Darkness

Оля снова в ужасе. Она вновь задыхается не в состоянии сделать глотка такого необходимого сейчас воздуха. Глаза напротив смотрят с болью, раскаянием и неприкрытой жестокостью. Руки Антона сейчас сжимают её шею в безудержном желании либо задушить, либо сломать её пополам. Ей страшно, но больше за Антона, нежели за себя. Тьма взяла вверх над её братом, делая из него монстра. Так уже бывало и далеко не один раз. Родители, в частности Карина, рассматривали вариант с ближайшем псих-диспансером, находящимся в семидесяти или ста километрах от посёлка. Они не верят, что это делает не Антон, что весь мрак лишь берёт контроль его тела на себя и манипулирует им как хочет, создавая неплохую марионетку. Оля столько раз доказывала родителям, что нужно помочь ему иным путём, но взрослые постоянно закрывают глаза на проблемы, которые надо решать долгим и нелёгким методом. Им гораздо проще упечь собственного сына подальше, в объятия белых стен и потолков, нежели долго и упорно искать решение. Такое уже случалось. Когда их мать была беременна в первый раз, но нет, это был не Антон. Оля узнала, что её брат не первый ребёнок их родителей тогда, когда однажды ночью подслушала сбивчивый шёпот матери, больше походящий на истерику. Она говорила отцу о том, что их проклятие должно было достаться первому ребёнку. Мальчик, что был в ней за три года до рождения Антона, его хотели назвать Артёмом. Олю тогда даже передёрнуло—слишком уж имена были похожи. Антон и Артём, Тоша и Тëма. Плод развивался хорошо, был здоровым и желающим жизни на этой земле, да вот только не получилось. Их бабушка, мать их матери, предсказывала, что перворожденного ребёнка окутает тьма в этом месте. Ему нельзя приезжать сюда, нельзя подаваться влиянию Тайги и желательно им вообще убираться куда подальше. Уехать то они уехали, но сглупили сильно, когда решили систему эту обмануть и обойти. Методом общего решения Карина избавилась от уже сформировавшегося плода вызвав досрочные роды на шестом месяце. Артём погиб. Жертва принесена, чернь довольна, ребёнок, что не был рождён—не будет охвачен проклятием. Только тот, что родился познает истинное лико тьмы и её ужасающий оскал. Только рождённый будет вынужден тонуть в ошибке своих родителей. Вот Антон и тонет, а Оля тонет вслед за ним. Сейчас она должна взять себя в руки, попробовать ударить и вырваться из захвата ледяных пальцев. Родителей нет дома, а в тишине комнат отчётливо слышится шёпот, если это не галлюцинации от нехватки кислорода. Грудь начинает жечь, поэтому она изо всех своих оставшихся сил пинает колено брата. Антон шипит и ослабляет хватку на её шее, этого хватает, чтобы оттолкнуть его и подбежать к входной двери. По пути она хватает стоящую у стены кочергу и крепко сжимает её в ладони, готовясь к возможному удару. Второй рукой она нащупывает очертания замкá и открывает его, давая себе путь к отступлению. Если бы Антон не напоролся на сучок, торчащий из земли, пока гнался за ней в последний раз и ему бы не пришлось ехать с родителями в больницу, чтобы зашивать колено, она бы сейчас, вероятно, была задушена собственным братом. Тогда, в больнице, он нагнулся к ней и прошептал то, что он действительно был счастлив не догнать её, что колено проткнул заслужено и что следовало ему тогда проткнуть себе сердце, чтобы больше никогда не навредить ей или кому-либо из близких. Оля тогда безмолвно плакала. Чувствовала, как слезы катятся по похолодевшим щекам, но никак не могла их стереть. Она не могла ненавидеть Антона. Сейчас он начал говорить. Тьма всегда позволяет делать ему это, когда хочет ослабить чью-то бдительность, но иногда это происходит исключительно по воле самого Антона. Он встаёт на колени и закрывает лицо руками, начиная панически дёргать за пряди своих волос и тараторить переходя на шёпот. —Прости меня. Прости меня пожалуйста. Оль, лучше ударь меня посильнее. Я больше не хочу причинять кому-либо боль, не хочу видеть всё то, что они делают с моим телом, не хочу видеть твои слезы. Пожалуйста Оль. Оля борется с желанием подойти к Антону и прижаться к нему как раньше. Так делать нельзя, она уже уяснила на своём опыте, что как только она подойдёт и ослабит бдительность—её тут же схватят. Тьма любила играть с жертвой, но ещё больше она любила давить ей на жалость подманивая к себе. Она знает, что Антон говорит искренне, но он не сможет ничего с собой сделать и тогда будет уже поздно пытаться помочь ему. Именно поэтому она запрыгивает в обувь и берёт своё зимнее пальто, что не совсем подходит под нынешние морозы, но это первое, до чего дотягивается её рука. Всё это время она продолжает не сводить своего взгляда с дрожащего тела брата, который согнулся на полу, поджимая колени под себя и чуть качался взад вперёд, но головы не поднял. Она уже заметила, что на паркете мокрое пятно, а его белая футболка пропиталась влагой. Слезы. Антон плакал также безмолвно как она в тот день, когда его зашивали. И сейчас, как никогда, он походил на раненое животное, которое лишь изредка скулило, не желая показывать свои слабости, но и не способное бороться дальше. Он уже отчаялся, а Оля ещё нет. —Я скоро вернусь. Я найду способ помочь тебе, обещаю. И она выбегает за дверь, продолжая сжимать кочергу в руке. Нижняя часть пальто развивается от суровой зимней метели, которая поднялась совсем недавно. Кажется, даже природа против её побега, но она не готова сдаваться сейчас, не ей. Оля прибегает к давно знакомому дому. Он точно захочет ей помочь. Он уже спасал её и самого Антона. Сколько они знакомы, её брат никогда не был ему безразличен. Он также отчаянно желал помочь ему, как и Оля. Поэтому постучав она видит его вновь обеспокоенное лицо. Он заводит её в дом и проверяя, чтобы за ней не было незваных гостей, запирает дверь. Вьюга стучит в окна, но тёплый чай помогает развеять страх. Чуть помолчав Рома начинает говорить: —Он снова напал?—спрашивает он потягивая напиток из кружки. —Да, на этот раз у мрака было больше решимости отправить меня в могилу. Душил он на совесть. Рома понятливо мычит и отводит взгляд. То, что Оля смогла вырваться—это хорошо, но сегодня им опасно расслабляться. Полная луна делает тьму более агрессивной, более опасной. Рома тоже один дома— мать на суточной смене в больнице и приедет из близ-расположенного города только к утру. Он наверняка попробует ворваться в дом, поэтому сейчас Рома благоразумно закрыл ставни. Поставить на них замки изнутри—тоже его идея. Они уже пережили ночь полной Луны без дополнительной защиты и чуть не лишились жизней. Антон бы не хотел, чтобы Оля пострадала, особенно из-за него. В моменты просветов его адекватности, он всегда просил Ромку только об одном—защищать от него сестру. Рома защитит, обязательно защитит. Он ведь обещал. И в будущем они вдвоём смогут придумать план как защитить Антона от самого себя, он клянётся, что смогут. Жулька испуганно тявкнула на окно. Он стоит там, Рома чувствует это. На всякий случай он подпëр дверь комодом, дабы обезопасить их получше. Поселить у Ромы Жульку—тоже идея Антона. Во время приступов он нередко мог навредить собаке, поэтому было решено капитулировать её Ромке и тот без лишних вопросов согласился. Теперь они втроём заперты в доме, под окнами которого выжидает тварь, созданная из тьмы и чужого страха. Она глубоко дышит и скалится, да так, что гниль можно почувствовать за версту—это нередко оповещает их о прибытии нежданных гостей. Рома не боится за себя. Он боится за Олю, которая ещё совсем мала и может умереть в любую секунду, если ставни перестанут удерживать мрак, если Рома по ошибке позволит ему войти. Он боится за Жульку, ведь уже испытывал вину после того, как когда-то, пять лет тому назад, в свои двенадцать, позволил себе пнуть её и заставить Антона усомниться в нём. Если бы он мог вернуться в их первый день, то многое бы поменял и хотя бы постарался показать себя с лучшей стороны. И ещё, больше всего, Рома боится за Антона. Пусть в нём и таиться чернь, но это никогда не будет отменять его человечность. Он наверняка замёрз там стоять, но помочь ему—равноценно самоубийству. Может быть он бы и вышел, если бы был в доме один и никого не защищал. Рома не хотел быть эгоистом, ведь Антон учил его не этому. Он заставил себя сидеть на месте и слушать дыхание за окном. По ту сторону было слышно, как когти царапают ставни, но это не имело сейчас никакого значения. Антону нужно пережить эту ночь и Рома постарается пережить её вместе с ним. —Как думаешь—тьма позволила бы Тоше замёрзнуть? Он ведь её носитель, не думаю, что это так, —делится своими мыслями Оля, чтобы хоть как-то развеять напряжение, но оно, как и ожидалось, никуда не уходит. Пока Антон там—снаружи, а они прячутся внутри—спокойствия уже не будет. Оно в целом не навещало их с тех пор, как её брат начал меняться. Из воспоминаний выводит покашливание Ромки, которое, как Оля считает, не было преднамеренным. Она знает, что он слонялся по всему посёлку и лесу, дабы найти ответ хоть у кого-нибудь, кто может знать о "недуге" Антона. Все эти годы он только этим и занимался, сколько Петрова его помнит. Нет, в самом начале и первые два года всё было спокойно, а потом появилась чернь и начала медленно всасываться в организм её брата будто в сливной канал. Он губкой впитывал её, хотя и сопротивлялся как мог. Душа не поддавалась, но тело—да и под его воздействием омрачение души—это лишь вопрос времени и сил сопротивления. Сил таких было немного. —Не позволит она. Кишка тонка, если б была у неё ещё. Слишком уж "лакомый кусочек" себе отхватила,—фыркает Ромка зло и продолжает сверлить стену напротив, смотря куда-то поверх сидящей Оли. Жулька тоже притихла, как и весь дом, по ощущениям. За окном тоже пока тишина. Он ушёл. Но неизвестно на какое время. Возможно, просто решил вернуться домой и надеть что-нибудь потеплее, более подходящее Таëжным морозам. Оля уткнулась в свою чашку и смотрела за медленно плывущим вверх паром. Она помнит как Рома с братом, в тайне от неё и родителей(но она то всё видела), обнимали друг друга где-нибудь в тёмных местах и за деревьями. Помнит и как Ромка ягоды в их дом приносил, а потом ел пирог с вареньем. Помнит, как он гоготал над накрашенным Антоном, когда она была совсем маленькой и красила его. Помнит, как потом смеялся брат, приобнимая её за плечи и фотографируя недовольную, но такую же накрашенную физиономию самого Ромки. Помнит, как страшно удивилась, не понимала и даже испугалась, когда побежала в прихожую встречать их двоих, но увидела, как Антон прижимает Рому к тумбе и целует, так, как папа, когда-то очень давно, целовал маму. Помнит, как со временем смирилась и поняла, что они любят друг друга как любили раньше родители, хоть и странно было видеть такое от двух парней. Помнит, как Бяша прошлым летом катал её на спине, пока Ромка затерялся где-то в камышах вместе с Антоном. Помнит и то, как они собирались у озера и брали Олю с собой. Пели песни под гитару. Полина и Катя заплетали ей волосы, Бяша смеялся с Ромкиных шуток, а Антон играл знакомые мотивы. Он редко когда играл, хоть и был единственным, кто занимался ей с учителями ещё при жизни в Москве. Ромка играл чаще, но выбор песен был более скупым за неимением аккордов и достаточного опыта, какой был у брата. Вспоминается светлый образ Кати и в чашку с чаем попадает слеза. Катя была такой доброй по отношению к Оле. Она росла одна в семье, поэтому та быстро стала неким образом младшей сестры для неё. Катя любила печь печенье с шоколадом, обниматься(хоть и никогда этого не признавала), вышивать, писать стихи и заплетать Олины волосы, которые непременно пушились в определённое время года. Она любила напевать что-то себе под нос, когда готовила и упрекать Антона за почерк, в шутку клича его будущим врачом. Ей нравились рисунки её брата, как и всем остальным. А ещё, возможно, нравится сам Антон. Она жутко боялась маньяка, в частности даже не за себя, а за младших Петровых. Так боялась, совсем не ожидая, что Антон—главная причина её страхов. Что в один день, прямо у них за домом, он крепко прижмëт её растерянное тело к себе и воткнëт острый, кухонный нож ей в спину. Что когда она будет ещё жива, он разделает её тельце на много маленьких кусочков и расфасует по чёрным пакетам. Что подвесит её голову прямо за косичку к ветке у чёрного гаража и оставит на съедение птицам. Оля не может ненавидеть Антона, но может ненавидеть его тьму.