыбкой с той милой ямочкой, объединявшей между собой родительницу и детей. При мыслях о матери, девушка невольно загрустила, но успела поймать навернувшиеся слёзы в глазах, не позволяя им скатиться по щекам. Павлос тоже скорбел по Маедже — так звали их мать — и видел в своей сестре отражение красоты, чистоты и добродетели их матери. Поэтому он так тянулся к Элиф, желая быть рядом с ней не только как с единственным родным человеком, но и как с воспоминанием о блаженной родительнице. Когда весь этот поток меланхоличных мыслей накрыл греков, как раз вернулся Антуан. Португалец пришёл вместе с каким-то стариком, который трудно дышал из-за невыносимой духоты, слабо разбавленной морским ветром. — Этот Эфенди знает где живёт Кюрт. Говорит, что сосед их, — молвил торговец, кивком головы указывая на старого мужчину. — Отлично, — воскликнула Элиф и вскочила с насиженного места. — Вы же нам покажете дорогу? — Да. Следуйте за мной, — прошамкал в ответ старик.       Эфенди, кряхтя, повёл за собой Павлоса и Элиф. Антуан же, выполнив своё обещанье, остался в порту, следя за лодкой грека и за своим товаром. Улицы практически опустели, поэтому не пришлось пробираться через толпу народа и они быстро вышли к нужному дому где-то в закоулках города. Старик сделал знак сопутствующим оставаться на месте, объясняя это недоверчивостью здешних обитателей к незнакомцам, а сам постучал своей тростью в дверь. Прошло достаточно времени, прежде чем за дверью послышались шарканье и чей-то охрипший голос. Через мгновенье дверь отворилась и на пороге показалась женщина, поразившая Элиф и Павлоса своим до жути истощённым видом. Она была одета в какую-то старую грязную одежду и платок, покрывавший её жидкие растрёпанные волосы. — Алия-хатун, — прокряхтел старик. — Прости, что побеспокоили тебя, но эти господа хотели увидеться с тобой. — Пусть уходят, я никого не ждала, — буркнула женщина, сверкая озлобленными глазами, и уже хотела закрыть дверь, но её остановили. — Алия-хатун! — вскрикнула Элиф. — Это очень важно. Это касается вашего сына Кюрта. — Кюрта? — переспросила истощённая женщина. Её взгляд потеплел, когда речь зашла о дражайшем ребёнке. — Но какое вы имеете отношение к нему? — Он наш друг, — подал голос Павлос. — И мы беспокоимся о нём. — Прошу вас, Алия, выслушайте нас, — взмолилась Элиф, чувствуя, что мольба единственный способ раздобрить эту женщину. — Ладно, проходите, — процедила Алия, впуская незваных гостей в дом.       Греки прошли внутрь бедного, тёмного, душного и неприятно пахнущего жилища. Здесь было всё запущено до такой степени, что казалось, будто в любой момент откуда-нибудь выбежит крыса или выползет змея. От затхлого запаха Элиф затошнило, но она старалась держать себя в руках, чтобы не добавить ещё больше беспорядка. Алия-хатун доползла до второго этажа, где находилась маленькая комнатка с одной лишь старой тахтой и столиком с настоями и ворохом окровавленных платков. Всё это было ограждено ширмой. Женщина со стонами рухнула на расстеленные простыни и стала гулко с бульканьем кашлять от всего этого перенапряжения. Элиф с Павлосом переглянулись и отошли за ширму, дабы ненароком не захворать. Как только Алия громко отхаркнулась в платок и уже ровно задышала, она обратилась к гостям: — Так что вы хотели мне рассказать? — Послушайте, Алия-хатун. Меня зовут Элиф, а это мой брат Павлос, — гречанка вдруг вспомнила о приличии и решила представиться. — Мы друзья вашего сына Кюрта. — Ах, так это про вас он мне рассказывал, — прохрипела женщина. — Знаю-знаю. Так это вы, значит, дёрнули моего сына из школы и стали использовать как гонца? — эти слова с характерным бульканьем в груди прозвучали угрожающе. — Нет-нет, что вы! — воскликнула Элиф. — Я всего лишь хотела помочь Кюрту. — И чем же? — усмехнулась Алия. — Лишили мальчика учёбы, так ещё и рабом своим сделали. — Но ведь я плачу ему за это, — ответила гречанка. — Десять акче! Да что это за деньги такие?! На них можно только еле концы с концами свести, — захрипела женщина. — Как будто вы сейчас в другом положении, хатун, — съязвил Павлос. — Не вам об этом говорить, — огрызнулась мать Кюрта. — Сами, вон, ходите в обносках, да и по вашему загару можно сказать, что вы либо рыбак, либо лодочник. — Ну да, — твёрдо произнёс юноша. — Но это хоть какая-то работа и я получаю за неё свой хлеб. А ваш отпрыск слоняется целыми днями по базару и ворует товар с прилавков. Один лишь Бог бережёт его от суда. — Как вы смеете клеветать на моего мальчика! — от возмущения Алия даже приподнялась на постели. — Он никогда бы не стал воровать! — Но это так, Алия-хатун, — тихо молвила Элиф. — Я нашла Кюрта в порту, когда он ругался с каким-то торговцем из-за товара. Его счастье, что тот мужчина не в первый раз прогоняет его. Другой бы на месте этого Эфенди пошёл к кадиям и мальчику отрубили бы руки. Я вовремя вмешалась и уберегла его от этой участи. — Сделав рабом, — не унималась женщина. — Да о каком рабстве идёт речь, хатун, — не сдержался Павлос. — Моя сестра из дворца, и у неё хорошее жалованье, на которое она, можно сказать, обеспечивает вас, а вы её ещё и упрекаете. Τι αχάριστος λαός. — Так вы из дворца, Элиф-хатун?! — протянула Алия, садясь на кровати. — Да, — настороженно ответила гречанка. — Я тоже когда-то там служила, — в охрипшем голосе женщины послышались меланхоличные нотки. — Правда? — удивлённо спросила Элиф, бросая взгляд на Павлоса, который стоял в недоумении. — Да… Давно это было, — Алия громко отхаркнулась в платок. — Калфой служила. — Калфой?! — Да. — Но как так произошло, что вы теперь, — Элиф оглянулась и пыталась подобрать наиболее щадящее выражение, — тут? Вас выгнали? — Нет. Замуж выдали, — бесстрастно ответила женщина. — Но за кого? — всё не унималась девушка. — За Бея одного. Хороший человек был, — было слышно, как дрогнул её голос при мысли о покойном муже, — но умер рано. В походе убили. Лишь мой мальчик остался напоминанием о нём. — Но раз он был Беем, то почему вы живёте в этом доме? Разве у такого чина не соответствующее жалование? — поинтересовалась Элиф. — Да. Золото много было. Вот только отняли его у нас, — грустно-озлобленно прохрипела Алия. — Какие-то люди оклеветали моего мужа и того казнили, прямо во время похода. А изменникам и семье изменников золота не полагается. В живых нас оставили, но буквально выставили на улицу. Сказали, что если покажемся на глаза, то убьют, не задумываясь. — И почему же вы не пошли во дворец? — спросила гречанка. — Стыдно было возвращаться вдовой казнённого предателя, — булькнула женщина. — А сына обрекать на нищету и попрошайничество не стыдно, — пробурчал себе под нос Павлос, но тут же получил толчок в плечо от сестры. — У меня не было другого выбора, — сокрушённо произнесла Алия. — Выбор есть всегда, хатун, — твёрдо ответила Элиф. — Позвольте, я помогу вам. Я попрошу и во дворце вас примут, вылечат, а Кюрта пристроят в школу. — Никуда я не пойду! — вдруг закричал откуда-то со стороны детский голос.       Все присутствовавшие посмотрели на отворённую в комнатку дверь, на пороге которой стоял Кюрт. Запыхавшийся, весь в пыли и грязи, с звериным озлоблением на лице, он подбежал к постели матери и закрыл её собой, хоть это уже делала ширма. — Что вы здесь делаете?! Уходите! — кричал мальчик, угрожающе сверкая глазами в сторону греков. — Успокойся Кюрт, прошу тебя, — ласково произнесла Элиф делая медленные и плавные движения руками. — Мы просто пришли помочь. — Не нужна нам ваша помощь! Я сам себе помогу, — всё не унимался бедняк. — Уходите отсюда! Прочь! — Да прекрати кричать, — возопил Павлос, приложив ладони к ушам. — У меня сейчас голова расколется. Сегодня какой-то день неблагодарных людей, ей-Богу. — Вы угрожали моей маме. Вы хотели ей навредить! — Не ври, волчонок, — лодочник предостерегающе поднял указательный палец вверх. — Не было такого. Пусть Алия-хатун тебе и подтвердит. — Это правда, мама? — спросил Кюрт, прижимаясь всем телом к иссохшей груди матери. — Нет. Эти господа хотели забрать нас во дворец, — прохрипела женщина. — Не надо во дворец, — снова закричал мальчик. — Это плохое место. Там злые люди у ворот, они меня ругали и чуть не избили. — Они… Что?! — воскликнула Алия. — Хватит наговаривать попусту, Кюрт, — вступилась Элиф уже твёрдым и громким голосом. — Я ни разу не дала тебя в обиду и ты это прекрасно знаешь. Стража лишь один раз тебя оттолкнула, но избить бы они не посмели. Поэтому прекрати препираться и врать. — Я не хочу, мама. Я не пойду никуда, — слёзно проговорил мальчишка.       Кюрт забрался на постель рядом с матерью и жался к ней, обнимал и умолял остаться, хотя ещё никто его никуда не забирал. Элиф с болью на сердце смотрела на эту сцену и проклинала себя за свою же благодетель, что оборачивается чуть ли не изыманием дитя у матери. Павлос отвернулся и пыхтел, недовольный этими криками, что уже оглушили его. Когда же мальчик немного успокоился, при этом не услышав ответа от матери, Элиф решилась вновь реализовать свою задумку. — Послушай, волчонок, — ещё более ласково произнесла она. — Я не собираюсь тебя разлучать с мамой. Я всего лишь хочу отблагодарить тебя за твою помощь нам. Позволь, я перевезу тебя вместе с твоей мамой во дворец. Там ты забудешь о всех ужасах бедной жизни и там помогут твоей маме. — Мама не вернётся во дворец, ни за что! — вскрикнул Кюрт, крепко обнимая мать. — Алия-хатун, почему вы молчите? — вступился Павлос. — Объясните своему сыну, что мы только добра желаем. — Оставьте нас в покое, — отмахнулась больная женщина. — Уходите. — Послу… — Элиф открыла рот, чтобы снова начать уговаривать, но Павлос дернул её за руку и кивнул в сторону выхода. — Пойдём отсюда, — лодочник первый направился к двери. Девушка пошла следом, но на пороге остановилось и обернулась. — Алия-хатун, подумайте о моём предложении. Я поговорю с дворцовыми. Если не хотите сами идти, то хотя бы сына высвободите из этого болота нужды, — тихо произнесла гречанка, смотря на истощённую женщину и жавшегося к ней мальчика.       Элиф распрощалась с этой семьёй и вышла на улицу. Духота от зноя казалась ей самым свежим воздухом, по сравнению с тем, чем она дышала в доме. Греки всю дорогу до площади шли молча, словно боялись спугнуть мысли друг друга. Да и о чём говорить, если всё и так ясно. Элиф было искренне жаль Кюрта, который из-за слепой привязанности к больной и обезумевшей от лишений жизни матери рискует остаться сиротой-вором. За этот период общения с этим бойким мальчишкой, девушка привязалась к нему. Ей всегда было приятно выходить в сад и видеть у ворот его невысокую фигурку, галдящую рядом со стражей. А потом, когда она приходила, он бежал навстречу, на словах передавал какое-то послание от Павлоса, так ещё и делал комплимент своей госпоже. Мальчик даже не всегда брал деньги за свою работу, ведь считал это довольно лёгким занятием, но Элиф чуть ли не насильно пихала ему за пазуху монетки и с молитвой отпускала обратно с ответным письмом. Иногда вместо денег гречанка приносила что-нибудь вкусное — свежий лукум, или пахлаву, или ягодки какие-то, или даже заворачивала с собой кусочек барашка. Еду Кюрт брал охотней и комплиментов говорил больше, смущая этим Элиф. По его детским искренним и блестящим глазам гречанка поняла, что он тоже к ней привязался в каком-то смысле, ведь он был приветливей и покладистей, чем обычно. Вот только сегодня мальчишка рассвирепел. Но это и понятно, ведь она пришла без спроса в дом его матери, посягнула на самое сокровенное и ещё думала, что получит за это тысячу благодарностей. Нет. Так не бывает. Однако Элиф не теряла надежды, что сможет привести Кюрта во дворец, обустроить его там, чтобы он был всегда на виду. С этой мыслью она рассталась с Павлосом и пошла в сторону Топкапы.