Доля

***

       Дождь с течением времени лишь усиливался, из-за чего дороги окончательно размыло. Лошади, с слипшимися гривами, путались в грязи, колёса карет застревали и прокручивались. Езда сделалась совершенно невозможной. Смотря на всё это из нижних окон комнаты секретаря, Айяс-паша для себя решил, что задержится во дворце до глубокой ночи, пока дождь не станет моросить. Запахнув ставни, дабы не дать холодным, мокрым порывам потушить свечи, албанец уселся на тахту рядом с небольшим столом, на котором были разложены бумаги. Все эти решения Совета перемешались после дотошной проверки Лютфи-паши, но Великий Визирь не придал этому значение. Его рассеянный и тусклый взгляд скользил по каллиграфичным строкам, смысл которых был далёк уставшему сознанию паши. Айяс хмурил брови, жмурил и снова открывал глаза, ёрзал на тахте, но всё никак не мог сосредоточится. Его мысли были заняты лишь одним — Элиф-хатун. Он вспоминал её пышные кудрявые волосы, волнами струящиеся по плечам и полуоткрытой груди, кроткие карие глаза, со смущённой учтивостью не смеющие посмотреть на него. Но больше всего Айясу нравилась её улыбка с ямочкой на щеке, настолько очаровательной, что видя её невозможно было самому не улыбнуться. Представив образ гречанки, Визирь мгновенно вспомнил как близко он был к ней. Это расстояние было столь мало, что Айяс слышал её сбивчивое дыхание, будто у лани, взятой на прицел лучником. Он имел возможность вдохнуть тонкий и нежный аромат масел, которыми она умащивалась в хаммаме. Албанец был слишком близок. Тогда его это не смущало, ведь он делал то, что ему велели обуявшие сердце и душу чувства, но сейчас, паше стало стыдно. «Как я мог? Я же пообещал ей, что буду держать дистанцию, — корил себя в мыслях Айяс. — Но была ли возможность поступить иначе?» Великий Визирь задумался, глядя перед собой. «Нет, она слишком чиста и невинна, нельзя подобными сиюминутными желаниями вгонять в краску робкую девушку» — решил для себя паша. Элиф манила его к себе некой аурой очарования, которая окружала её и заставляла Айяса испытывать противоречивые чувства. С одной стороны, он хотел увидеть её, стоять ближе, чем это позволял придворный этикет, подгонять события, дабы с меньшим дискомфортом перенести тот период первых встреч, тягостных разговоров и длинных молчаний. Но с другой стороны, ему было стыдно за его поступки, за желание торопить такие романтично-неловкие взаимоотношения. «А может, это всё вздор? — вдруг подумал паша. — Что если я себе придумываю эти чувства, и на самом деле её смущение происходит от почтения, предписанного дворцовыми порядками? А не улыбаться она не может, потому что без улыбки будет выглядеть недостаточно учтивой и угрюмой? — Айяс провёл рукой по густой мягкой бороде. — Да, лучше всего будет забыть произошедшее, словно ничего и не было». Размышления были прерваны чьим-то голосом, доносившемся эхом откуда-то сверху. Великий Визирь тряхнул головой, рассеивая туман мыслей. Он поднял голову и увидел перед собой главного писаря Совета. — Вы закончили, Паша Хазрет Лери, или будут ещё какие-то указания? — ровным голосом, после поклона, спросил Джилялзаде, уставившись на Визиря. — Нет-нет, я уже всё, — рассеянно ответил Айяс-паша, жмуря глаза, чтобы снять усталость. — Тогда, с вашего позволения, я заберу все эти бумаги, — писарь аккуратно, стопочкой, сложил протоколы и переложил их в большую книгу учёта. — Вы будете ночевать здесь, Паша Хазрет Лери?        Айяс поднялся с тахты и подошёл к окну. Он открыл ставни и вгляделся в кромешную тьму, что царила на улице. Комната наполнилась свежим, напоенным запахом зелени воздухом, какой бывает только после дождя. Погода поменялась на безветренную и ясную. — Думаю, что мне лучше поехать к себе во дворец, — при этом словосочетании албанец слегка поморщился и расстроенно вздохнул, — не хочу тебя стеснять. — Что вы, паша, — писарь вежливо поклонился, хотя в душе был искренне рад, что его высокопоставленный гость уезжает. — Может, лучше останетесь? Вам ехать далеко. — Пустяки, — Айяс-паша отмахнулся. — Ладно, я пойду. Доброй ночи, Джилялзаде, — Великий Визирь вышел из комнаты секретаря, оставив писаря одного.       Айяс-паша быстро покинул стены дворца и, взвалившись на сонную лошадь, поехал в сторону главных ворот. Прямо у них, возле спящих стражников, он остановился и повернул голову назад. Пара окон мраморного здания тускло мерцали тенями. Паша, рассматривая снующие силуэты, как-то печально хмыкнул и, отвернувшись, пришпорил гнедую скакунью. Лошадь сонно фыркнула и понесла своего всадника в тёмный лесной коридор.       Тем временем, вернувшись от Хатидже-султан в свои покои, Элиф заперла дверь и стала готовиться ко сну. Девушка облачилась в простое белое платье, сняла все украшения и, разобрав постель, легла на кровать. Холодные простыни, воздушное одеяло и мягкая подушка приятно обняли гречанку. Она тихо замурлыкала как довольная кошка и прикрыла в наслаждении глаза. Столько эмоций за один день не могли не вымотать её, поэтому Элиф, удобно улегшись и подавив сладкий зевок, быстро уснула, забыв обо всем, кроме манящих ночных грёз.

***

      Рустем-паша уже давно был дома. Он сидел в своём любимом углу и разговаривал с, недавно выкупленной из борделя, девушкой — своей сестрой Оливией. Это была симпатичная хорватка, с чёрными волосами, бровями и глазами. Она кротко улыбалась, слушая рассказы своего брата, рядом с которым ощущала себя неловко, ведь долгая разлука давала о себе знать. Рустем обращался с ней ласково и учтиво, стараясь стереть разницу в положении, но нахождение в доме жены Паши, заставляло их соблюдать официальность при разговорах. В очередной раз в комнату зашла супруга хорвата Нигяр-хатун — бывшая калфа султанского гарема. Жизненные трудности, потеря любимого человека в лице Ибрагима-паши, полное неведение о нахождении дочери, наложили грубый отпечаток на лице этой ещё молодой женщины. Глаза потускнели, образовались мешки, потрескавшиеся губы были вечно поджаты в какой-то недовольно-грустной ухмылке. Она уже давно не наводила красоту, поэтому одевалась неброско и безвкусно, ведь считала, что её счастливые годы давно уже прошли. Нигяр прикрыла за собой дверь и безразлично посмотрела на Оливию. Бывшая блудница, поняв, что этот холодный взгляд означал: «Скройся», сразу же встала с тахты и, вежливо кивнув головой, оставила супругов наедине. Когда за ней закрылась дверь, Рустем с обыкновенно надменным выражением лица посмотрел на бывшую калфу. — Чего ты пришла, хатун? — сухо спросил хорват, разваливаясь на тахте. — Паша, я хотела поговорить с вами. — Если это твои очередные недовольства тем, что в моём доме живёт Оливия, то я даже слушать не буду — тем же тоном отчеканил Рустем. — Нет, Паша, с этим я уже смирилась, — бесстрастно пробормотала Нигяр, смотря сквозь супруга. — Тогда что? — хорват высокомерно изогнул бровь. — Я слышала, что вы встречались на днях с Шах-султан, — сказала бывшая калфа. — Верно, — Рустем кивнул. — Как видишь, не только тебя госпожа впутывает в свои интриги против Хюррем-султан, — хорват ехидно улыбнулся. — Ну, что ещё ты слышала обо мне? — Вы, говорят, стали общаться с одной служанкой Шах-султан, — продолжила Нигяр. — Это госпожа вам на неё указала в вашем деле? — после этих слов, Рустем рывком поднялся с тахты и вплотную подошёл к бывшей калфе. — Ты явно что-то вынюхиваешь, хатун, — ухмыляясь, прошептал хорват. Он не стал долго церемониться с этой осточертевшей ему женщиной, что только путается под ногами. — Не забывай, что у нас с тобой, хоть и схожие средства, но разные пути. Если госпожа приказала тебе следить за мной, — Рустем обхватил пальцами шею Нигяр и несильно сдавил её, — то лучше бы тебе немедленно передать ей, что я держу своё слово и выполню свою часть уговора, — Паша отпустил женщину, вернулся на своё место и недовольно бросил вслед. — Иди, хатун.       Нигяр, с тем же выражением полного безразличия ко всему произошедшему, коротко поклонилась и вышла из комнаты.

***

       Ночные дороги таят в себе множество опасностей, но недавний ливень, размывший лесные дороги, разогнал всех желающих напасть на высокопоставленное лицо, поэтому Айяс-паша добрался до дома быстро и без происшествий. Небо к этому времени прояснело и озарилось неярким светом серповидного месяца. Одиноко стоящий дворец тёмным силуэтом высился среди стреловидных деревьев. Албанец прискакал к воротам и цоканьем копыт своей лошади разбудил спящего стражника. Тот мигом открыл врата и пропустил своего господина в его дом. Паша передал лошадь своему охраннику и зашёл внутрь дворца. Помещения в строении были небольшими, но уютными. От входа тянулся длинный неосвещённый коридор с дверьми в пару незаселённых комнат, кухню, хаммам и гостиную. Тут же находилась и лестница на второй этаж, по которой, шлёпая босыми ногами, спустилась невысокая женщина в белой ночной рубашке и с заплетёнными в косу русо-рыжими волосами. — Паша Хазрет Лери, — донёсся тихий, осипший от сна, голос. — Ты чего встала, Айше-хатун? — спокойно, но твёрдо спросил Айяс, снимая с головы тюрбан. — Я же сказал, чтобы ты меня не ждала. — Да, но я не ожидала, что вы приедете так поздно, — супруга Великого Визиря ступила на пол и подошла к албанцу, помогая ему снять тяжёлый соболиный кафтан. — Почему вы не остались в Топкапы? Дороги нынче опасные! — Не было нужды в этом, — сухо ответил Айяс-паша, отдавая женщине свою верхнюю одежду и проходя вглубь одной из комнат. — Дети спят, я надеюсь? — Разумеется. Такой поздний час! — пролепетала Айше. — Славно, — Великий Визирь помолчал немного, а потом добавил. — Баня совсем остыла? — Да, однако я запасла немного горячей воды на случай, если вы приедете, — ответила женщина. — Налить? — Да, — коротко бросил Айяс.       Айше скрылась в тёмном коридоре, шлёпая босыми ступнями. Айяс вздохнул и стал снимать остальную одежду, оставив только нательную рубашку и штаны. Он в ожидании сел на тахту и безразлично окинул взглядом помещение, в котором находился. Этот дворец, небогатый, но бережными руками его жены облагороженный, казался ему его личной темницей. Каждый раз, возвращаясь сюда, он ощущал тоску и недовольство. Но совсем не приезжать он не мог, ведь тогда появится много вопросов относительно его неисполнения супружеского долга или поползут разные слухи, а ему это вовсе не нужно. Айяса устраивали эти официальные отношения с супругой при дворе, где они должны быть обходительны друг с другом. Ещё он ей выделяет определённые суммы на благотворительность, а она заботится об их детях. Однако, будучи наедине, албанец испытывал к жене непреодолимое чувство отвращения. Его раздражает её присутствие дома, её сипловатый голос, то, как она с ним приветлива, как старается во всём угодить и вовлекать в какие-то бытовые проблемы, не интересующие Великого Визиря от слова совсем. Детей от неё он, конечно, любит, но просто потому, что это плоть от плоти его, и он не может допустить и мысли, чтобы их как-то обделять или срываться на них. Всегда, когда речь заходит об обучении, покупки украшений для дочери и новых лошадей или сабли для сына, Айяс непременно занимается этим вопросом. Но одно дело дети, а другое жена. «Всё готово, Паша Хазрет Лери», — крикнула из коридора Айше-хатун. Айяс тряхнул головой, отгоняя от себя эти негативные мысли. Он встал с тахты, вышел из комнаты и, пройдя по тёмному коридору, переступил порог мраморного хаммама. Всё пространство было освещено десятком свеч, приятно потрескивающих в гулкой тишине, и наполнено сладким ароматом бахура. Айше копошилась над глубокой чашей, где плескалась горячая вода. — Готово, Паша, — женщина отошла и протянула супругу полотенце. — Благодарю, хатун, — албанец взял протянутую ему вещь и сделал вялый жест рукой. — Можешь идти. — Вы придёте, Паша? — заискивающе поинтересовалась Айше. — Приду-приду, — с надрывом ответил Айяс.       Женщина коротко поклонилась и вышла из тёплого помещения. Великий Визирь громко выдохнул, расправил сведённые брови, отчего его лицо приняло обыкновенно спокойное выражение. Он скинул оставшуюся одежду, повязал вокруг талии полотенце и сел на мраморную скамью рядом с чашей. Терпкий запах благовония дурманил, пробуждал внутренние желания, создавал интимную атмосферу. Айяс невольно соблазнился этому таинственному зову. Албанец прикрыл глаза, медленно вдохнул сладкий аромат и позволил своему сознанию транслировать любые, даже самые сокровенные мысли. Ему представлялись разные наслаждения жизни. Музыка, которую он слушает, находясь на праздниках в честь Султана и еда, что подаётся на таких мероприятиях ко столу. А ещё женщины. Но не его жена, а те невольницы, которых он видит в саду дворца Топкапы, или рядом с султаншами. Как только в его сознании промелькнули образы служанок, туман мысли приобрёл довольно чёткие очертания юной девушки, склонившей голову, смотрящей на него из-под ресниц своими искрящимися глазами, сложившей перед собой изящные руки. Неосязаемые порывы воздуха колыхнули её пышные кудри, открыв белоснежный овал лица, на котором сияла та улыбка, что дополняет образ девушки, делая его таким привлекательным, сладострастным. Айяс улыбнулся своей мысли. С каждой секундой эта грёза становилась всё ясней, принимая знакомые очертания. Кудрявые волны локонов струились по мраморным плечам и полуоткрытой груди, тело в воздушном белом платье стало извиваться как змея под дудку факира, а руки плавно двигались, словно в такт какой-то неслышимой музыки, маня к себе. Девушка становилась всё ближе, а черты её лица совершенно оформились. Айяс поджал губы и ещё раз глубоко вздохнул. Влекущая сознание девушка подошла вплотную и наклонилась так, что её лицо скрылось от глаз Паши за пышными волосами. Она медленно протянула руку и нежно положила её на плечо Паши, а потом так же не торопясь, повела ею ниже и ниже. «Паша…» — сладкий голос девушки эхом раздался в ушах Айяса. Он широко улыбнулся и уже хотел притянуть её к себе, но повторный голос, изменивший свою тональность, вспышкой развеял грёзу. Видение растворилось, а албанец резко распахнул глаза. Сначала мутная картинка, сменилась на более чёткую. Всё то же мраморное помещение, те же потрескивающие свечи, тот же запах бахура. Великий Визирь поморгал глазами и, окончательно вернувшись в настоящий момент, почувствовал чью-то ладонь у себя на плече. Айяс обернулся. Перед ним, наклонившись, стояла Айше-хатун, в том же самом облачении. Вторая её рука держала большое фарфоровое блюдце с фруктами. — Паша Хазрет Лери, я не знаю, голодны ли вы, но я подумала, что вам нужно что-то поесть, — женщина улыбнулась, но увидев, что её муж был в непередаваемом возмущении, быстро одернула руку и склонила голову.        Айяс-паша был не в силах что-то ответить, потому что, буквально, задыхался от негодования. Он вцепился взглядом в лицо своей жены. В мерцающем свете свеч, оно было до того дурно, что Паша невольно поморщился. Её карие глаза, наполненные искренней заботой к супругу, казались албанцу какими-то глупыми, улыбка её тонких губ безобразно портила лицо, но особенно некрасив был длинный крупный нос. Женщина застыла в полупоклоне, опустив взгляд в пол и обхватив блюдце двумя руками. Айяс ещё раз осмотрел свою жену и, переведя дыхание, заставил себя что-нибудь ответить. — Хорошо, спасибо, — выдавил Паша, ставя поднос с фруктами в нишу между свечами и бахуром. — Может, я помогу вам? — женщина мимолётно улыбнулась, отчего её лицо вновь подурнело. — Не нужно, — Айяс сделал привычный жест рукой. — Возвращайся к себе.        Улыбка пропала с тонких губ Айше-хатун. Супруга Великого Визиря скованно поклонилась и вышла из хаммама. Айяс-паша отвернулся и, закатив глаза, помотал головой. Он взял в руки металлическую чашу и зачерпнул уже остывшую воду.