Прошлое не забывается

      «Если вам так хочется, можете сидеть и ждать. Пока эти медведи вернуться, я успею найти себе новое тело».       С этими словами Маска ушел прочь, а вот они с Ушастиком остались. Медвежонок залез на камень и уставился на восходящую луну, словно она была стрелкой часов. Голос Железного отдалялся, но собрат, кажется, все еще слышал его, так как просидел в тишине еще пару минут.       — Спасибо. — Вдруг показал он слово своими лапками.       — За что? — Удивился Доктор.       — За то, что согласились подождать Плюшевого и остальных. Вы с той Пластмасской бежали вдвоем, мы с сородичами, Марк со своей подругой — просто так вышло, что нам пришлось работать вместе, чтобы покинуть фонд. А теперь никакой угрозы нет, да мы и не друзья особо, могли бы дальше идти за 035, но все равно остались.       — Я слишком хорошо его знаю. Маска очень практичен, он никогда не сделает ничего просто так. Если бы не остался, сородича ты бы больше не увидел.       После этого медвежонок опять затих — видимо загрустил. Интересно, вложил ли в него создатель возможность грустить, чувствовать привязанность, злиться? В те далекие времена, когда он только учился своему делу, в мире было сделано много открытий касательно человека, анатомии и физиологии. Тогда все: и студенты, и профессора, и простые обыватели, знавшие из лекарств только подорожник, делились на два лагеря. Одни думали, что вся жизнь предопределена телом — генами, складом ума, количеством крови или желчи в организме. Другие считали, что органы — лишь вспомогательный материал, проводники, а главную функцию выполняет душа.       «Попробуй поговорить с ними» — посоветовал как-то Маска, и как показали года, совет оказался дельным. Если бы он встретил Ушастика в первый день пребывания в фонде, сказал бы, что это оживший сгусток живой плоти, над которым можно ставить опыты, чтобы потом лечить людей. Просто куча ушей, слепленных в форме медведя — у него нет мозга, сердца, кровообращения, дыхания… Но, как оказалось, данное существо может чувствовать, думать, оно даже подвержено некоторым вирусам, которые терзают людей.       — А та деревня, где мы встретились, это же твой дом, верно? — Поняв, что вернуться все нескоро, спросил 1048 А.       — Верно, я жил там до начала эпидемии, затем поехал учиться в город, а когда вернулся… По злой иронии мне пришлось помогать всему миру, но людей, среди которых я вырос, спасти не успел.       — И почему все эти годы там никто не жил? Мы видели, рядом есть еще три таких, в них сейчас много народу.       Мор? Ты ошибаешься, сын мой. Мор — это лишь следствие беды, а не ее причина. Его не надо лечить, достаточно вырвать корень — ересь, тогда придет спасение. Если мы погрязли во грехе и Господу так угодно, Он заберет души, спасет, пока еще есть что спасать.       — Наверно, в тех местах остались выжившие, у нас — никого. Помню, в фонде один человек разговаривал с врачом — я слышал их разговор через динамик. Он спрашивал, почему бы не объяснить мне, что никакой чумы больше нет, и это при том, что его же тело было пропитано пошестью! И мой коллега ответил, что тогда станет только хуже.       — Прости, давным-давно я хотел посмотреть, где ты живешь, и сказать что-то хорошее о твоем доме, но там ничего не уцелело.       — Таков подчерк инфекции, это и есть то, с чем я борюсь.       — Единственное, что нам удалось увидеть — захоронение. Большое такое, Марк это назвал словом «склеп». Там вроде как лежал человек. Да, — что-то странное случилось, лапы мишки задрожали. — в красной рясе, с капюшоном, из-под которого выглядывали светлые волосы, и вся его кожа бы… была…       Ушастик замер, указывая на 049. Он хотел обернуться, когда на плече легла рука.       — Когда стадо разбегается и теряется из виду, Господь говорит мне — верни их на путь истинный, и я, подобно Пастырю, отправляюсь на поиски отары.       Его голос звучал вкрадчиво, вроде бы тихо снаружи, но в тоже время громким эхом раздавался внутри головы. Тот, чей образ так старался вспомнить медвежонок, теперь стоял перед ним. Сделав шаг назад, человек в красной рясе протянул руку Чумному.       — Сколько лет ты не исповедовался, сын мой? Тебе должно рассказать мне о своих прегрешениях, чтобы я выполнил возложенные на меня обязанности.       Когда Доктор кивнул и взял того за руку, медвежонок оторопел. Незнакомец повел их вдаль от того места, где компания разделилась. Мишутка во всю жестикулировал, просил остановиться, или хотя бы объясниться. Хорошо, что человек в алом не обращал на него внимания. Лучше бы он обустроил свою исповедальню подальше от сюда, лучше бы никто — даже Маска — не встретился бы с этим существом.       Они пошли несколько шагов, но, когда обернулись, очертания речки вовсе пропали, зато перед ними выросло здание с двумя маленькими шпилями и одним большим.       — Я его видел, оно же все разрушено! — Заявил Ушастик. Хорошо, что он не умел говорить, и то, что другие медвежата кричали, выражал размахиванием лапами.       049 кивнул. Было разрушено много веков. Это здание — ничто иное, как церквушка их деревни. Оно всегда было ветхим, даже когда он пришел туда впервые, постройка не внушала такого величия, как сейчас. Подобно всему ордену, в котором некогда состоял их провожатый, тогда церковь начала прогнивать и давать трещины.       Зачем вообще существовало это место, жуткое и отвратное? Он слышал по рассказам — а тогда и сам убедился, ведь во многих местах побывал до встречи с фондом — что соборы и церквушки бывают другими. Некоторые светлые, даже во время чумы люди поддерживали там чистоту и уют, давая приют его пациентам, были и мрачные, подобные собору Парижской Богоматери, однако, тамошнее тени вызывали почтение, желание молчать и наблюдать, словно кто-то открыл окно на небеса. Здесь же царила атмосфера упадка и желание было только одно — отсидеть еженедельную исповедь, а тогда бежать со всех ног.       Медные купола днем отливали красным, а ночью неприятно впивались в глаза. Доски были уложены неровно, зато вытесаны настолько хорошо, что казались острее скальпеля. Никто не хотел прикасаться к тем стенам. Окна вообще были не нужны — на них всегда висели бордовые занавески, не пропускавшие света, никогда их не отодвигали. Помещение проветривалось только когда открывались двери — два истукана, вырезанных из цельных кусков темного дуба. На них были изображены сцены из Библии: грехопадение, потоп, вестники апокалипсиса, судный день. Не было тут ни одного изображения милостивого ангела-хранителя: все они с пылающими мечами, поднятыми вверх или опущенными на чьи-то головы.       Одного взгляда человека было достаточно, чтобы пасть старой церкви открылась. Доктор шел за ним, Ушастик остановился, но, когда увидел, что двери снова закрываются, поспешил зайти внутрь.       Помещение все так же освещали свечи — самые дешевые, из овечьего жира. Его запах казался Чумному хуже вони разлагающихся тел, хотя, и этого тут было в достатке. Они двинулись по ковру, сливавшемуся с темно-коричневым полом, мимо рядов лавок, заполненных людьми. Медвежонок, хоть и испытывал неприязнь к его пациентам, сейчас напугано смотрел по сторонам. Он даже подбежал к одному чтобы осмотреть, и узнал то, что Доктор понял сразу, переступив порог.       Все они были мертвыми. Сидели ровно, от того что тела уже окоченели и не способны были менять положение. Руки каждого в жесте молитвы — завязаны или прибиты гвоздями. Привыкнув к темноте 049 так же подметил следы пыток: на каждом человеке свои.       — Их тела все еще больны, но спасать уже некого. — Подытожил он.       — Больное тело будет отдано земле, а душа, очищенная и просветленная, предстанет перед Богом, в раю нет болезней, и врачей там тоже нет. А теперь ступай в исповедальню. Ты знаешь, как заведено: покаяние, наставление, наказание, очищение.       Третьего и четвертого ему всегда удавалось избежать. Впервые священник встретился со своим прихожанином, когда тот еще был ребенком — с шести лет все жители деревни были обязаны причащаться. Старшие рассказывали много плохого об этом странном ордене, который, по воле Церкви, был назначен главным на их землях.       Сперва дети должны были раскаяться в каждом своем грехе. Если ты не хотел говорить, они все равно узнавали, а если не считал грехом, то к концу разговора менял мнение. Именно для этого и существовало наставление. Первые два этапа были самыми страшными: все знали, что за неделю успели нагрешить, и что их в любом случае накажут, но до тех пор священники держались как приятели, никогда точно нельзя было сказать, что у них на уме.       Наказания тоже бывали разными. До семи лет предупреждали, после могли отхлестать розгами, прижечь руки углями или заставить сотню раз переписать какие-то стихи. Только вот те, кому попадался этот настоятель, всегда выходили в синяках, битые так, что три дня не могли сидеть. Одному мальчишке лет восьми за то, что не уследил и потерял ягнят из стада отца, он отрезал мизинец на правой руке, тот так и не научился писать из-за этого.       И Доктору повезло оказаться именно в его приходе, но священник всегда относился к нему с поблажками. Вот и сейчас он просто провел того в исповедальню, и сам зашел в другую ее часть.       — Разговор наш будет долгим, и начнем мы с того, на чем тогда остановились…       Но тут планы святого пошли в другом направлении. От свечки, что стояла у стены, загорелась занавеска — явно это произошло не случайно. Через сетку, которая отделяла двух людей в кабинке, Доктор увидел взгляд священника: тот перепугался так, словно Смерть к нему наконец-то пришла.       Святой выскочил в помещение и заметил 1048. Наконец-то он распознал его как живое существо.       — Что еще за порождение Сатаны? Изыди! — Закричал он, после чего схватил топор.       О, тот самый. Всегда носил его за спиной, и вытащить мог в любой момент. И как только 049 мог усомниться, что оружие не с ним? Пламя пылающей ткани отразилось в лезвии секиры, осветив фигуру в алом плаще, взмах лезвием — огонь погас, и еще одна деталь встала на место.       Он переболел чумой, причем в одной из самых тяжелых форм — вся кожа сплошные струпья и зарубцованные раны. Доктор был уверен, что за помощью его настоятель не обращался, так как медицину всегда презирал, и болезнь отыгралась на нем сполна, беспощадно сожрав тело. Образ светловолосого монаха предстал с другой стороны.       Вот священник стоит посреди опустевшей церкви на коленях. Он не отпускал людей в город к врачам, заставлял лечиться одними молитвами и самобичеванием, а теперь сам стоит на коленях. Глаза не ищут икон, к которым обращаются прихожане — здесь их попросту нет, только массивное распятие, и то с лицом пустым, бездушным. Испытывал ли он боль, вонзая оружие для пыток в свою плоть? Возможно, но вместе с тем и благодать.       Благодарен, за то, что подцепил эту заразу, которая обнажила грехи. Благодарен, что еще не потерял сознания, разрезая бубоны грязными лезвиями ржавых инструментов, благодарен, что его одежда покрыта собственной кровью, пролитой за очищение.       — Не смей осквернять мой храм!       Крик священника вывел из ступора. Да, он имел власть над всеми жителями этого поселка, с самого детства. И как ему тогда хватило сил что-то ответить, испортить их последнюю исповедь, разозлить пастора? Сейчас Доктору помог Ушастик, который во всю прыгал и скакал по лавкам, пока святой гонялся за ним со своим тяжелым оружием.       Запыленные стекла, лишенные оболочки в виде штор, пропустили первые лучи солнца. Время прошло очень быстро, здесь, в исповедальне, пережившей несколько веков, работал только один механизм — пыточный, часы с их системой измерения дня и ночи не имели никакого значения.       Ушастик тем временем проскочил под окном, священник настолько хотел поймать медвежонка, что побежал следом, но в пятне солнечного света замер. За одну секунду его кожа вновь обрела человеческий цвет, лишившись восковой бледности мумии, а тогда, словно семена, посеянные на зиму, с новой силой открылись язвы, закровоточили раны.       Святой забился в конвульсиях, секира рухнула рядом с ним. Плоть снова превратилась в пергамент, потресканный и древний как сама вечность, ряса истлела до грязной тряпки. К тому моменту, как 049 подошел к нему, от пастыря остался только скелет, покрытый обрывками ткани. Он смотрел на священника их деревни и объективно видел в нем труп, даже если довериться не знаниям, а чувствам и предчувствиям — труп, тем не менее что-то усердно не хотело сдаваться, какая-то часть души из далекого прошлого кричала, что лежащий перед ним скелет живее всех живых.       Даже если страхи были правдивыми, сейчас Чумной не видел никакого способа покончить с этим. Единственное, что мог сделать Доктор — взять образец оставшейся кости, чтобы исследовать. Возможно, появятся какие-то зацепки, а там уже будет видно. Ушастик пронаблюдал за тем, как работает его спаситель (или теперь медвежонок тоже был спасителем, 1048 запутался). Он хотел посмотреть на образец в пробирке, но 049 спрятал его и сказал, что им пора уходить. Мишка не имел ничего против.       — Тем не менее я хочу знать, кто это был? Еще один из фонда? Какой-то новый монстр? А у него есть имя? А почему он тебя искал? Почему их пытал, а тебя нет? — Засыпал вопросами любопытный товарищ.       — Я не знаю, как его зовут и сколько ему лет. Инквизитор — думаю, это прозвище лучше всего подойдет.       Им повезло, что Плюшевый нашел Железного, а Железный, хоть Маска и звал его пустым ведром, умел просчитывать вероятность и в свою очередь отыскал сородича.       «Фонд уже начинает надоедать. Везде, куда не пойди, натыкаемся на его патрули!» — пожаловался 035. — «Все было нормально, пока эти медведи не привели их к нам.».       — Да ну, может он сам на вас вышел, Ликвидатор то шел именно за тобой, а нас загреб за компанию! — Возмутился Железный.       — Как бы там ни было, если поймает, то закроет нас всех. — Став между 035 и 1048 С сказал Марк. — Железный, а что у тебя с лапой?       — Ох, да вот этот же ее сломал, а я ему еще помогал. Говори что хочешь, Пластмасска, а пока мою лапу не отремонтируешь, останемся здесь.       «Твое мнение мне не интересно. Если хочешь, жди здесь, пока кто-то тебя починит, я не намерен больше с тобой таскаться!».       Эмми на все смотрела молча, но таким взглядом, будто сейчас голову носителю Маски оторвет. Железный точно поддержал бы ее, надо было как-то разобраться.       — Погоди. Мне нужно провести одно исследование, срочно. К тому же ты сам не знаешь, куда идти.       «Туда, где нет фонда.» — Размывчато ответил друг.       — Пока что и здесь их нет. Пожалуйста, дай мне закончить работу, а тогда подумаем, куда нам идти.       Ничего не ответив, Одержимый отошел подальше от медведей. Он всегда молчал, когда соглашался идти на уступки, но не хотел говорить этого вслух.