For Who's Sake

Гранд — это храм любви. Святилище страсти. Церковь удовольствий. Шангри-Ла для смертных. Кусочек Эдема. Если у тебя есть достаточно денег, то ты можешь купить себе место в Раю. Хотя бы на часик. Этот Рай — смесь крови и золота. Интерьер на западный манер. Этот Рай высотой в два этажа. Чтобы можно было почувствовать, что ты возвышаешься над Землёй. В этом Раю играют музыку живые люди. За деньги, которые ты должен в этот Рай вложить, слушать музыку из колонок было бы кощунством. Здесь живут нимфы, непорочные создания, которым так тягостно и скучно от собственной непорочности. Они любят слушать, как гости с Земли рассказывают о жизни там, внизу. Где процент самоубийств и детской смертности неумолимо растёт. И нимфы, наслушавшись рассказов, сигают с облаков вниз, чтобы вкусить дары человечества: ипотека, ВИЧ, игровые автоматы и кокаин. И импортный французский нектар здесь льётся рекой, только рот подставляй. И плоды Древа Мудрости здесь режут дольками и подают на тарелках. И всё здесь, всё заставляет почувствовать себя кем-то важным. Ровно до тех пор, пока есть, чем платить. Гранд — это храм любви. Гранд — это дом одиночества. И живёт в этом доме один одинокий жрец. Несчастная жертва, брошенная на растерзание местным божествам. Усмирённый дух, жаждущий свободы. Грешник, наказанный за человечность. Демон на поводке, который всё ждёт возможности сорваться и спалить этот сраный притон дотла. Хреновое у вас кабаре, если единственная интересная вещь в нём — это менеджер. Кейсы с деньгами помогали тащить парни из Оми, в награду, разумеется, сделав их чуточку легче. Теперь подношение лежит на полу в проходе между столами в виде высокой эстетичной пирамиды. Не золотые слитки ацтеков, но тоже ничего. Двадцатый век на дворе, между прочим. Сегодня Кирю — единственный человек в Раю. А когда Гранд пустой, он больше напоминает дьявольский дворец. Без музыки и разговоров посетителей его шаги звучат пугающе громко. Ступень за ступенью. Секунда за секундой. Как хищник приближается к жертве. Как жертва идёт прямиком в капкан. — Кирю-хан. — Маджима-но-ниисан. Сегодня в Раю место только для двоих. — Сегодня здесь ужасно пусто, — констатирует факт Маджима. — Значит ли это, что всё Ваше внимание сегодня принадлежит только мне? Маджима смотрит на пирамиду из денег. На лице — ни единой эмоции. — Полагаю, что так. Он красив и одновременно уродлив в своей беспомощности. Он страшен и одновременно никчёмен, пока подчиняется чужой воле. Отличное оружие в одних руках, бесполезная безделушка в других. Сегодня Кирю, может, и перехватывает поводок, но лишь на мгновение. А власть — это цепкая штука. Попробовав однажды, обязательно захочешь ещё кусочек. — Но я боюсь, мне нечем Вас развлечь. Все девушки ушли на оплачиваемый выходной. — Вашей компании мне будет более чем достаточно, нии-сан. Кирю указывает на место рядом с собой. Маджима медлит лишь секунду, прежде чем приблизиться и сесть на диван. На почтительном расстоянии. Холодный как лёд. Непробиваемый как скала. Закрытый, словно самый надёжный в мире сейф. Прячущийся за сотнями слоёв лжи. Только ты сдираешь с него одну маску, как под ней тут же вырастает новая. «Добро пожаловать, сэр. Как проходит Ваш вечер?» — это не Маджима Горо. «Чё вылупился, урод? Хочешь по морде получить?» — это тоже не Маджима Горо. Уже ближе, но всё ещё не то. Кирю никогда не видел его настоящего и вряд ли когда-нибудь увидит, но будет до последнего пытаться с мясом сдирать с него бесконечные слои обмана. На столе стоит одна жалкая бутылка шампанского. Кирю берёт её за горлышко, обхватывает свободной рукой пробку. Та после некоторых усилий с громким хлопком ударяется ему в ладонь. Две недели назад целая бутылка Pol Roger — дорогое шампанское, между прочим — вылилась прямо Маджиме на голову. Всё действо длилось секунд тридцать. Он просто стоял, пока пьяный мужик, чьё лицо раскраснелось и опухло настолько, что стало напоминать свиное рыло, лил на него свою месячную зарплату. До боли красивый в своей беспомощности. Еле сдерживающий ярость. Святой мученик. Таких людей хочется или вознести, или сломать пополам. — Мне не стоит пить на работе, — говорит Маджима. Кирю аккуратно берёт его за правую ладонь — мертвенно ледяную — и вкладывает в неё наполненный стакан. — Я настаиваю. И Маджима пьёт. Медленно, как ценитель. Кирю выследил того мужика со свиной рожей. Поговорил с ним как мужчина с мужчиной. Оставил его лежать в подворотне в состоянии фарша с черепно-мозговыми травмами. Пока Кирю вбивал его головой в стену невидимые гвозди, мужик и правда издавал звуки, совершенно точно принадлежащие свинье. Маджима достиг невероятных высот в поддержании зрительного контакта. Преимущество ему даёт, по иронии судьбы, его же наказание: единственный глаз позволяет видеть собеседника насквозь, но сам ничего не показывает. Как будто смотришь в безжизненный глаз манекена. Маджима, не моргая, смотрит Кирю в душу и говорит: — Вы очень любезны, Кирю-хан, но я вряд ли смогу заменить собой профессиональную хостес. Ещё как сможешь. Ты их лично тренируешь. — Во мне нет ни красоты, ни обаяния. Ни чувства собственного достоинства. — Но я могу попробовать уговорить Ринко-чан сделать исключение для нашего постоянного клиента и выйти на работу. Я знаю, как она Вам нравится. Вы всегда оставляете ей щедрые чаевые. Кирю платит этой круглолицей деревенщине в голубом платье-бодиконе за то, что та молча сидит рядом и даёт ему без лишних подозрений наблюдать за тем, кто заслуживает наблюдения. Ты выкупаешь Рай не для того, чтобы довольствоваться объедками. Ты вкушаешь главное блюдо. Целиком и полностью. — Напомните мне главное правило Вашего заведения, нии-сан, — просит Кирю. — Конечно, сэр. «Клиент — это король». — В таком случае, можно я сам буду решать, чего я хочу? — И чего же вы хотите? — Я хочу услышать правду. Улыбка Маджимы похожа на пасть змеи. Пасть, которая откроется в самый неожиданный момент и вцепится в тебя зубами. — Я боюсь, это будет Вам не по карману. Но Кирю сам своего рода смертоносная тварь. Дракон, который сможет проглотить змею целиком. Запястье Маджимы кажется таким хрупким. Одно сжатие — и послышится хруст. Неверное движение — и оно отвалится. Трогать его — это как касаться древней реликвии. Потрескавшейся от времени, но всё ещё величественной. Но хрупким он лишь кажется. Эта реликвия пробыла в Дыре целый год и не сломалась. Небольшого давления выдержит. Кирю тянет. Кирю языком скользит по заживающим костяшкам. Кирю соединяет их ладони вместе, дарит частичку своего тепла. Указательным пальцем ныряет в рукав, надеясь ощутить отголоски пульса. У Маджимы на лице ни единой эмоции. — Знаете, нас ведь учили Вас ненавидеть, — говорит Кирю, когда его ладони оказываются на щеках Маджимы. Большие пальцы скользят по скулам. Туда-сюда. Скользят по губам. Влево-вправо. — Когда мы только вступили в семью, нам буквально вбили в головы, что хуже предательства ничего нет. А Маджима Горо — всем предателям предатель. Большой палец, не встретив сопротивления, проскальзывает между губ и упирается в зубы. Поднимается вверх вместе с верхней губой. Открывает вид на хищный оскал. — Мне всегда было интересно, ради чего можно повернуться спиной к тому, кто владеет твоей жизнью. — Шимано в тебе, наверное, души не чает, — говорит Маджима. Палец Кирю соскальзывает ему на язык. — Кажется, формальности мы отбросили, — замечает Кирю. У Кирю между пальцами зажата эмблема семьи Шимано, такая маленькая круглая побрякушка с булавкой. Она даже не сверкает в свете ламп, глупая вещица. Но для кого-то она — смысл существования. — Я знаю, что Вы хотите обратно, — шепчет Кирю Маджиме в ухо, нарочно обдавая его горячим дыханием. — Так почему же Вы делаете всё, чтобы как можно сильнее отдалить этот момент? Просто на заметку: Маджима делает это сам. Сам, не по чужой воле, обхватывает губами эмблему. Та скачет у него во рту от одной щеке к другой, пока не остаётся лежать на кончике высунутого языка. Непокорность — мой самый страшный грех, говорит его пустой взгляд. Но ничего уж не могу с собой поделать. Лейтенант Акито, один из ветеранов семьи, знавший Маджиму ещё до его идиотского проступка, плюнул ему в лицо сразу, как только впервые увидел блудного сына Шимано в Гранде. Маджима как раз наклонялся над их столом, чтобы поинтересоваться, как проходит их вечер. Желтоватая слюна стекала по его щеке чертовски долго. Часть даже попала на губы. Кирю мог бы понять, если бы Маджима не хотел вернуться. Кирю не может понять, почему он рвётся обратно в клан, но каждый раз спотыкается по пути. Когда Кирю достаёт из его рта эмблему, влажную от слюны, Маджима тихо смеётся. Кирю честно не знает, чего ему хочется больше: слушать, как Маджима смеётся, или как он кричит. — Я мог бы поговорить с боссом по поводу Вашего возвращения, — говорит Кирю, пока его руки плавно заползают Маджиме под пиджак в районе талии. Маджима ёрзает у него на коленях. — Я мог бы дать Вам столько денег, что сколько бы босс не поднимал цену, Вы всё равно сможете купить себе путь обратно, — говорит Кирю, одной рукой ощупывая на шее Маджимы невидимый ошейник, а другой расстёгивая пуговицы на его рубашке. — Место в клане в обмен на правду. Несложный выбор, — говорит Кирю, губами касаясь пульса. Ровный. Медленный. — Из какой помойки Шимано тебя достал? — спрашивает Маджима. — Ему всегда было жалко дворняг. Кирю кусает бледную тёплую кожу и тут же скользит по ней языком. Кирю тянет Маджиму за густые волосы и тут же гладит его по макушке. Его хочется или любить, или уничтожить. Его хочется или понять, или сломать. Лейтенант Акито отправился в реанимацию на следующий день после посещения Гранда. Отравился, вроде как. Не стоило перебарщивать с морепродуктами. Тату Маджимы — проклятые письмена на древнем свитке. Смотреть на них долго — опасно. Пытаться прочесть — смертельно. В них спрятана запретная мудрость. Может, именно та, что Кирю пытается найти. — У Вас было всё, Маджима-но-ниисан, но Вы от всего отказались. Мне никак не понять, почему. Без рубашки он похож на античную статую. Проявление божественного великолепия. Идеал, высеченный в камне. Во плоти. — Ты говоришь, что больше всего ценишь верность, пацан, — говорит Маджима. Его голос — тихое рычание. — Так вот я тоже. Большой палец Кирю поддевает одну из лямок повязки. Это вроде как черта, которую нельзя переступать. Грань между послушным псом и диким волком. Но Маджима не двигается, пока его раздевают окончательно. Показывает, что секретов у него нет. — Скажите мне, где Вы прячете Макимуру Макото, — говорит Кирю. У Маджимы на лице ни единой эмоции. — Я понятия не имею, о чём ты говоришь. Нет, кажется, есть одна. Глубоко-глубоко в глазу. Разъедающая изнутри грусть. Приказы босса — это абсолют. Приказы босса — это твоя Библия. Твоё кредо. Твой смысл жизни. У тебя нет другой цели, кроме как служить ему. У тебя нет других желаний, кроме как быть полезным. Нарушить их один раз — слабость. Нарушить дважды — безумие. Маджима Горо — всем предателям предатель. Маджима Горо — сертифицированный безумец. Поводок в твоей руке — лишь имитация верности. Одна большая ложь, из которой Маджима Горо целиком и полностью состоит. — В таком случае, наша встреча — это прощание, — шепчет Кирю. Целовать Маджиму — это как целовать мертвеца. Это как подписать приговор. Когда Кирю идёт к выходу, Маджима, вновь весь при параде, кланяется и говорит: — До свидания, сэр. Мы с нетерпением будем ждать Вашего возвращения. Его время в Раю закончилось. На улице темно. На улице дождь. Впервые за целый месяц его пребывания в Сотенбори идёт настоящий, холодный дождь. Люди бегут по домам. Люди бегут под навесы. Кирю идёт им навстречу, вымеряя каждый шаг. Смиренно принимая каждую каплю. Он в телефонной будке. Дождь на улице теперь звучит как будто с другой планеты. Он набирает по памяти номер. Он слушает гудки. — Офис семьи Казама. — Я хочу поговорить с патриархом. — Казама-сан просто так не… — Это Кирю Казума. — Минутку, сэр. Пусть в трубке тишина, но Кирю знает, что он слушает. Он не ответит, никогда не отвечает, но будет слушать. Иногда тишина — это наказание. Иногда тишина — это лучший ответ. — Я правда не знаю, что делаю. Дождь только усиливается. — Я точно знаю, что должен сделать. Что я обязан сделать. Но не знаю, хочу ли этого. В трубке — ничего. Даже дыхания нет. — Я хотел поступать правильно. Я хотел, чтобы Вы мной гордились. Я хотел быть Вами. Кто-то пробегает мимо будки. Бежит от неизбежного. От стихии. — Теперь я не могу понять ни других, ни себя. Вы были правы: я сбился с пути. Иногда тишина — это единственное, чего ты заслуживаешь. — Вы были правы, что ради тех, кого мы любим, мы совершаем самые страшные грехи. Кирю вешает трубку, не дожидаясь ответа. Три года назад Казама Шинтаро отказался брать в ряды якудза своих приёмных сыновей. К ним, обиженным и обозлённым на весь мир, пришёл Шимано Футоши. Он предложил им место в своей семье. Всего лишь за верность. Три года назад, когда Кирю Казума и Нишикияма Акира принесли клятву своему патриарху, Казама Шинтаро отказался от них. Его сыновья остались одни в мире лжи и жестокости. Где верность — это товар. Всё ещё идёт дождь. Маджима стоит у входа на склад, в руках — танто. Во взгляде — непоколебимая решимость. — Маджима-но-ниисан. — Кирю-чан. — Это правда могло закончится по-другому. — Может быть в другой жизни. Кирю завидует Макимуре Макото. Она одним лишь фактом своего существования смогла заполучить верность самого преданного на свете человека. Обернула его поводок вокруг руки и держит так крепко, что он при всём желании не сможет убежать. Кирю в жизни не достичь такого. Ни за какие деньги, ни за какие обещания. Кирю встаёт в боевую позу. Маджима обнажает клинок. Ради тех, кого мы любим, мы совершаем самые страшные грехи. Всю жизнь я делал то, что мне приказывали. Впервые я задумываюсь, было ли это ошибкой. Чёрное — это белое. Белое — это чёрное. Но, может быть, в жизни больше двух цветов. Может быть в другой жизни.