No Paths Are Bound

Спустя какое-то время блужданий он натыкается на реку. Он сидит в ней много часов, позволяя течению смывать с кожи кровь, пыль и грязь, копившиеся десятилетиями. Его волосы отросли настолько, что волочились за ним по земле, когда он шел. Они свалялись и пропитались кровью, так что Се Лянь берётся за них, вооружившись камнем поострее. Он сидит на берегу реки, промокший и дрожащий, и раскачивается вперёд-назад, пытаясь успокоить себя после многих лет этого… этого… Се Лянь не может подобрать слова для описания случившегося. Он страдал и раньше, но никогда — так. Тело стало неловкое и слушается с трудом: оно забыло, как быть чем-то кроме трупа. Теперь он сидит здесь, в одиночестве, пытаясь сколотым камнем отпилить длину, которую уже нельзя спасти. Он раскачивается и всхлипывает, как раненое животное. Ему требуется время, чтобы вспомнить, как просто… существовать. Ему удаётся заставить себя постирать одежды; хотя они истлели местами, лучше идти в них, чем голым. Он бредёт вперёд, пока не набредает на город. Там он забивается в угол, и его едва хватает на то, чтобы просить милостыню. Он не знает, сколько проходит времени, но однажды его жалеет пожилая женщина. Она приносит ему маньтоу, помогает помыться и всё-таки расчесать волосы. Когда становится ясно, что спасти их не удастся, она помогает ему постричься. Теперь его волосы едва достают до плеч. Се Лянь, вопреки обыкновению… опечален этим фактом. Хун-эр очень любил его волосы, он помнит. Любил подолгу с ними возиться, осторожно и старательно расчесывал каждый вечер перед сном. А еще, когда он рассказывал о чертах человека, которые ему нравятся, он сказал… «Длинные и красивые волосы» — вот что он тогда сказал. «Далеко не у всех они такие» — …Прости, их никак нельзя было оставить, — вздыхает старушка, отводя оставшиеся волосы от лица Се Ляня и закалывая их. — Зато теперь все увидят, какой ты у нас красавец, так? — Это… — Се Лянь пытается улыбнуться, выходит неловко. — …просто волосы. Он осторожен и говорит медленно, почти по слогам. Ему пришлось спросить у кого-то, какой сейчас год. Прошло около сотни лет. Скорее даже чуть больше сотни. За сотню лет он забыл, как разговаривать. — Они… отрастут. Все будет в порядке, он будет… Ему станет лучше. Как и всегда. В городе ему удаётся обменять свои похоронные (свадебные?) одежды на комплект из грубого хлопка. Он понятия не имеет, какого цвета. Стоит попробовать найти новый ткацкий станок, раз уж он собирается вернуться к сбору мусора. Кто знает… Кто знает, где его старый станок: Се Лянь оставил его где-то во дворце Юнъани, возможно, он успел сгореть той ночью. Се Лянь снова отправляется в путь, и однажды слышит, как люди возносят молитвы новому богу войны Востока: наследному принцу Юнъани, Лан Цяньцю. Даже теперь бог не чувствует ни капли горечи — какой учитель бы сожалел, наблюдая за успехами своего любимого ученика? Во время своих скитаний Се Лянь пробует кое-что, что все так старательно ему запрещали: он начинает давать представления. Глотает мечи, выдыхает огонь и разбивает булыжники о свою грудь. Пусть Фэн Синь в своё время готов был костьми лечь, лишь бы не дать Се Ляню таким заниматься, веселить публику оказывается не так уж и плохо. Он кочует из одного приграничного города в другой и даже зарабатывает себе репутацию. Дети, видя его, начинают веселиться и хлопать в ладоши. Людям особенно нравится его слепота, и за такое удивительное зрелище они платят больше. Теперь у него есть еда. Каждый день. После ста лет без еды и воды чувствовать сытость, ветер и солнечное тепло на своём лице кажется высшей степенью блаженства. Ему не о чем больше просить. Из всей программы больше всего ему самому нравится акробатика: он подпрыгивает так высоко в воздух, как только может, кувыркается и кружится под заливистый детский смех и аплодисменты взрослых. Это… не много. Но это жизнь. Этого хватает, чтобы каждое утро он просыпался с лёгкой улыбкой, потягиваясь и сонно зевая, нащупывая цепочку с кольцом. По этому он скучал больше всего. — С добрым утром, Хун-эр, — шепчет он, целуя металл. Он сказал это уже сто восемьдесят тысяч семьсот шестьдесят шесть раз. — Сегодня будет хороший день. Он бы говорил это чаще, но раньше не получалось отслеживать смену дней. Он не знал, когда был день, а когда наступала ночь. Так что сейчас… сейчас всё намного лучше. Когда в городе появляются солдаты, они отчего-то решают, что местный уличный трюкач в действительности отлично видит. С чего бы ему быть слепым? Слишком уж он складно скачет для слепого. В этом не было никакого смысла. Се Лянь больше не носит Жое на глазах — он не может. Смертные не должны видеть проклятые канги, таков закон Небес, и Жое приходится прикрывать кангу на шее. Узор вокруг лодыжки скрывает обувь, но вот глаза… Когда солдаты требуют открыть глаза, он вынужден им отказать. Разумеется, они мгновенно приходят к выводу, что он жульё и дурит народ. Хотя Се Лянь начал свою жизнь принцем, в действительности он всегда был солдатом. В какой бы битве он ни сражался, уроки стратегической подготовки везде одинаковые. Ему не впервой. Он позволяет им увести себя. И, к удивлению каждого участника его отряда, он оказывается выдающимся учеником. Се Лянь не видит в этом ничего удивительного: это не первая его война. Даже не пятая. Он опытный воин, превосходный стратег и лидер, способный повести за собой тысячи. Его быстро повышают до генерала — самого молодого генерала в истории королевства. Его карьера головокружительна. Се Лянь, по своему обыкновению, падает так же быстро. — …Люди думают, что ты умом тронулся, — замечает один из его солдат, наблюдая за генералом, откинувшимся в траву. Греющимся на солнышке. Се Лянь улыбается — теперь это выходит легче, чем раньше. — Иногда приходится быть сумасшедшим, — вздыхает он, вытянув руки над головой. — У тебя не найдётся лишней маньтоу? Вместо немедленного ответа у молодого солдата вырывается совсем другое: — А правда, что вы слепой, Генерал Хуа? Се Лянь садится. Его волосы чуть отросли, и теперь касаются плеч — он распускает их, когда не надо идти в бой. Солнце оставляет на его доспехах мягкие блики; он поворачивается к своему подчинённому и весело улыбается: — Слеп, как крот. Так вот, маньтоу... — Был же такой известный слепой заклинатель по имени Хуа Се! — в разговор встревает ещё один солдат, потирая подбородок, и улыбка Се Ляня немного меркнет. — Точно-точно! Припоминаю такого… Он вроде был из бродячих мудрецов, а ещё приходился наставником основателю клана Цзян? — Он самый… Ой… — Он мой дальний предок, — спешит объясниться Се Лянь. Он чувствует, как солдаты переглядываются, и добавляет: — Все мужчины в моём роду рано лишаются зрения. Он научился лучше врать, особенно людям, которые плохо его знают. Солдаты оставляют его в покое, но на будущее он обещает себе придумать псевдоним получше. Он так долго провёл под землёй, что забыл, каково это — беспокоиться о подобных вещах. Время, проведенное в армии, сливается для него в единое пятно. Он совсем недавно вылез из того гроба, и память всё ещё подводит его. Время… путается. Иногда он теряет в тумане дни, иногда целые недели. Но некоторые вещи неизменны. Се Лянь советовал Лан Цяньцю следовать небесным законам, даже если они будут расходиться с его собственными убеждениями. Что ж, это был совет разряда «Делай, как я говорю, а не как поступаю я сам». Потому что Се Лянь даже после стольких лет ничего не может с собой сделать. Он бросается в гущу событий, постоянно вмешиваясь в дела смертных и их стычки. Он контролирует свою силу — то немногое, что от неё осталось — но... Он поклялся себе, что больше не будет вредить людям. А ещё он не будет оставаться в стороне. За это его полюбили подчинённые и возненавидели главнокомандующие. Се Ляню с самого начала их отношение было глубоко безразлично; его падение вполне совпадает с общими темпами его жизни. Он не жалуется, и ему себя не жаль. Даже когда его понижают до простого пехотинца, он занимается тем, что пытается сварить в своём шлеме что-то похожее на суп. — А это что за дьявольщина?! — рявкает один из его командиров, пинком перевернув «кастрюлю». — Кто тебе вообще готовить позволил?! Эта дрянь выглядит смертельной! — Это был суп семи лебедей! — фыркает Се Лянь, нахмурившись. — И он был ещё не готов. — …Ты сварил его из лебедей? Он открывает рот, потом закрывает его. — Эм… нет. — Тогда почему он так называется? — …Из-за вкуса? — Се Лянь беспомощно пожимает плечами. — А почему именно семь? — …Аллитерация? — Чего? Попытки Се Ляня объяснить не умеющему писать человеку тонкости литературных приёмов прерывает звяканье: шлем подобрали с земли и усиленно выскребали его содержимое. Ох… о нет. — …Лучше не надо! — предупреждает Се Лянь, оборачиваясь, но не успевает сказать ничего больше: жалкие звуки опорожнения желудка уже достигли его ушей. Се Лянь замирает в смятении. Всё настолько плохо? Конечно, он и не ждал, что будет вкусно, готовка никогда ему не давалась, но мгновенная рвота? Он настолько в этом плох? — Вот чёрт… — ворчит солдат. — Та полукровка притащилась за нами с рынка. Се Лянь замирает, сузив глаза. — …Полукровка? — сухо спрашивает он. — Отец-то был из Юнъани, но вот мать из Баньюэ. И теперь эта мелкая дря…! — он замолкает, почувствовав хватку Генерала на своём запястье. — Скоро начнётся твой караул, — напоминает ему молодой мужчина с приятной улыбкой. — Ты не хочешь на него опаздывать. Его улыбка вежливая, его слова вежливые, но вот хватка на чужом запястье? Она очень далека от вежливой. — …Да, — бормочет солдат. — Не хочу. Когда вояки разбредаются по своим постам, Се Лянь поворачивается на звуки у себя за спиной. Ребёнок уже перестал кашлять и давиться, и теперь устало всхлипывает. — …Вот, — Се Лянь ощупывает свои карманы, пока не находит в одном из них маньтоу. — Она холодная, но… Девочка мгновенно выхватывает булочку из его рук. Се Лянь с улыбкой слушает, как она жадно глотает еду; очевидно, ребёнок голодает, но это не подорвало её бойкий дух. Значит, есть шанс, что у неё всё неплохо сложится. После этого случая Се Лянь обзаводится маленькой тенью, прячущейся от него за каждым поворотом. Это… заставляет его вспоминать давно прошедшие времена, когда он метался в темноте, испуганный и потерянный, оторванный от мира. И маленький мальчик подкрадывался к ступеням заброшенного храма, чтобы оставить ему еды. Се Лянь останавливается посреди улицы, запрокинув голову к небу. Идёт снег. Снежинки опускаются ему на лицо и тают. Скорбь… с ней учишься жить. Она не похожа на сломанную кость, как он раньше думал — переломы срастаются, и о них забываешь. Когда-то Се Лянь думал, что нужно ломать эту кость снова и снова, что если вспоминать Хун-эра станет не больно, то это значит, что он его отпустил. Что он начал забывать. Теперь Се Лянь склоняется к другой аналогии: скорбь скорее похожа на порванное сухожилие или больное колено. У него бывают плохие дни и хорошие дни. В плохие дни он с собой осторожничает. Старается удержать себя целым и цепляется за свои сны. Но в хорошие дни? В хорошие дни воспоминания о Хун-эре делают его счастливым. Он запрокидывает голову, держа в руках прах Хун-эра, ощущая снежинки на своём лице, вспоминая ночи, которые они проводили у костра. Се Лянь улыбается, потому что сколько бы ужасных вещей ни произошло, мир вокруг него — тот самый мир, который подарил ему эти ночи. Здесь всё ещё идёт снег, и холод щиплет ему щеки, но он чувствует себя живым. Люди всё ещё бывают жестоки, но ещё они бывают добры, и эти мгновения милосердия всегда разбивают Се Ляня самым прекрасным образом. И каждый раз… они служат напоминанием. Когда он слышит, как играют на улицах дети и матери зовут их домой. Даже когда ему приходится останавливать солдат, убивающих друг друга и вырезающих мирных жителей. Се Лянь обожает этот мир со всеми его трещинами и несовершенствами. Люди прекраснее всего в местах надлома, ведь именно там начинается исцеление. Отвага, как говорил ему Наставник много лет назад, всегда прорастает из раны. Се Лянь вспоминает эти слова в плохие дни, когда боль становится практически невыносимой. Он вспоминает себя — каким избалованным ребёнком он был, как плакал, когда падали его золотые дворцы, хотя в этом и был весь смысл. Вспоминает самоуверенного подростка, который судил этот мир, и глупого юношу, который думал, что сможет его изменить. А теперь он сломанный человек. Но сломанный — не значит бессмысленный. Чувствовать боль и отступать на шаг назад — это разные вещи. Се Лянь… Он просто взрослеет. Куда медленнее, чем может себе позволить, но он растёт. И иногда это больно. Он садится у костра, разведённого у городской стены, опирается спиной о камни и запрокидывает голову, наслаждаясь снегом. Он слышит топот маленьких ног, наверняка босых даже в такой холод. Се Лянь когда-то был тем ещё паршивцем, у него не хватало терпения возиться с детьми. Теперь он научился мягко улыбаться, протягивая кусочек маньтоу. На его лице не отражается ни тени недовольства, когда булочку выхватывают у него из рук. Теперь девочка больше не торопится сбежать — она садится рядом с ним у костра и ест, греясь. Теперь он раскрывает руки, предлагая объятия. В конечном итоге, сейчас холодно, а у его униформы есть тёплая подкладка и плащ, которым можно укрыть их обоих. Девочка — Баньюэ, названная в честь народа матери — раньше была пугливой и долго сомневалась. Теперь же она мгновенно забирается в его объятия, где ей будет, наконец, тепло. Из всех мест, которые ей запомнились за всю её короткую и часто невыносимо жестокую жизнь, именно здесь она чувствовала себя безопаснее всего. В объятиях слепца, укутанная в его плащ, она с его коленей наблюдала, откусывая по чуть-чуть свою булочку, как пламя трещит и рассыпается искрами. Генерал Хуа рассказывает лучшие на свете истории, некоторые невероятные, некоторые грустные. Когда она спрашивает о грустных, он убеждает её, что в них скрыты важные уроки. Некоторые истории могут быть грустными, но, если ты вынесешь из них что-то важное, оно того стоит. Она изо всех сил старается слушать очень внимательно. История про мальчика на горе всегда заставляет её плакать, а истории про цирк — смеяться. И не важно, насколько смущённым выглядит Генерал Хуа, он всегда, когда она просит, рассказывает ей эту историю заново. У него мягкий, спокойный голос, и он гладит её по голове, пока она засыпает. Иногда по ночам он поёт песни на языке, который она не узнаёт. Язык чем-то похож на юнъаньский, но отдалённо, будто бы древний-древний его предок. Когда Баньюэ спрашивает генерала об этом, он отвечает, что поёт колыбельные его родины. У него красивый голос. Она не знает, почему он так добр к ней. Больше никто не относится к ней так хорошо, может, кроме мальчишки постарше, иногда отирающегося на рынке, но ему никто не нравится, кроме неё. Генерал Хуа всегда заботится о том, чтобы у неё была еда и крыша над головой. Никто не бьёт и не обзывает её, когда он рядом. Он учит её… всякому. Иногда маленьким забавным играм вроде строительства домиков из мелкой гальки или игры в ниточку. Но ещё он учит её важным вещам. Например, читать. Как держать нож и как прятать нож. Однажды он находит её на улице избитой и заливающейся слезами, и на руках относит её в лагерь. Генерал не жалеет времени и сил, чтобы её подлатать. Когда она пытается его оттолкнуть, убедить, что это пустяки, что это не важно… Он опускает руки ей на плечи, и лицо у него становится твёрдое и строгое. — Конечно, важно, — наставляет он, обрабатывая синяки на её щеках и рассеченную скулу. — Ты важна, Баньюэ. Впервые в жизни кто-то сказал этой маленькой девочке, что она имеет значение. Её лицо тогда покрылось красными пятнами от слез, не желавших заканчиваться. Генерал Хуа никогда не жаловался. Он даже собственным рукавом утер слёзы и сопли с её лица. А ещё он единственный, кто говорил с ней так, будто у неё есть будущее. Настоящее будущее. Что-то большее, чем простое выживание изо дня в день. Одним вечером, пристроив сонную Баньюэ у себя на коленях, он спросил: — Кем ты хочешь быть, когда вырастешь? Её ответ тогда поразил его. Она долго думала, но, когда всё же ответила, в её словах было крепкое убеждение. — Женой. — Просто женой? — Генерал Хуа давится воздухом, но он старается не звучать осуждающе. — Да. Она говорит с таким чувством, что он не может не поинтересоваться: — Почему ты так в этом уверена? Ты слишком молода, чтобы думать о замужестве. И вообще о мальчиках. Мальчики не так уж и хороши. — Но вы мальчик, Генерал Хуа. — От них больше вреда, чем пользы, — уклончиво ворчит он. Баньюэ пожимает плечами, теснее прижимаясь к нему под плащом; она так закуталась, что наружу остались торчать только нос и пара блестящих глаз. Её голос звучит приглушенно: — Потому что у жён есть семьи. А когда у тебя есть семья, ты никогда не будешь одинок. Генерал крепче прижимает её к себе, и по его лицу невозможно понять, что он думает. — А ещё жёны обо всех заботятся… Почти как вы, — бормочет Баньюэ. Её следующие слова почти заглушает зевок, но Се Лянь всё равно слышит и аж фыркает от удивления: — Из вас бы вышла очень хорошая жена, Генерал Хуа. — Что ж, большое спасибо, — он не может не улыбнуться, хоть улыбка и выходит совсем крошечной. — …А что насчёт вас? — сонно спрашивает Баньюэ, прижимаясь ближе. — Хммм? — Кем вы хотели стать в детстве? Когда ты рождён принцем, вопрос «кем ты хочешь стать, когда вырастешь?» становится весьма сложным. Ему не было нужды думать о карьере, а после он посвятил себя духовным практикам и обретению божественности. Он опускает затылок на каменную кладку, его дыхание повисает в воздухе облачками пара. — …Когда я был ребёнком, — медленно начинает он и вздыхает; пламя костра бросает на выступающие части его лица теплые отсветы. — …Я хотел спасти мир, — признаётся он, прекрасно зная, каким глупым сейчас покажется его ответ, но… Баньюэ трясёт головой, не сводя с него широко раскрытых глаз. — Мне кажется, это совсем не глупо, Генерал Хуа, — быстро говорит девочка. И… Пусть Се Лянь не видит её лица, но он может сказать и по голосу… Баньюэ искренне убеждена, что он бы смог. Спасти мир. Дети всегда склонны верить в непогрешимость и всемогущество людей, которыми восхищаются. Это убеждение бесценно, но Се Лянь… Се Лянь до боли ясно понимает, насколько он далёк от непогрешимости. — Генерал Хуа? — Хмм? — Расскажите ещё историю! — Какую? — он слегка улыбается и устраивается удобнее, чтобы ей легче было разместиться у него на коленях. — Ту, что с козлами! — Что ж, ладно. Слушай внимательно: однажды жил-был пастух… — Нет, подождите… — она обдумывает свой следующий ответ. — Можно мне историю про Жениха? — Ты хочешь именно эту? Точно? — Ага! Его палец чуть приподнимается и, она готова поклясться, костёр разгорается ярче. — Однажды, очень-очень давно, в одной деревне жил юноша, который преуспевал в любом деле, за которое брался, — начинает Се Лянь, подавив небольшой зевок. — И все его недолюбливали? — торопит его Баньюэ, хорошо знакомая с историей. Се Лянь чуть улыбается, покивав. — И все его недолюбливали, — шепчет принц. — Потому что люди ужасно ему завидовали. — Как нехорошо… — бормочет девочка. — Совсем не хорошо, — соглашается с ней Се Лянь. — Юношу очень расстраивало, что он так одинок. Никто не хотел говорить с ним, и он тоже перестал разговаривать с людьми из деревни. И даже на праздники он всегда ходил один… — Надев красные одежды! — встревает девочка, дожевав маньтоу. — Надев красные одежды, — бог улыбается. — И вот однажды, когда он совсем один наблюдал за праздничным шествием с городской стены, он упал. Было так высоко, что все уж было решили, что он разобьётся насмерть, но… — Принц подхватил его на руки! — Так и было. — Полено в костре треснуло, и в воздух взмыл сноп искр, истаявших в темноте. — Принц вел за собой всё шествие, но стоило ему увидеть, как мальчик падает со стены, и он бросился к ребёнку, не оглядываясь. Когда принц поймал мальчика в красном, сердце юноши наполнилось благодарностью и он захотел защищать принца в ответ. — Так он решил следовать за принцем… Баньюэ ни разу не спросила, почему история разворачивается между двумя мужчинами. Возможно, это оттого, что она слишком юна, а Се Лянь всегда говорил о таких вещах, будто они нормальны. Сложно сказать. — …и всегда думал, что является обузой. — Но это не так! — Совсем не так. Юноша так и не понял, что принцу тоже было одиноко, и он был очень счастлив, что теперь у него есть спутник. Се Лянь не знает, чем Баньюэ полюбилась именно эта история. Хотя конец у неё не был грустным, счастливым он не был тоже. Он рассказывает, как они полюбили друг друга, как заботились друг о друге. Детали смерти Жениха он умалчивает и упоминает только, что его похоронили в красном. И здесь… здесь он немного искажает правду. Совсем чуть-чуть. История Хун-эра в ту ночь оборвалась, но он продолжает свой рассказ. Всего лишь небольшая ложь. Он рассказывает, что Жених возвращается в подлунный мир, как Призрачный огонь, что он следует за своим возлюбленным по всему свету, остаётся рядом, как бы трудно ни было. Это лишь пустые мечты, да и смешивать вот так воспоминания не очень-то уважительно, но… это просто сказка. Так он себе говорит. Рассказывает, что Жених сумел вернуться в мир живых на один день, что он подарил своему возлюбленному поцелуй и после этого вновь исчез. — …И почему они не могут снова найти друг друга? — уже сквозь сон спрашивает Баньюэ, зевая. — Потому что принц проклят страшным невезением, — объясняет Се Лянь. — Но его возлюбленный ищет его и будет искать его всегда, не снимая красных одежд, в которых был похоронен… — …Потому что, когда они встретятся снова, они сыграют свадьбу, — удовлетворённо заканчивает за него Баньюэ. Се Лянь вздыхает. — Чем тебе так приглянулась эта история? — Она очень романтичная, — бубнит Баньюэ, пряча лицо у Се Ляня на груди. Её клонит в сон, и слова выходят нечеткие: — А ещё она похожа на историю… того призрака. — Какого призрака? — принц вскидывает бровь. — Того самого… Красный… нет… кровавый… до… — промежуток между каждым словом заключает в себя зевок, а под конец она уже сладко посапывает. Се Лянь вздыхает, отодвинув подальше все мысли о призраках и женихах, и позволяет себе радоваться тёплой тяжести девочки на его руках. Не-одиночество редко длится долго, только не для него. И как бы ему ни хотелось остаться в жизнях людей, с которыми он встречается… он всё же усвоил урок. Он не может. Его дрянная удача может быть опасной, особенно для простых смертных. Методом проб и ошибок он установил для себя срок порядка четырёх лет: вот сколько он мог находиться рядом с кем-то, не вызывая мгновенной катастрофы. Они с Баньюэ подбираются к этой отметке. И он не позволит Баньюэ повторить судьбу… судьбу… У него столько примеров, что становится откровенно больно. Потом, когда его неудача доберётся до Баньюэ, Се Лянь бросится закрыть девочку от неё своим телом — он уже научился. Пусть в результате неудача раздавит его — вполне буквально — он ни о чём не будет сожалеть. Оно того стоит. В следующий раз ему хотя бы повезёт с погребением: его просто сбросят в реку, не став заморачиваться с закапыванием. Но пока Се Лянь ничего из этого не знает. Ему не нужно волноваться о будущем, не нужно волноваться вообще ни о чем, он думает только о том, что пока не один. Он наслаждается теплом девочки на его руках, уколами холодного ветра на лице, и он вспоминает слова, которые сказал тогда Аньлэ (последний настоящий разговор перед тем, как его заключили в гроб): «У меня никогда не было детей, и никогда не будет» И это действительно так. Даже сейчас ему трудно вообразить себя родителем, и причин этому куда больше одной. Первая и основная: для этого ему придётся возлечь с женщиной. Мысль о том, чтобы быть с мужчиной, оставляет Се Ляня смущенным и растерянным, но при мысли о близости с женщиной он чувствует что-то похожее на тошноту. Даже если он сможет… это сделать… это будет нечестно по отношению к самой «избраннице». Но даже если оставить за скобками технические вопросы… Дети заслуживают родителей, которые могут дать им всё, что нужно. Се Лянь же не может позаботиться даже о себе. У него хорошо выходит замещать родителя сиротам, это он готов себе дать. Он присматривает за детьми, у которых больше никого нет, и выходит не совсем отвратительно, но… Он, наконец, усвоил и этот урок. Он заслуживает одиночество. Он портит всё, к чему прикасается. Если он желает людям счастья, то держаться от них подальше в его же интересах. Чего он не заслуживает, так это семьи. Он отпускает эти желания. Говорит себе, что время, когда их можно было осуществить, уже прошло. И это не так уж плохо. В такие ночи, как эта… Когда он держит на руках Баньюэ, он знает, что всё не продлится долго. Но в такие моменты он чувствует совсем рядом отблеск того, чего ему не доведётся обрести никакими другими путями. И за это он благодарен.