Колокол моей души

Я устроилась на диване, далековато от Изосимовой. Чувствовалось напряжение в воздухе, как и то, что она до сих пор зла на меня. Но меня так позабавила сложившаяся ситуация, что я едва сдерживала смех. — Ради Бога, прекрати уже наконец, — Ангелина взглянула на меня впервые за полчаса и это была своего рода победа, — ты бы ещё язык показала. Скривившись в улыбке я продемонстрировала возлюбленной язык. Возмущённый вздох не заставил себя долго ждать. — Ведёшь себя как маленький ребёнок. Оторвать бы тебе язык этот. — Ну так оторви, — надо было как-то умерить пыл брюнетки, поэтому я, всё ещё без угрызений совести, устроилась на её коленях, расположив руки на плечах. Ну хотя бы не спихнула, значит, не всё так плохо. Я неспешно прильнула к её губам, проверяя почву. Брюнетка, не ожидавшая от меня такой наглости, продолжила упорно игнорировать моё существование. — Ну прости, — протянула я, пытаясь придать своей моське максимально ангельский вид. — Так проблемы не решаются, — заключила Ангелина, но, судя по рукам на моей талии, уже не так сильно злилась. Подарив женщине ещё одну улыбку, я предпочла ничего не отвечать, а просто вовлечь её в очередной поцелуй. Наконец-то то ли гордость, то ли самообладание брюнетки треснуло и я смогла почувствовать ответ на свои действия. Церемония прощения затянулась и я находила свои губы уже где не попадя, а руки Изосимовой предельно низко под футболкой. — Ну какая ты дурная, — уже с небольшой улыбкой промолвила брюнетка.

***

Я открываю глаза, проклиная своё пробуждение. Приятные воспоминания развеялись, уступив место ужасающей реальности. Я не могла поднять даже голову. Руки и ноги не то, что не слушались, я их не ощущала. Я лишь слышала как бьётся моё сердце, болезненно и надрывно вырываясь из груди. Мне хотелось пить, хотелось позвать на помощь, но вместо слов выходило бессвязное мычание. Пазл в голове наконец сложился. Я – Мила. И моё тело – тюрьма. Я была заперта в этом теле, как мим в стеклянном кубе, как самый настоящий труп в гробу. Я хотела выбраться, пыталась встать, но не могла пошевелить и пальцем. Бедная Мила, это тело абсолютно совершенно неживое. Единственное, что мне удалось сделать, так это повернуть голову. Я могла управлять шеей и двигать глазами. Осмотрелась по сторонам, надеясь увидеть хоть кого-то, или чтобы этот кто-то увидел меня. Я хотела, чтобы меня подняли. Голова затекла и я уже не знала куда её деть. Лучше бы я ещё раз побыла в теле Влада, чем терпеть всё это. Неужели мне придётся так лежать и изнывать целый день? Нервы были на исходе. — Поднимите меня чёрт возьми! — я кричала как сумасшедшая, но никто меня не слышал. Никто – только мёртвая тишина говорила со мной на мёртвом, на тихом своём языке, и я в ней, ничуть не живая. Пытаюсь снова. Ставлю язык на нёбо, толкаю его, пытаюсь выдавить хотя бы пару букв, напрягаю связки, напрягаю гортань, чувствую, как набухают жилы где-то на шее, такое чувство, что сейчас они лопнут... Выпускаю звук – несвязное, больное мычание. В ушах звенит, взгляд заслоняет туманом. Меня начинает тошнить. Я хочу почесать глаза, я чувствую своё лицо, точно чувствую, но едва ли могу даже шмыгнуть носом. Никого нет. Пустая комната и тишина, разбавляемая птицами за окном, которых я едва ли могла услышать. Меня погружает в озноб, мне нечем дышать, спазмы подступили к горлу, язык запал к гортани. — Ну хоть кто-нибудь! Я кричу как можно громче внутри этого детского тела, я кричу, но ни слова не выходит из этого рта. Слюни скопились под языком, потекли в горло, Мила подавилась и пыталась вздохнуть, но что-то встало поперёк глотки, оцепило её. Я сейчас умру, она сейчас умрет... Чувствую, как барахтается тело, как выгибается струной. Мне оставалось лишь силой закрыть глаза и вспомнить что-нибудь хорошее. Вспомнить мою милую Ангелину. Гортань горит нещадящим огнём, а перед глазами мелькает образ, который с радостью вовлекает меня в объятья и говорит, что всё это сон. Надо просто потерпеть пока он закончится... Дверь открылась, и вбежала Марьяна. Она подняла меня, положила на колени и стала бить по спине. Я спасена. Романова осторожно положила меня на подушку, вытерла рот и лицо платком. Её глаза полны отчаянья, руки дрожат в ознобе, а она целует мою голову и чуть ли не плачет, кричит в коридор, кого-то зовёт, я совсем плохо слышу. Гладит по волосам, я хочу встать, чуть приподнимаю себя, но безуспешно. Рыжеволосая гладит меня по груди, я это чувствую, я чувствую её ладони, она затыкает одеяло под мои ноги, под ноги Милы, они неподвижны... В комнату входит доктор, а после и Виктория. Я слышала звуки откуда-то издали, они были подобием сна. Все эти голоса, наполнявшие комнату, были будто в стеклянном сосуде... Нет, это я была за этим стеклом. Иногда голоса оживали, становились громче и чётче, казалось, что я могла даже их различить. Я чувствовала холод чужой ладони – да, она была холоднее меня. Чувствовала, как волосы на голове Милы приподнимаются под пальцами Виктории и рассыпаются по бокам от пробора, поднимаются и ложатся опять. Я чувствовала её касания, у меня закололо в ногах, я почувствовала пальцы и пробовала ими пошевелить. Мне кажется, получилось, да, у меня получилось! Это покалывание в ногах поднималось всё выше, от холодных пальцев до пят, от ступней к напряжённой голени. "Она же чувствует, Мила чувствует ноги", – не могла докричаться я. Мила выгнула всё тело, напрягла нерабочие связки, почему они не слушаются её? — Пожалуйста, мадам, — отодвинул Райдос доктор, — мне нужно посмотреть её зрачки. — Он посветил мне в глаза. — Нет, на припадок это не похоже. — Слава богу, — выдохнула брюнетка. — Почему же она так извивалась? — Что-то растревожило её, она сильно взволнована. Может, какой-то плохой сон... — Константин почесал затылок. — Нужно сделать укол. Я плохо понимала, о чём они говорят. В этом теле всё сказанное кем-то казалось каким-то бредом. Я не понимала и половины слов, только улавливала их нечёткое значение. Иногда мне казалось, что я слышу всё чётко, но потом голоса опять отдалялись, будто кто-то постоянно открывал и закрывал дверь, за которой и были те голоса. И я то слышала их, то припадала к двери, и всё равно не слышала ничего. Но Мила могла слышать, могла чувствовать, это я теперь точно знала. Свет раннего солнца медленно разливался по комнате, по полу, по подолу покрывала, поднимаясь выше к моим ногам. Там, за окном, только тени от леса, только его призрачный силуэт. Вдруг свет исчез. Доктор заслонил его, встав напротив. Он держал в руках шприц, большой, металлический. Меня передёрнуло, и страх этот был не мой – это был страх Милы, видимо, она ненавидела шприцы. Я же спокойно к ним относилась. Да что уж говорить, у меня на теле красовалась парочка татуировок. — Сейчас всё пройдёт, Мила, — сказал доктор как будто не для меня, а скорее для Виктории и взял мою руку: — лекарство подействует скоро. — Он всадил иглу, девочка вздрогнула. — Тебе нельзя нервничать. — Лекарство тёплым потоком разлилось по венам, согревая руку, всё тело и голову. Я же то выпадала из реальности, то возвращалась в неё. Мне казалось, я видела церковь и высокую колокольню. Мне казалось, я дошла до неё, но после опять возвращалась. Опять возвращалась сюда. Голоса в комнате становились всё тише, всё дальше уходя от меня. Я опять ничего не слышала. Они говорили о чём-то, шевеля беззвучно сухими губами, сотрясая густое пространство нервным движением рук. Пелена накрывала глаза, всё вокруг застилалось туманом. Голова вдруг стала ужасно лёгкой, как и тело. Ничего уже не болело, но и не ощущалось. Вся комната покрылась туманом, а вскоре вовсе потонула в нём. Больше я ничего не видела.

***

— Куда мы едем в такую рань? — спросил водитель, пытаясь наконец завести машину. — В город, — расплывчато ответил Череватый. — Кого-то ждёте? — Нет, никого. — Можно побыстрее? — Можно, если машину поменять. Так эта птица была не вам? — спросил мужчина. — Мне не мне, какая тебе разница... Чего ты там вообще возишься? Водитель лишь пренебрежительно фыркнул, но и не думал поторапливаться. Будь Череватый полноценным хозяином этого дома, то уволил бы его ещё лет десять назад. Но нет, он лишился почти что всей своей прислуги кроме этого брюзгливого нахлебника. — И зачем нам в город? — не унимался мужчина. — В оружейную лавку. — Патроны закончились? — водитель ухмыльнулся. — Сказали бы, я б и сам привёз. — Ты это, — замахал на него Влад, — ты не лезь, куда тебя не просят. — А я-то думал, чего это вы по птицам стрелять перестали. — Езжай давай и не болтай лишнего! Деревья вокруг зашуршали и словно пытались взять машину в плотное кольцо. Череватый глянул в окно и место живописного пейзажа обнаружил среди стволов парочку чёрных фигур, что то и дело поглядывали на него. Проклятье. Что мы так плетёмся? — ворчал недовольный брюнет. — Да всё как всегда. — Нет, не как всегда! — Он ёрзал на сиденье, то и дело нащупывая в кармане пустой, бесполезный револьвер. — Почему так медленно, я тебя спрашиваю? Я бы пешком быстрее дошёл. — Хотел бы я посмотреть, — усмехнулся водитель, но, поймав колкий взгляд хозяина, подавил подступающий смех. — Машина того и гляди издохнет, а вы в город собрались... — Ты в карты играешь? — Владислав резко перевёл тему. — Не божеское это дело, в карты играть.. — Ну ты-то куда? — А куда я? — удивился садовник. — Ты же пьёшь, как скотина! А в карты играть греха боишься? — Так разве я пьянею? — А ведь правда, мужчина никогда не пьянел. — Это почему грехом считается, — продолжил тот, — потому что человек рассудок теряет, и черти могут его забрать. — Да какому чёрту ты нужен? — А я не пьянею, значит, и рассудок мой при мне, то бишь и не грешу. Через час они стали на полпути до города. Машина напрочь заглохла, лишь иногда рычала с надеждой на дальнейшую работу. — Слышите? — спросил садовник. — Кого? — Череватый втянул голову обратно. — Едет кто-то... — Разворачивайся, домой давай! — закричал на него Влад. Сердце его забилось, ноги похолодели. — Куда же я развернусь, машина встала как вкопанная... — Мы так и будем тут сидеть? — Подождите, сейчас мимо проедут, и с нашей решим что сделать. — Да кто здесь когда проезжал! Дорога ведь только до нашего дома. — А вы ждёте кого? — Кого ж мне ждать... Рёв машины затих так никому и не показавшись. Может и к лучшему. Пронесло? Только водитель хотел вылезти из машины и заглянуть под капот, как по дверце машины кто-то постучал металлическим предметом. — Не высовывайся! — прикрикнул Череватый. — Дак ведь птица наверное упала. Никого ж не видать. Водитель вышел из машины и следом позвал Череватого. Стоило мужчинам на шаг отойти от машины, как неизвестный здоровенный человек направил на них дуло пистолета. — Не рыпайся! — сказал ранее незнакомый голос. К ним подошёл низкорослый господин в шляпе и длинном пальто, с прокуренным голосом, как у ста моряков. На нём красовались чёрные перчатки. — Будешь рыпаться, — он нацелился на садовника, — и тебя пристрелю. А ну-ка, ложись на землю мордой вниз! Давай-давай, шевелись... Никто не смел так разговаривать с мужчиной. Он оскалил местами неровные зубы и пошёл на прокуренного коротышку. — Стрелять буду! — только и успел крикнуть тот, как кулак водителя прилетел ему в лицо. Череватый же так и лежал на земле, придавленный коленом громилы, и тихо, протяжно стонал.