Put a Ring On It

Соберись. Алтан старается дышать как можно глубже, сжимая в потеющих ладонях бархатный мешочек. В тишине комнаты звон металла внутри кажется почти оглушающим. Соберись, соберись, соберись. Это же не должно быть сложнее, чем подарить маме цветы на День Рождения. Это почти как выйти с докладом на Дне Науки в школе. Это... Это, чёрт возьми, слишком сложно. Алтан не собирался делать ничего подобного. Его вполне устраивало нынешнее положение вещей — вместо безликих болванок в костюмах у него появился личный охранник, безумно горячий и красивый личный охранник с дурацкими, но вообще-то правда смешными шутками, низким хрипловатым голосом, цепляющей наглостью, яркой татуировкой на мускулистой шее... Его вполне устраивало язвить в ответ на глупые подколы и тихо вздыхать, разглядывая свою «защиту» в зеркале заднего вида. Но чёртова «Vmeste» его абсолютно подставила — чёрт знает, какой тупой умник писал её алгоритмы, но контекстная реклама подкинула ему картинки парных колец в виде двух змей, которых можно переплести друг с другом... Здравый смысл говорил, что это очень, очень плохая идея. Юношеский максимализм кричал, что это лучшая идея из всех возможных. Алтан никогда ни в чём не нуждался. Он никогда и не был транжирой — да, тратился на свои хобби, покупая даже самые дорогие удобрения для цветов, оплачивая учителя по лимбэ и на вечер пятницы арендуя бассейн, но мама такие траты только одобряла, поэтому доступ к семейному бюджету даже в шестнадцать у него был абсолютно свободный. Никто ведь и не заметит, если он закажет кольца за пару сотен?.. Даже если мама заглянет в выписку по счёту, наверняка решит, что это всего лишь какая-то новая побрякушка в волосы или подвеска из мерча очередной нет-ты-не-понимаешь-они-крутые группы. Здравый смысл всё ещё говорил, что это плохая идея, но уже на следующий день курьер вручал Алтану миниатюрную коробочку с кольцами и сертификатом на будущие покупки. Он долго рассматривал кольца в свете солнца, примерял на свою руку — серебро достаточно мягкий металл, чтобы в случае чего слегка разжать одно из колец; с размером Вадима он мог и не угадать. Видел, конечно, его руки миллион раз, когда они сидели вместе в машине или тренировались в зале фехтовать, но даже... Они ведь даже ни разу не держались за руки. Может, он вообще Вадиму не нравится. Может, его только назовут жалким педиком и пошлют куда подальше. Бархатный мешочек с тихим звоном приземлился на стол, а Алтан обессиленно рухнул вниз лицом на кровать. Надо как пластырь. Надо просто сделать, иначе он никогда не узнает. Даже если есть крошечный шанс... Будет глупо упустить его из-за собственного страха. Но слишком много шансов на то, что рухнет то, что у него уже есть. Что Вадима в его жизни не будет вообще, что не будет никаких тренировок, и поездок за брауни и мятным латте по пятницам после школы, и возможности как бы случайно прикоснуться, вылезая из бассейна, тоже не будет... Алтан до боли стиснул уголок одеяла в пальцах. Можно ведь не говорить про второе кольцо, правда? Сделать вид, что это просто шутка, подарок. Ну, смотри, дохлый дракон, прям как ты после наших спаррингов, правда? Но тогда терялся весь смысл. Алтану хотелось открыть душу, подарить вместе с этим кольцом своё сердце, а если ничего не объяснять, даже не ткнуть в лицо вторым кольцом, тогда во всём этом не будет никакого смысла. Протяжный стон заглушила подушка в шёлковой наволочке. Через неделю Вадим уехал в Гонконг. *** — А всё равно ведь воняет, Золотко, — усмехается Вадим, пробегаясь пальцами по чужому обнажённому плечу. Его не было всего несколько дней, но Алтан чувствовал это мерзкое, колющее чувство в груди каждый раз, стоило ему остаться наедине со своими мыслями. Скучал. Не признает никогда, но скучал. Как и все те семь лет, что они не виделись. Как и все те последние три года, что Вадим был рядом, но тысячи невысказанных слов стояли между ними монолитной стеной. Алтан выдыхает сладковато-кислый дым в потолок — с трудом сдерживается, чтобы не повернуться в этот момент лицом к Вадиму, — и привычно закатывает глаза. — Голубика с ментолом не может вонять, — это должно звучать раздражённо, но выходит почти устало; где-то очень глубоко внутри становится тепло от мысли, что Вадим тоже скучал, раз устроил ему настолько бурное приветствие. — Воняет-воняет, ты просто уже не чувствуешь, — усмехается Вадим и совершенно противореча своим словам ведёт носом по покрытой багровыми следами засосов шее, — «Я голубой, я голубой, никто не водится со мной»? — Тебе что, десять? — Прости, всё время забываю, что ты настолько мелкий, что не знаешь классику. — Тогда ты педофил, поздравляю. — Ну зачем так грубо, Змейкин? — Алтан вздрагивает, когда на плече остаётся едва заметный след от слабого, скорее просто игривого укуса, — Если бы меня интересовали дети, твои чары сработали бы ещё десять лет назад. — Придурок. Какие ещё чары? — А то ты не в курсе. У Алтана по спине бежит холодок. Он давно уже не ребёнок — он может ответить, может заткнуть Вадима одним резким словом, может просто выставить его вон. Теоретически он может, но в реальности он замирает, так и не коснувшись вейпа губами. Получается, он всё знал?.. Ещё тогда, до своего отъезда, Вадим всё знал и просто молча свалил? Намеренно? К горлу подступает ком. Алтан откидывает одеяло и отходит к окну — территория при особняке большая, до ближайшего «соседа» настолько далеко, что никто даже специально не разглядит, как он курит в открытое окно абсолютно голым. Он был уверен, что все те чувства остались далеко в юности. Умерли вместе с той его частью, которой не стало в день теракта. Он изменился, вырос, переломал себя столько раз... И всё равно глаза предательски защипало вовсе не от дыма, который ветер загонял обратно в комнату. Алтан чувствовал себя брошенным снова. — Ну и на что ты на этот раз надулся? — тяжело вздыхает Вадим, закинув руки за голову. В таком состоянии к Золотку лучше не подходить — уж лучше пальцы в розетку, и то безопаснее. Поэтому он остаётся на безопасной дистанции и ждёт какого-то сигнала, который хотя бы намекнёт на область очередного косяка. Алтан поджимает губы и одной рукой обнимает себя за плечи. Брошенный. — Так ты специально уехал тогда? Не хотел, чтобы в резюме между «убил десять человек кружкой» и «устроил революцию в Йемене» красовалось «трахается с малолеткой»? Вадим только тяжело вздыхает. И сколько подавленных эмоций в этом голосе... Алтан так отчаянно старается плеваться ядом, а у самого голос дрожит, как у потерявшегося ребёнка. Того и гляди расплачется. Неужели так сильно задело? Приходится рискнуть. Встать, подойти со спины. Осторожно положить ладони на покрытые мурашками плечи и оставить поцелуй на макушке. — Ты же всё равно уже накрутил себя, ну и смысл мне отвечать? Но раз спрашиваешь, пожалуйста: нет, не специально. Выбор был либо уехать, либо подставить вас с матерью и словить пулю в затылок самому. Я выбрал первое. И да, в чём-то ты прав — я надеялся, что твоя гиперфиксация пройдёт и ты устроишь жизнь нормально. Подальше от кого-то вроде меня. Небо за окном всё ещё тёмное, но на горизонте, на фоне высоток вдалеке, уже появляются первые проблески розового рассвета. Алтан не уверен, почему пейзаж, который он видит перед собой, покрыт дымкой — то ли это утренний туман в вечно слишком сыром Питере, то ли дым от его вейпа никак не рассеется, то ли слёзы стоят в глазах слишком отчётливо. Он скидывает чужие руки с плеч. Вадим на это только беззвучно усмехается — сейчас Змейка начнёт шипеть, бить хвостом, выгонять и по дороге читать лекции о том, что она всегда была большой и сама всё решала. Ничего нового. Но Алтан не говорит ни слова. Молча отходит к столу, долго копается во всех ящиках, приводя документы в полный беспорядок (и ещё раз будет шипеть на это утром, можно хоть ставки делать). А потом Вадиму в лицо прилетает маленький, потрёпаный и слегка выцветший бархатный мешочек. Он ловит его почти у самого носа и непонимающе вскидывает брови, слыша металлический звон чего-то явно мелкого. Что, драхмы за переправу Харону? Это угроза, что ли? Но Алтан всё ещё молчит, так что вытаскивать объяснение на свет божий приходится самому. И от этого объяснения хочется рассмеяться в голос. — А чего так неофициально? Что, даже на одно колено не встанешь? — Вадим растягивает губы в своей привычной раздражающей ухмылке, и Алтану на секунду (или целую жизнь) хочется по ней ударить. — Это тебе ответ насчёт моей «гиперфиксации». Картинка в голове складывается медленно, но весьма отчётливо. Значит, с тех самых пор? Не дрочил на светлый образ по вечерам, справляясь со всеми прелестями пубертата, а правда любил? И ведь хранил до сих пор, хотя явно теперь-то мог позволить себе побрякушки поизящнее и подороже... Значит, дорожил. И Вадимом тоже дорожил. Смеяться уже не очень хочется. Зато хочется улыбаться. Вадим встаёт на колени сам. Подходит совсем вплотную, встаёт на колени и надевает на аккуратный мизинец маленькую серебристую змейку — у большой Змейки руки уже крупнее, и на место обручального кольца не налезет, но это точно последняя проблема сейчас, — а потом целует в живот, потираясь о бледную кожу щетинистой после приезда щекой. — Больше не уеду. Веришь? Сплетённые между собой серебрянные змейки остаются лежать на тумбочке как можно ближе, когда Змейка засыпает в руках своего Дракона. Стена даёт трещину.