No Paths Are Bound

Глаза Се Ляня прикрыты бинтами, и в хорошие дни ему подают милостыню, приняв за попрошайку. Если повезёт, денег хватает на миску горячей еды. Скудные остатки духовных сил позволяют ему кое-как ориентироваться в пространстве — достаточно, чтобы заниматься черной работой. Люди разрешают ему помогать с возделыванием земли и выпасом скота, но он нигде не задерживается надолго. Работа приходит и уходит вместе со сменой сезона. Он бродяжничает, пока в отдаленной деревне не находит один из собственных обветшалых храмов. Храм такой же заброшенный, как и он сам, и он решает остаться. Они странным образом подходят друг другу. Местные дают ему работу, а когда работы нет, он голодает. Он был привередливым ребенком, и потому в детстве часто уходил спать голодным. Но сейчас голод ощущается по-другому. Это иной, холодный, грызущий голод – Се Лянь лежит на полу своей хижины и ждет, пока сон избавит его от боли. Пока однажды... кто-то не начинает приносить еду. Когда он впервые просыпается с тарелкой фруктов у изголовья, он слишком голоден, чтобы удивляться. Может, старый пахарь пожалел его и послал кого-то из своих детей дать нищему еды. Он проглатывает содержимое тарелки без оглядки на гордость, съедает даже те ягоды, которые ненавидел в детстве. Теперь каждое утро его ждет тарелка. Часто и по вечерам, когда он возвращается после работы в поле, уставший до самых костей. Фрукты. Мясо. Когда на тарелке оказывается хлеб, Се Лянь готов расплакаться от благодарности. Это длится неделями, пока любопытство не оказывается сильнее него. Свернувшись на полу, он притворяется спящим. И в тот момент, когда тарелка мягко звякает о каменный пол, он быстро, как гадюка, перекатывается и хватает чье-то запястье. Он слышит тихий испуганный выдох. — Кто вы? В ответ тишина. — Почему вы мне помогаете? Он не знает, зачем кому-то ему помогать. Се Лянь замечает, что запястье в его хватке очень тонкое и дрожит — вероятно потому, что Се Лянь стиснул его изо всех сил. Се Лянь пристыженно отпускает его. — Мне жаль, не нужно... Некто что есть сил бросается прочь раньше, чем он успевает договорить, и Се Лянь остается сидеть на каменном полу с вытянутой рукой. —...бояться, — заканчивает он с горечью. После этого случая еду ему оставляют на пороге святилища — и ни шагом ближе. Иногда Се Лянь ощущает чужое присутствие. Иногда его встречает выметенный пол. В какой-то момент появляется одеяло. Ничего особенного, но это намного лучше, чем спать на рваном тряпье. Возможно, это Фэн Синь ослушался его приказа и вернулся за ним, но... Фэн Синь не стал бы прятаться от него. И эта рука... она принадлежала кому-то значительно моложе. Возможно, подростку. Но тогда кто помогает ему сейчас и почему? Когда весь мир ненавидит его, когда для всех он канул в небытие... Часто Се Лянь ощущает на себе чей-то взгляд: кто-то смотрит на него издалека, не решаясь приблизиться. Се Лянь снова замечает присутствие незнакомца, когда собирает камни у ручья, и медленно поворачивает голову в его направлении. Он не видит, но чувствует этот взгляд. — Я знаю, что ты там, — тихо зовет он. Он слышит мягкий шелест листьев, щелчок ветки, как будто незнакомец собирается уйти, и в его голос закрадывается паника: — Пожалуйста!.. В наступившей мгновенно тишине его голос дрожит: — Пожалуйста, не уходи… Он… одинок. Се Лянь не помнит, когда в последний раз кто-то слушал, когда он говорил, каково это, когда рядом с ним кто-то есть. Бывший бог теперь влачит жалкое существование. Он склоняет голову, ожидая, что человек убежит, но… Но он слышит звуки осторожно приближающихся шагов. Незнакомец не говорит ни слова, и, когда он подбирается поближе, Се Лянь хватает его за мягкий поношенный рукав. — Зачем ты здесь? За этим простым вопросом скрывается слишком многое. Ему отвечает голос молодого человека: — Служить Его Высочеству. Се Лянь отшатывается, чувствуя, как замерзает кровь в жилах. Он думал, что давно привык к стыду, пришедшему после падения так низко, но в конечном итоге безымянность просто дала ему ложное чувство безопасности. — Ты... знаешь, кто я? Голос звучит более уверенно — почти самоуверенно. Если бы Се Ляня не разрывали противоречивые эмоции, он нашел бы эту деталь трогательной. — Дянься, я узнал бы Вас где угодно! Титул заставляет его вздрогнуть и сжаться. — Нет... ты не должен так меня называть... Мальчик тут же пятится, боясь хоть чем-то обидеть божество, и Се Лянь хватается за его ускользающий рукав. — Не уходи, — повторяет он дрожащим голосом. — Пожалуйста, не надо. Юноша не отвечает, но опускается на колени перед ним. Дрожь облегчения прокатывается по телу Се Ляня, он крепче вцепляется пальцами в поношенную ткань и спрашивает снова: — Почему ты здесь? Мальчик какое-то время молчит, а потом непонимающе повторяет: — Служить… — Зачем? — перебивает Се Лянь. — Я теперь ничего не могу тебе дать. Становится тихо. В эту минуту тишины Се Лянь гадает, осознавал ли это мальчик до сих пор. Возможно, он думал, что все это было своего рода добровольным покаянием. В конце концов, что он мог знать о проклятых кангах?.. И теперь он уйдет. Под повязками глаза Се Ляня наполняются слезами. Он уйдет. Он обязательно уйдет. Се Лянь знает, что он уйдет. Как и все остальные. А тех, кто не ушел сам, Се Лянь давным-давно оттолкнул. Больше никого нет. Он дрожит, когда мальчик отвечает: — Я ничего не хочу. Сначала Се Лянь думает, что он лжёт. Падший бог осторожен и недоверчив, как раненое животное. Но мальчик продолжает приходить каждый день. Приносит пищу, утром и вечером. Тихо рассказывает богу о текущих событиях, когда тот спрашивает. Иногда Се Лянь застает мальчика за молитвой — тот никогда не опускается на колени, только склоняет голову перед алтарем святилища. Се Лянь с горечью напоминает ему, что не может ответить. Что в этом состоянии он даже не может слышать молитвы ребенка. Се Лянь не видит мягкого выражения на чужом лице. — Я молюсь не поэтому. Се Лянь не может видеть, с какой трепетной верой мальчик улыбается ему, — он никогда не знал такой веры. — Дянься уже однажды ответил на молитву этого слуги, этого было достаточно. Се Лянь молчит и хмурится, слепо уставившись в его сторону. Когда он...? — О чем ты молился? Мальчик все еще держит руки сложенными для молитвы и не поднимает на него головы. — Об ответе. Что-то вертится в памяти Се Ляня, и он пытается вспомнить. — На какой вопрос? — Зачем продолжать жить в этом мире. Дыхание Се Ляня останавливается. Он не забыл тот день. Конечно, это было всего несколько лет назад, но все же... — Каков был ответ? Ответ мальчика прост, но он лишает Се Ляня способности говорить. — Вы. Как глуп он был тогда. Думал, что сможет спасти всех. Что он может быть... Что Се Лянь может быть чьей-то причиной жить. После всего того горя, которое он принес из-за своей эгоистичной самонадеянности... Не сказать, что вера в него чем-то помогла мальчику. Нет, он теперь тратит свои дни, таская объедки падшему богу. Это не причина жить. Может, это оправдание. Обязательство. Но это не достойная причина. Когда он наконец находит в себе силы говорить, голос Се Ляня наполнен такой плотной жалостью к себе, что аж тошно: — Думаю, это был не очень хороший ответ, не так ли? — Я не хочу другого, — упрямо отвечает мальчик. Се Лянь не понимает причин, но ребенок продолжает отвечать так каждый раз, когда Се Лянь спрашивает. — Забудь обо мне. — Никогда! — Оставь меня. — Этот слуга никогда не оставит Его Высочество! Что бы ни случилось, я всегда вернусь к Вам. Он никогда ему не верил. Всё ждал, что мальчик передумает, но ничего не менялось. Шли месяцы. Се Лянь спрашивает, не в первый раз... — Кто ты? Мальчик никогда раньше не отвечал прямо, предпочитая называть себя верующим, слугой или подданным. На этот раз ответ меняется. Мальчик медлит. И в конце концов, как будто ответ может ужаснуть Се Ляня, он бормочет его себе под нос так тихо, что, если бы у Се Ляня в последнее время не обострился слух, он бы не услышал: — Хун... Глаза Се Ляня удивленно расширились. — Хун-эр? В наступившей тишине все, что слышит Се Лянь, — это дрожащие вдохи ребенка. К ним примешиваются всхлипы, пока, наконец... — Ваше Высочество... помнит меня? Его тон не был ни плавным, ни упрямым, ни самоуверенным. Голос был тихим, полным слез и бескрайнего благоговения. По правде сказать, это воспоминание почти потонуло в хаосе, который за ним последовал. Обычно, если Се Лянь и вспоминал мальчика, это было или в приступе злости на Ци Жуна, или когда он время от времени задавался вопросом, что с ним стало. В конце концов Се Лянь решил, что мальчика унесло Поветрие Ликов. Но он жив, а значит, что маленький испуганный ребенок, который упал к нему в руки в тот день, тот разбитый, истекающий кровью мальчик, который намертво вцепился в него позже, рыдая и повторяя сквозь рыдания, что не проклят, — стал убийцей. То, что Се Лянь тогда спас его, им обоим не принесло ничего хорошего. — Я тебя помню, — шепчет он дрожащими губами. Се Лянь чувствует, как в нем заново вспыхивает что-то, что, как он думал, давно исчезло, угасло после всех совершенных им ошибок. Вера. Он раскрывает объятия, и мальчик, помедлив мгновение, все-таки бросается в них, содрогаясь от тихих рыданий. Но он не одинок — его бог проливает слезы вместе с ним. Они текут из-под повязок, прокладывая мокрые блестящие дорожки по его щекам, пока он держит Хун-эра в своих объятиях. — Я помню тебя, — повторяет он надломленным шепотом, и Хун-эр цепляется за него, прижимается теснее. Се Лянь ему верит. Он верит, что Хун-эр может увидеть то, чего не видят другие. Что мальчик знает, каково это — быть одиноким, сломленным и презираемым. Он обнимает мальчика, нежно поглаживая его волосы, пока тот не засыпает.