Истинный наследник

В городе, окруженном горными скалами, как кольцом, и оборонительными башнями на случай вторжения, было сегодня шумно. Праздник духа Чвихана, ценителя женщин и крепкого алкоголя, веками был любимым у народа, потому что все знали: можно закрыть все свои лавки, бросить работу и отдаться веселью, сделав вид, что всё население — одна большая и очень пьяная семья. Не отдыхала только разве что городская стража, потому что праздник Чвихан — это еще и блестящая возможность для воров и бедняков разжиться несколькими монетами из любого металла, как повезет, и дорогой бытовой утварью. Вот и получалось, что помимо дня пьяного веселья, это празднование становилось еще и днем отрубленных рук и вспоротых в темных вонючих углах глоток. Помимо таверн и улиц, веселиться умели и по-другому — в относительно недавно открытом Кан Ёсаном борделе, дорогом и убранном, предназначенном для тех, у кого были несколько лишних золотых или серебряных монет, чтобы насладиться красотой и теплом женского тела. Император Пак Сонхва не любил этот праздник, а потому дворец был, как и всегда, погружен в угрюмое спокойствие, но города и деревни — это другое дело. Не оставлять же народ без веселья. В борделе отовсюду слышались грязные похабные стоны, часто наигранные и фальшивые, но при этом искусно сладкие. Однако Ким Сону знал, что это не про него. Склонив голову, заключенную между коленями черноокой шлюхи, он вылизывал ее всю, толкаясь языком, одной рукой держа выпирающую на бедрах косточку, а второй — рьяно массируя лоно другой девицы тремя пальцами, и обе они развратно и от души стонали, прося еще, еще и еще. Пальцы Сону входили в податливое тело, размазывая смазку по ногам и половым губам, а язык без устали двигался внутри другой красавицы, пока третья сидела да скучала, выжидая свою очередь. — Сону, ну хватит, я тоже хочу! — захныкала русовласая шлюха, дернув Сону за ворот распахнутой настежь белой расшитой рубахи, и вовлекла в поцелуй, развратно проводя языком по обеим его губам. — Разве я не заслужила тоже быть с тобой?! — обиженно воскликнула она, не обращая внимания на возмущения остальных, толкнула Сону на кровать, прижав за плечи к изголовью, и уселась на член, сходу принявшись прыгать так, что под ними что-то затрещало. Вечно эти девицы так делали — требовали себе внимания. — У меня всегда найдутся силы на всех вас, мои обожаемые красавицы, — захихикал Сону, опустив руки на талию русовласой шлюхи и хрипло застонав от наслаждения. Ее груди колыхались, затвердевшие соски как-то потемнели, и Сону зажал один из них, начав перекатывать его между пальцами, тогда как губы накрыли вторую грудь, присасывая с легким причмокиванием. Движения русоволосой всегда отличались особой утонченностью вне зависимости от темпа и позы. Быть бы этой красавице благородной девой, порхающей на тонких ногах, которые Сону резко захотелось погладить, рядышком с принцессой или императрицей. Но удел русоволосой быть шлюхой, и не сказать, что ей и это не шло. В отличие от кухарок да служанок, к которым Сону относился прохладно, трахаясь почти без всякого удовольствия и воспринимая секс как работу, то бывая здесь, каждый раз чувствовал себя счастливым. Эти три девицы могли недовольно надувать губки, канючить, капризничать, но всё это лишь маска. На самом деле все трое — деловые и хваткие, прекрасные и обворожительные, к тому же умные и с ними было легко, им хотелось доставлять удовольствие. Сону от души насаживал русовласую девушку на член, и только когда выбился из сил, перестав контролировать процесс, позволил ей самостоятельно елозить на его бедрах, вырисовывая восьмерки тазом и опускаться на всю длину, сокращая мышцы, буквально вжимаясь в тело Сону и запрокидывая голову. Двум прочим пока пришлось подождать, но они лежали рядом на кровати и вырисовывали пальцами узоры на желанном мужском теле. Рыжая спустилась вниз и принялась массировать его ноги, разминать пальцы… — Как же на тебе хорошо!.. Моя круглая милая пельмешка! — застонала русовласая, взяв Сону за руки и ускорившись так, что изголовье кровати начало биться о стену. — Тебя давно не было, всё с кухарками развлекается! Мы ревнуем! Лицо Сону вдруг стало еще круглее, чем до этого, и засияло розовым от легкого подобия смущения. Потные пальцы вновь скользнули от колен девушки к ее бедрам, а большое пальцы нащупали клитор, принявшись проводить по нему с нажимом, но при этом плавными вращениями. — Да, мы слышали про твою толстушку с кухни, — продолжила за компаньонку черноокая, целуя ногу Сону и оглаживая ее соблазнительными неспешными движениями. — Видели в городе, такая страшила! Будь я мужчиной, трахала бы ее со слезами на глазах! — Вбила себе в голову, что ты собираешься на ней жениться! — закончила за всех рыжая и втянула довольного, закрывшего глаза Сону в терпкий поцелуй. — Я скорее поверю, что солнце сядет на востоке, чем в то, что ты утащишь ее под венец! — оторвавшись, она тихо похихикала. — Однако ведь вы скучаете и прощаете мои маленькие рабочие шалости, правда? — усмехнулся Сону, сжав пальцами бедра русоволосой так, что побелели костяшки. В комнате стало душно, нечем дышать, пот так и струился градом, а в горле пересохло от стонов и вскриков. — Вы мои любимицы! — Конечно, мы всегда тебе рады! — воскликнула черноокая, нежно развернув к себе лицо Сону пальцами за подбородок и поцеловав его в губы. — Ты нас балуешь, с ними всеми ты наверняка никогда не делал то же, что и с нами, языком… и своими прекрасными пальцами… — она склонилась к мочке его уха, сжала ее губами ее и провела кончиком длинного языка по ушной раковине. — Но надеюсь, вы меня тоже порадуете, да? — спросил он, прикусив сосок девушки и став облизывать его. — Говорят, скоро во дворец приезжает некий Морской тигр. Как он вам? Хорош собой? Лучше, чем я? — Он как-то раз у меня был, — захихикала рыжая девица, стараясь скрыть за смешками свое неудовлетворение. Легла голой на кровать и стала дожидаться своей очереди, пока Сону от души насаживал на член ее конкурентку. — Морской тигр — искусный любовник, но ненасытный, как самый настоящий хищник. Берет грубо, безжалостно, но комплиментами сыплет налево и направо. — Ах вот как? А какой он весь из себя? Грязный и не мытый? — Сону снял русовласую девицу с члена, кончив в кулак, и вернулся к черноокой, улегшись сверху и начав двигать сразу тремя пальцами в ее лоне. — Ох, он любит чистоту! — воскликнула третья, рыженькая, и пока Сону работал с другой, принялась массировать его плечи. — Выкупался в ванной, прежде чем меня взять, а еще если он в хорошем настроении, то может и начать рассказывать что-то любопытное о дальних странах! — И часто он в хорошем настроении? — не унимался Сону, изображая кошачье урчание, и затем начал целовать и сминать в руке аккуратную грудь черноокой шлюхи, ожидая, пока рыженькая закончит рассказ. Сону знал всех троих девушек по именам, но прозвища ему были куда милее. — Однажды ему не понравилась шлюха, и он зарезал ее прямо на кровати, вспоров живот, — легко и непринужденно, словно пташка щебетала, ответила рыженькая, всё активнее сминая плечи Сону. — Тогда приехал в дурном настроении, вот и заслужила такой конец. Потом прибежала обслуживать я. — Прекрасно, моя маленькая, — ответил Сону и ускоренно задвигал пальцами, а как только черноокая излилась соками оргазма, притянул к себе рыжую, улегшись на нее и став двигаться внутри в размеренном темпе. — Он скоро приплывет вновь на своем корабле, и вы уж постарайтесь прыгнуть к нему в кровать да расспросить. Я питаю слабость к пиратским историям. Ах, и вот еще что… У него теперь есть принцесса. Ах… Ах, да!.. — застонал он, усиливая напор и заставляя девушку под ним непритворно выгибаться навстречу его движениям. — Как?! Принцесса?! — практически в один голос воскликнули две остальных. — Угу-м… — зашипел Сону, толкаясь теперь практически грубо, от души и с наслаждением. — Вы уж у него осторожно расспросите о ней, как она в постели, хороша ли собой, как себя вела… Вы сможете, мои маленькие, я знаю, вы у меня искусницы да мастерицы в любви. Вам это по силам. — Ради тебя, милый Сону, что угодно! — воскликнула русовласая и, как только Сону заставил забиться в судорогах оргазма и рыжую, уселась на колени перед кроватью и взяла член в рот, заглотив сразу практически половину. Теплая и потная мужская рука тут же накрутила на палец рыжий локон, и в этот момент кто-то закричал на улицах, а потом фальшиво затянул старую крестьянскую песню про духа Чвихана, стараясь так задобрить его. Праздник — лучшее время для того, чтобы незаметно провернуть все свои дела, и кончив, Сону подхватил рыжую под бедра и насадил на член, затем прижав к стене. Осталось удовлетворить только эту милую и славную шлюху. Две остальных уже лежали без сил да рвано вздыхали, так как пошли по третьему кругу, а Сону был так же доволен, как кот — сметаной. Хлипкая стена чуть дрожала от каждого толчка, стоны рыжей становились всё чаще и громче. Сону вдалбливался в ее лоно так быстро и рьяно, как мог, весь взмокнув, и ощущал, как пот водопадом струится по его лицу и телу. Ноги бы разогнуть после таких славных любовных приключений, но слишком уж нужно — в этом борделе закончены еще не все свои заботы. И пока остальные шлюхи убирали сбитые простыни, расшитые шелком, Сону из последних сил вбивался в отзывчивое и охочее до настоящих и искусных мужских ласк тело. — Миленький, я всё… — простонала рыжая, вцепившись в его плечи, и Сону сделал еще несколько движений и вышел, излившись семенем на свою ногу. — Как мы любим, когда ты приходишь… Ты уж ни на кого нас не меняй, — она миленько посмеялась в ладонь и, набросив халат на голое тело, приподняла половицу, вынув оттуда письмо и прикусив его уголок. — Сексуально, моя хорошая, но нечего брать всякое нехорошее в рот, дай-ка сюда, — Сону одну руку упер в бок, а второй поманил пальцем, затейливо улыбнувшись, и рыжая протянула письмо, затем вильнув бедрами. — Вот так, мои прелести, а теперь вынужден вас покинуть. Он дал себе несколько секунд на то, чтобы восстановить дыхание и остыть, быстро натянул ханбок, предварительно попросив девиц помочь ему с этим, спрятал письмо под одежды и поцеловал каждую из шлюх в губы на прощание, вручив по золотой монете лично от себя. — Ну что ты, Сону! Мы же получаем удовольствие только с тобой! — черноокая отмахнулась, но Сону силой вложил монету ей в ладонь, отошел к двери, послал каждой девушке воздушный поцелуй, и оказался в коридоре, идя на подгибающихся ногах. Когда он пришел в бордель, было еще светло, только-только начинало смеркаться, а сейчас уже глубокая ночь.

◇─◇────◆─◈─◆────◇─◇

Шум праздника практически не доносился до обособленно стоявшего дворца, спрятанного за воротами. Холодное принятие поздравлений императором Сонхва, тихий ужин в кругу важных персон с пустыми разговорами о политике, в которых так любила время от времени участвовать Сурё, критикуя чужие предложении и внося свои, ленивые беседы ни о чем, как только все наелись, и скука, скука, скука… Ёсану становилось всё тоскливее играть в эти игры, зная, что дело никак не сдвигается с места и что с Севера пока что нет никаких новостей. Принцесса Сурё оказалась слишком крепким орешком. У Ёсана создавалось впечатление, что она послушно внимает его словам и комплиментам, даже впечатляется ими, но стоило прийти к ней на следующий день, как она вновь превращалась в саркастичную и несносную особу, которая не стеснялась делать откровенные намеки на происхождение Ёсана и на его деловую жилку, а также на «темные делишки», как Сурё любила говорить. Хотелось скрежетать зубами сквозь улыбку, но приходилось каждый раз напоминать себе, что это долгая игра и легкой победы в ней никто не обещал. Оставалось надеяться только на то, что Сону выяснит что-то полезное, а пока Ёсан предался тому, что делал из крайней необходимости — плотским утехам. Девица, что под ним сейчас лежала и откровенно завывала, была из новеньких в его борделе, неопытная, но, зараза, красивая, но это ее не спасало. Вместо нее Ёсан представлял всех, кто от него ушел, кто на него плевался, кто смотрел на него, как на попрошайку, и в том числе принцессу Сурё. Пусть, мерзавка, себе смеется, пока еще может, потому что сразу после того, как ее больного папаши не станет, защиты больше не будет, и вот тогда-то Ёсан как следует займется ее воспитанием. А пока он до основания вбивался в тело шлюхи, резкими, быстрыми и однообразными движениями. Ложе под ними чуть поскрипывало, и этот звук до безобразия сильно раздражал. Ёсан кривился от удовольствия, иногда приоткрывая глаза, отчего его лицо вмиг начинало казаться куда взрослее, чем обычно, у уголков рта пролегали складки, а лоб морщился. Толчки не меняли темпа, они были чисто… механическими, как принято говорить у иноземных изобретателей, которые толкали на рынках причудливые поющие шкатулки и прочие новшества, утаскиваемые в замок на Канском острове. — Ах… А-а-а-ах… — тянула девушка, лежащая под ним, чуть визгливо, протяжно, наигранно. — Да, вот так… так приятно… А-а-а-ах… Это так… волшебно… Я… — она умолкла, как только по ее щеке пришлась смачная оплеуха, заставив лежащую на подушке голову завалиться набок. — Просто заткнись… — прошипел Ёсан, оскалившись так, что обиженная девчонка схватилась за щеку и всхлипнула. — И не смотри на меня такими глупыми глазами. От тебя требуется лишь лежать и ничего не делать… — подтянув к себе пояс от ханбока, Ёсан грубо дернул запястья шлюхи наверх, занес ее руки над ее же головой и крепко перевязал, после чего продолжил бездушно и методично вдалбливаться во вмиг ставшее сухим лоно. В следующий раз нужно будет подумать о маслах. Эта поза… это тело… Ёсана это заводило — видеть перед собой красивую связанную женщину и знать, что он может владеть ею и иметь ее так, как ему самому захочется. По животу шлюхи бежал пот, скатываясь по чуть полным бокам, она вся взмокла от легкого испуга, но Ёсан ничего больше не делал. Только сложил ладонь на белую тонкую шею и сжал ее, с удовольствием вслушавшись в короткий секундный хрип, после чего наконец-то ускорился и принялся вбиваться смачно, до самого основания, иногда задерживаясь в лоне на всю длину, а затем практически полностью выходя. Еще пара минут, и Ёсан кончил на живот девушки, едва успев выйти. Бастарды ему не нужны, а так была хоть какая-то гарантия, что они и не появятся. Хотя с той девчонкой, что однажды понесла то ли от Сону, то ли от самого Ёсана, была ликвидирована быстро и без всяких вопросов. Наивная дурочка потребовала себе дом, пожизненное содержание, и ей всё это предоставили. Но этой девке было мало, и она ежемесячно приходила клянчить еще, еще и еще, ставила ультиматумы, угрожала всем рассказать, но не учла главного — она была неудачным вложением. Так и скончалась, зарезанная щедро вознагражденным крестьянином ножом для разделки рыбы. Поднявшись сначала на локтях, а потом на вытянутых руках, Ёсан встал с ложа и принялся одеваться, надеясь, что скоро его избавят от общества этой девчонки, отчего-то мнущейся и стыдливо прикрывающейся шелковым одеялом прямо так, со связанными руками. Раздраженно задышав, так, что раздувались ноздри, Ёсан распустил узел, швырнул в шлюху одежду и с облегчением услышал три тихих стука в дверь. — Входи, — бросил Ёсан, и Сону вмиг оказался в комнате, глубоко поклонившись. — Проведи ее, но так, чтобы никто не видел. Не хватало мне еще, чтобы Пак Сонхва насторожился и сказал, что не отдаст свою дочь тому, кто трахает шлюх. Будто сам праведность во плоти!.. — Ёсан саркастично хмыкнул. — Да, господин! Я скоро вернусь, господин! — по-детски залепетал Сону, шагая на подгибающихся ногах. От него-то девушки всегда не выходили, а выползали, искренне счастливые и довольные. А Ёсан каждый раз недоуменно смотрел на это и только изумленно спрашивал себя, что там Сону с ними такого делает… Но это действительно умиляло и даже забавляло — сочетание такой мужской половой мощи и детского наивного лица вкупе с точно таким же характером. Сону вернулся очень быстро, передав девчонку кому-то там, а Ёсан к этому времени уже успел переодеться в халат, решив, что достаточно с него слоев благородных одежд, и разлил вино на два кубка. Им было что обсудить в комнате, погруженной в полумрак и освещенной только несколькими свечами с колыхающимися огоньками. — С Севера пришло письмо, я бегло пробежался, — протараторил Сону и, получив приглашение, присел на мягкое кресло, наконец-то как следует вытянув ноги. — Там всё подробно изложено, у генерала какой-то мудреный план, как обычно. А что делать с этим всем будем? Там они еще и с Силлой хотят договориться! Ёсан какое-то время ничего не отвечал, внимательно прочитывая письмо и чуть хмурясь. В голове уже созрел определенный план, но чтобы его воплотить, придется знатно потрудиться и переговорить с множеством разных людей. Мин Юнги слишком обиделся, что выгодную партию для его дочурки так грубо и так коварно вырвали из рук, а теперь принцессу Ару приходится ожидать здесь, при дворе. Нужно будет подумать, может, и из нее выйдет какая-нибудь польза. — Так… что будем делать?.. — спросил Сону, когда молчание слишком затянулось, и осушил кубок практически залпом. — Прекрати. Избавься от деревенских привычек и пей, как все нормальные люди, — невпопад ответил Ёсан и пригубил вино. — Тебе ничего не нужно будет с этим делать, я сам всё решу. Ты пока что позаботься о том, чтобы найти надежных людей для слежки, потому что тебе нельзя подставляться. — Но господин Кан!.. — обиженно пропищал Сону, подернувшись на кресле и скривившись от обиды. — Я же сам со всем справляюсь, зачем вам кто-то еще?.. Моя служба вас не устраивает?.. Я в чем-то провинился? — Заканчивай лебезить и делай что велено. Нам нужен хороший наемник, будет одна тяжелая работенка, — отстраненно посмотрев в стену, проговорил Ёсан и принялся описывать пальцем по кубку круги, задумавшись. — Меня всё устраивает, но если что-то вскроется, ты не должен быть в этом замешан, чтобы не могли обвинить меня. Шлюхи — это хорошо, но этого мало… — он едва заметно прикусил внутреннюю сторону щеки, тяжело вздохнув. — Я хочу быть в курсе всего, что здесь происходит: кто куда ходит, кто с кем спит, кто что ест, кто нашептывает советы Пак Сонхва. С увальнем Чон Юнхо, к счастью, таких проблем не бывает — прозрачен, как вода в озере. — Еще и хочет предложить вам свою дочурку, — кивнул Сону, стараясь подражать манерам Ёсана: сидеть так же и пить точно так же. — Вообще, если рассматривать принцессу Ханбёль в качестве запасного варианта, если с принцессой Сурё не сладится, то почему бы и не подумать?.. Она вторая по старшинству после больного принца Кёнсу, он явно уже не жилец, а младшие… Так это поправимо… Всегда можно поручить дело какому-нибудь наемнику, — последние слова Сону скорее прошептал, скривившись от обиды. Ёсан только закатил глаза. — Рассуждаешь ты, конечно, здраво, но есть одно препятствие, — ядовито проговорил Ёсан. — Бастард, с которым Чон Юнхо носится побольше, чем с родными детьми, и мне кажется, именно своего бастардишку он и видит будущим императором. А еще у них есть генерал с высокими моральными устоями и гадюка-императрица, которая своего не отдаст, даже если лишится всех детей разом. Но подумать о принцессе Ханбёль всё же стоит. А пока… — Заняться поиском шпионов… Я закончил составлять список претендентов на руку принцессы Сурё, попробую договориться с их прислугой через свои доверенные лица, — Сону вздохнул, погрузившись в думы. — Сегодня, пока был на главной площади, слышал, как какие-то бродяги рассказывали о некоем Ночном охотнике, наемнике, который, судя по слухам, завалил здоровенного якбана с одного удара, быстро, как тень, никто и не увидел. — Но все знают, что это он?.. — недоверчиво спросил Ёсан. — Ну да, по почерку убийства. Один колющий удар в вену на шее, и всё! Был человек, и нет человека. А еще, говорят, он здоровый, как медведь, этот наемник, но быстрый и шустрый, как кошка, и в темноте видит так же хорошо. Это пока только слухи, но я расспросил подробнее об этом Ночном охотнике. Говорят, он находится сейчас где-то на Юге, возможно, недалеко от дворца… Но стоимость его услуг немаленькая… — предупредил Сону, на что Ёсан только лениво махнул рукой, мол, это не станет проблемой. — Я наведу справки и узнаю больше. — Но об имени что-то слышно?.. — спросил Ёсан, сверкнув глазами. — Сон Минги. Говорят, его зовут Сон Минги.

◇─◇────◆─◈─◆────◇─◇

— Пошевеливайтесь, бездельники, путь до столицы предстоит неблизкий! — объехав новоявленное воинство, прокричал полковник Нам, и ударил лошадь по крупу, отчего та понесла рысью вдоль шеренги. — В ногу, приучайте себя заранее, чтобы мне не пришлось краснеть за вас перед генералом! Ну! — без всякой любезности прорычал он, остановив пристальный взгляд на одном из самых старших мужчин, хромающем на одну ногу, и помчал вперед. — Ему-то легко говорить… — пробурчал тот, едва заметно повернувшись к идущему позади него парню, но Чонхо смог расслышать. — Скачет на лошади, приказы отдает… Сидеть-то в седле всяко приятнее, чем пёхом тащиться… Ни стыда, ни совести, я вообще в кавалерию собирался! Когда-то я был отличным наездником, пока коня на корову не обменяли! Конем ту клячу было сложно назвать, видал Чонхо то жалкое зрелище, но ничего говорить не стал: не хватало еще только напроситься на еще одну драку. Все мысли занимало только желание ненадолго прилечь где-нибудь. В условиях недельного шествия даже трава стала казаться мягкой периной, на которой Чонхо, в сущности, никогда и не спал. Но была задачка и посложнее: прикупать себе вкусного и сытного так, чтобы никто не понял, что за пазухой у него немалое количество серебряных. Чонхо не жадничал: купил лечебные травы этому хромающему селянину, который очень рисковал, так нелестно отзываясь о полковнике, делился купленной едой с другими, но подавлял в себе желание купить в каком-нибудь селении жеребца, хорошее седло и узду с поводом да тоже отравиться верхом. Некоторым селянам повезло, им семейства разрешили взять с собой в армию хозяйственных лошадей, а вот остальным приходилось тащиться и вконец изнашивать свои сапоги. А у Чонхо подошва уже рвалась. Под вечер полковник велел устроить очередной привал. Вся их пешая шеренга, пусть и привыкшая к тяжелому крестьянскому труду, тут же бессильно рухнула наземь. По дороге к ним присоединились новобранцы еще из нескольких поселений, и Чонхо успел насчитать пятьдесят с чем-то человек. Наверное, для войска это мало, но все вместе, скопом, они тем не менее выглядели устрашающе. Настолько, что девицы, что работали на рисовых полях или пасли скот, испуганно бежали домой. Но были и кокетки, которые не брезговали подмигивать молодым парнишкам и махать ладошками, посылая воздушные поцелуи. Чонхо молчал, мать ему дала мудрый совет — стараться ни с кем никого не обсуждать, особенно вышестоящих, мол, потом худо будет. Возможно, так, хотя хотелось кричать об усталости во всё горло. То ли в полковнике Нам говорила военная выучка, то ли он сам по себе любит упиваться властью и смотреть свысока, во всех смыслах этого слова, на тех, кто ниже его, но Чонхо этот человек казался противным. Особенно после отвратительной сцены двухдневной давности, когда все они, до единого, в том числе простые воины стояли и смотрели на то, как полковник Нам берет у дерева какую-то пастушку, бесясь от того, что ее юбка очень неудобно падает на ноги. Чонхо казалось, что сцены омерзительнее он уже не увидит, да и не смотрел он тогда, отвернулся, пока другие пускали слюни, желая выстроиться за этой пастушкой в очередь. В какой-то момент показалось, что так и будет, но нет: полковник Нам просто отошел от нее, целомудренно так поцеловал в губы, поправил на себе одежду, оседлал своего добротного коня и приказал двигаться дальше. Достав из дорожной сумки, бережно собранной матерью, спальное покрывало и дырявый плед из овечьей шерсти, Чонхо расстелился, положил по углам камни, чтобы не унесло ветром, способным усилиться в любой момент, и достал несколько рисовых лепешек, купленных сегодня утром, да закрытый кувшин молока. Для кого-то скудный ужин, но для Чонхо, который успел за несколько месяцев болезни матери привыкнуть к бедно сваренному супу, больше похожему на похлебку с плавающей морковью, это было настоящим императорским угощением. Однако ж к хорошему быстро привыкаешь. Новобранцы принялись разводить небольшие костры, кто как умеет, а полковник Нам, знай себе, разминал руки и ноги, пока остальные воины ставили для него палатку, кормили коня и вывалили в походный чугунный котел сырое мясо с пряностями и специями, от одного запаха которых свело голодный живот. Остальные тоже завистливо покосились на полковника, но каждый достал то, чем был богат, и принялся жевать. Заметив молодого совсем мальчишку, сидевшего поодаль от всех, Чонхо взглянул на свои рисовые лепешки и, прихватив парочку, протянул голодному пареньку. — Спасибо, — поблагодарил тот, но лепешки взял не сразу, а немного подумав, словно ища какого-то подвоха. — Я и молока могу принести. Хочешь? — ласково спросил Чонхо, заставив паренька сжать лепешку покрепче. Тот только слабо кивнул. — Будем знакомы. Как тебя домашние зовут-величают? — Пён Соджун, — было ему ответом. Мальчишка так жадно набросился на лепешку, что Чонхо показалось, будто он голодал всю дорогу, если не больше, и можно было руку на отсечение дать — там, под простой рубахой в заплатках, худой живот и проступающие ребра. — Твоей семье отдали обещанную награду?.. — Да, я сам проследил. А твоей что, нет? — спросил Чонхо и сделал пригласительный жест на свое наспех расстеленное ложе. — Не знаю… Я сбежал от тетки, она меня колотила и голодом морила. Пусть подавится своими монетами и не ищет, а я вот на войну пойду, выслужусь, получу награды, будет у меня хорошее жалование и!.. — Соджун махнул рукой и вгрызся в лепешку с удвоенной силой, чавкая и глотая, практически не прожевывая. Чонхо только хмыкнул. У него самого были схожие представления и мечты, но после красочных рассказов матери о вспоротых кишках, отрубленных руках и ногах, а также о перерезанных глотках как-то засомневался. Пока что в голове образ поля боя был нечетким, но Чонхо пытался успокаивать себя хлипкой надеждой на слова шамана о том героическом подвиге, который предстоит совершить. Хотелось бы верить, что жизнью ради этого пожертвовать не придется. — А ты почему в армию пошел? Тоже сбежал от семьи? — спросил мальчишка, стерев оставшееся на губах молоко. — Пока страшно мне что-то, нехороший человек этот полковник, да и остальные волком смотрят… Как на юнца зеленого какого-то!.. Знали бы они, сколько я делал по хозяйству!.. — Все мы здесь делали. Не говори плохо о воинах, добром не обернется, — повторил слова матери Чонхо, хотя внутри всё так и просилось с кем-нибудь этих вояк хорошенько словесно обгадить. Одно радует — больше никто не называет мать шлюхой, всем пока не до детского ребячества и не до того, чтобы задираться. — А в армию пошел я, чтобы героем стать и маме жизнь обеспечить, в столицу ее из этой ужасной деревни забрать. У меня как отец скончался несколько лет назад, так некому было за нее заступиться. Все только чуть ли не камни швыряют. — Отчего же?.. Зависть? — с интересом спросил Соджун и обнял свои колени. Чонхо же, прежде чем ответить, взглянул на ставшее фиолетовым небо и вслушался в треск разгорающегося неподалеку костра. Тепло от него доходило до сюда, можно было не опасаться за то, что ночью вновь придется холодно. — Моей матери ставят в вину, будто родила она меня не от моего отца, который меня больше жизни любил, всего себя семье отдавал, а будто бы вернулась она в деревню уже с ребенком под сердцем и мои бабушка с дедушкой, уже покойные, выгнали ее с позором… — тоскливо проговорил Чонхо, узнав такие подробности совсем недавно от одного престарелого дубильщика, когда пошел за кожей. — Но не верю я этим домыслам. Папенька меня любил и маму защищал всегда… Стал бы кто-то так делать ради чужого дитя? — Я у тетки не совсем чужое дитя, остался ей сиротой от моего отца, а всё равно лупила чем под руку попадется да гадкими словами обзывала, хозяйство всё на меня взвалила! — забурчал Соджун, и в голосе его Чонхо различил много детской обиды. — Вот стану народным героем, посвятят меня в императорское войско, сам император наградит, слава донесется до моего селения, и пусть себе локти кусает и сапоги мне потом целует! Ненавижу стерву! — Не упивайся злостью, а то ею же и подавишься, — назидательно проговорил Чонхо и похлопал Соджуна по плечу. — Я пойду в кусты отлить, а ты тут за вещами приглядывай, чтобы ничего не сперли. А то голодных ртов много. Соджун заверил, что «все пожитки будут в сохранности», после Чонхо, отойдя на приличное расстояние, вновь прощупал внутренний карман плаща, рубахи и голенище, дабы проверить сохранность рассованных повсюду монет. Узнают — перережут горло в ночи и спихнут всё на несчастный случай. Никому, даже таким простым и на первый взгляд добрым парням, как Соджун, нельзя доверять. В моменте жадность может взять верх, даже если потом человек очень будет жалеть. Отойдя достаточно далеко, Чонхо поёжился от вечерней прохлады, засомневавшись, стоит ли оно того, но всё же огляделся по сторонам и спустил штаны. Однако не успел как следует управиться с нуждой и одеться обратно, как услышал ругань, громкие вскрики да лязг металла. Не на шутку испугавшись, Чонхо схватился за палку, опасаясь того, что на них напали кочевники или какие разбойники, но вернувшись в лагерь, понял, что всё куда… — Какого хрена вы тут жрете баранину и хаваете за обе щеки, пока мы питаемся объедками?! — кричал тот самый хромой на одну ногу мужчина, держась за покрывшуюся пупырышками ожогов руку, пока содержимое походного котла, в котором варился суп для полковника и других воинов, растекалось по траве. — Мы тоже люди, а не собаки, мы тоже жрать хотим! — Уймись, селянин, пока тебе башку не оттяпали! Ты пришел в армию, а не харчи полковника жрать! — прикрикнул один из воинов, успевший наполовину обнажить свой меч. — Ты разговариваешь с воинами, а ты пока никто! — Я — никто?! Я человек! Ясно вам?! Человек! — заорал, затопав здоровой ногой, мужчина. Все остальные присмирели, стараясь не шевелиться, а полковник Нам наблюдал за всем этим тяжелым и ничего не выражающим взглядом. — Мы все устали, вы тут каждый хаваете за троих! Когда я шел в армию, то рассчитывал!.. — На что? — спросил полковник Нам, уперев руки в бока и угрожающе шагнув по направлению к мужчине. Чонхо показалось, что у него кровь стынет в жилах. — На что ты рассчитывал, м-м-м? На то, что здесь будет императорский стол и портшез для каждого селянина вроде тебя? Слуг и личный экипаж? На кушанья заморские? — он склонил голову вбок и чуть поморщился от неприязни. — Я повторяю свой вопрос: на что ты, вонючий селянин, сука, вообще рассчитывал?.. Вместо ответа мужчина издал противный и громкий хрипящий звук, после чего харкнул прямо в лицо полковника. Слюна забрызгала тому щеку и уголок губ, глаза зажмурились, а Чонхо и вздохнуть не успел, таращась на происходящее во все глаза, как мужчина уже оказался поставленным на колени и битым сапогом одного из воинов в живот и больную ногу. Полковник только брезгливо стер слюну рукавом, едва заметно оскалился и пристально оглядел всех присутствующих. — За неподчинение полагается смерть, но я буду милосердным, — прошипел он, глядя на крестьянина, и указал одному из воинов на хворостину. — Дам шанс выжить. Привязать к дереву и выпороть двадцатью ударами. Будет назиданием всем, кто решится на подобное. Остальным — смотреть! — Вы не можете! Вы не имеете право! — заверещал мужчина, оттаскиваемый под мышки к ближайшему дереву. Бедняга пинался, брыкался, но хромой, против двух взрослых воинов, он бы не выдержал. — Нет, нет! Нет! Я только хотел!.. — пощечина, вторая, третья, и по губам и носу мужчины потекла кровь, а потом его принудили обвить руками ствол и связали запястья вместе. — Нет! Прошу!.. Нет, нет! — Вот что бывает с теми, кто дерзит вышестоящим по чину! — громогласно воскликнул полковник, пока мужчине разрезали рубаху со спины и что-то делали с хворостиной. — У меня нет кнута или плетки, чтобы продемонстрировать вам наказание в полной мере, однако и этого будет достаточно! Вы теперь не неотесанные селяне, вы почти вступили на службу самому императору! И подобные выходки никто не потерпит!.. Чонхо слушал полковника вполуха, с замиранием сердца наблюдая за тем, как один из воинов берет хворостину, похожую на длинный прут, и наносит первый удар, оставивший на спине мужчины продолговатую кровавую полосу. — И если вы надеялись пойти за легкой жизнью, то вы сильно ошиблись! — продолжал тем временем полковник, никак не реагируя на свист прута, рассекавшего сначала воздух, а потом одряблевшую от возраста кожу. — Всем встать и смотреть. Увижу, что кто-то отвернулся — будет следующим! Поначалу Чонхо пытался считать удары, но сбился практически сразу, как только увидел, как корчится и вопит мужчина, бьющийся в конвульсиях боли и пытающийся выпутать руки из крепкого узла. Кровь смочила разорванную рубаху, штаны, вся спина стала напоминать рубцы, и вскоре ошметки кожи между ними стали отслаиваться и отваливаться, чуть ли не разлетаясь по воздуху. Чонхо ко многому был готов, многое представлял, но это оказалось отнюдь не тем же самым, что воочию наблюдать мучения человека, пусть и заслуженно наказанного. Мужчине недолго оставалось верещать, на восемнадцатом ударе — оказалось, что секший воин вел счет — всё тело мужчины обмякло, а голова повисла набок, а глаза закатились и застыли, покрывшись мертвенной пеленой. — Сердце остановилось, — спокойно прокомментировал воин, и полковник кивнул. — Похоронить его. А остальным — спать! И чтобы я не слышал ни звука! — прокричал полковник Нам и скрылся в палатке. — Слышал? Пойдем! — прошептал Соджун, подергав рукав Чонхо, стоявшего совсем недалеко от места порки. — Постараемся уснуть… Он сам виноват, напросился. Думал так — молчал бы лучше или обсуждал шепотом, а не вот так вот… Верно ты говорил — нужно держать язык за зубами. Чонхо только, сглотнув, кивнул и сам не заметил, как улегся на свое сооруженное ложе, накрывшись пледом с головой. Ни треск костра, ни ночная прохлада не убаюкивали, по коже до сих пор бежали мурашки от увиденного да чудились отлетающие ошметки кожи. Права была мать: Чонхо оказался не готов лицезреть подобные сцены. Драки, кровь, ожоги — что угодно, но не такую показательную порку. Уснуть удалось по меньшей мере через пару часов, однако в ушах и потом звенели эти крики и вопли.

◇─◇────◆─◈─◆────◇─◇

Весло рассекало спокойную гладь воды, создавая небольшие волны и круги, и паромщик плавно подводил большую, искусно расписанную мастерами деревянную ладью к берегу. За спиной всей королевской четы стояло большое количество знати. Каждый только и ждал, когда можно будет ступить на свое судно и отправиться вплавь по мелководной, пусть и довольно широкой реке, отдав первую дань уважения и почитания духу Чвихану, столь любимому и обожаемому в народе. Уёну казалось, что никогда еще этот праздник не отмечался с таким размахом, чтобы из городка неподалеку слышались веселые крики и обильно сочилась радость. Музыканты наигрывали веселую мелодию, но петь пока никто не спешил, дожидаясь ладей. — Прошу, дорогая, — Юнхо первым ступил на палубу и протянул руку роскошно разодетой Хаюн, заплетшей длинные волосы с легкой проседью в причудливые косы. Императрица грациозно вложила свою ладонь в мужнину и легким шагом ступила на ладью, после чего Юнхо улыбнулся и поманил к себе малышку Дахи. — Вот так, моя хорошая, садись возле мамы. Уён, забирайся! — Сначала Ханбёль, — Уён широко растянул губы и помог довольной сестре, затем подсобил в шутку дерущимся братьям и только потом забрался сам. — Так красиво… — в изумлении проговорил он, глядя на развешанные на ветках деревьев бумажные фонари, что сопровождали путников на протяжении всего плаванья. — Да, в этот раз я решил не скупиться, — кивнул Юнхо, казавшийся внешне довольным и счастливым, но что-то в его взгляде и голосе всё равно было не то, и Уён это чувствовал. — Как только раздастся залп, не забудьте о шафране, — он кивнул на небольшую корзинку с цветами, что стояла у них в ногах. — Папочка, а почему шафран? Почему не другой цветок? — полюбопытствовала принцесса Дахи, сдерживающая свой детский восторг только из-за матери. — Почему не, скажем, роза, незабудка или что-то еще?.. — не получив ответа, она низко склонилась над водой, любуясь отражением фонарей, но Ханбёль быстренько усадила сестру на место. — Почему, пап? Ну почему, почему?! — Да какая разница, почему?! — воскликнул принц Сонхо и затем совсем не царственно показал Дахи язык. — Всё у вас, девчонок, цветочки на уме! Я жду поединков! И сам собираюсь участвовать! — он едва успел уловить недовольное лицо матери и тут же крикнул. — Да, буду! Ты мне этого не запретишь! — Сонхо! — повысил голос Юнхо, и только тогда Сонхо присмирел. — Между прочим, Дахи задает правильный вопрос! Тебе бы тоже не помешало изучить традиции и значение ритуалов, которые мы проводим во славу дочерей и сыновей Халазии! — он грозно посмотрел на сына и затем повернулся к Дахи, ласково взяв ее за руку. — Милая, мы сегодня отмечаем праздник духа Чвихана, благодаря нему у нас появилось веселье и… м-м-м-м… — Юнхо слегка замялся. — Страсть. Это такая вещь, которая возникает у мужчины к женщине, и наоборот, когда они становятся взрослыми. Шафран является символом и того и другого. А сам Чвихан родился в воде — самой непостоянной стихии, поэтому как дань уважения, мы должны будем опустить цветы в реку. Понимаешь? — А дети что, всегда рождаются в воде? — спросила, похлопав глазами, Дахи, отчего Ханбёль и Уён переглянулись и тихо посмеялись. — Нет, милая, только дух Чвихан родился в воде. А ты родилась у мамы из животика, — Юнхо положил ладонь на живот отрешенно смотрящей по сторонам Хаюн, отчего ее лицо чуть вспыхнуло румянцем. Уён впервые видел, чтобы она так реагировала на прикосновения мужа, но постарался не слишком выдавать своего удивления. — И все твои братья и сестрички тоже родились из животика мамы, за что я ей очень благодарен. — А Уён?.. — Дахи повернулась к нему с непонимающим взглядом. — У него же другая мама, да? А почему? — Расскажу, когда станешь старше, — ласково проговорил Юнхо и смолк. Идиллия, которая на несколько секунд воцарилась в ладье, вдруг вновь испарилась. Уёну не нужно было смотреть на Хаюн, чтобы понять, с каким выражением на лице она сама глядит на него, но менее виноватым он себя чувствовать не стал. Словно его не должно здесь быть, будто он занимает место… того, кто не может с ними праздновать, а лежит, прикованный к постели навсегда. Ранее Уён всегда плавал в ладье с кем-то из молодой знати, но в этот раз Юнхо настоял на том, что он должен быть с ними, со своей семьей. И словно прочитав его мысли, или же это тревога отразилась на лице, Ханбёль осторожно, чтобы никто этого не увидел, взяла Уёна за руку у них за спинами в знак поддержки. Ладьи двигались по реке неспешно, с каждой были слышны подхватываемые ветром перешептывания, но скоро эта идиллия разрушилась, стоило только вспыхнуть залпу. Усеянное звездами небо тотчас окрасилось в самые разные цвета: от красного до зеленого и голубого. Искры складывались в причудливые формы, мерцали, и Уён широко улыбнулся, любуясь фейерверком. Дахи захлопала в ладоши от восторга, и в этот раз даже Хаюн ничего не сказала и не покорила за ребячество. — Так красиво… Настоящее чудо света, — проговорила Ханбёль, с блаженной улыбкой взглянула на Уёна, первая протянула руку к цветку шафрана и осторожно опустила его лепестки на водную гладь. Как раз в этот момент шаманка затянула песню под веселую мелодию, наигрываемую музыкантами, плывущими на отдельной ладье. — Каждый должен опустить по пять цветков, — сказала Ханбёль, обратившись к Дахи. — Смотри, вот так, осторожно. Не наклоняйся слишком сильно. — Глупости какие-то… — пробурчал Минсо, всегда говорящий то же самое, что и Сонхо, и небрежно бросил шафран в воду, на что Юнхо и Уён синхронно поцокали. — Пап, ну когда уже на берег? — Потерпи, — цыкнул Юнхо, наблюдая за тем, как Уён выкладывает из цветков пятиконечную звезду. — Красиво… Но по-моему, не самый лучший знак в трактовке шаманов, разве нет? Несет беду и несчастья. — Почему же? Так еще рисуют человека, — возразил Уён, с толикой грусти смотря на то, как его рисунок постепенно теряет очертания. — Голова, руки и ноги человека, как звезда. Так сонби говорил. И вообще знак это в основном хороший, символизирует мечту и высокие стремления. Не зря же императора Пак Сонхва так назвали. Его имя буквально означает «звезда». — Чх!.. — хмыкнул на это Юнхо. — Пусть хоть что означает! Всё равно самозванец! Твое имя вот, например, символизирует храбрость. Будем верить, что я не ошибся, когда выдумывал… Вода пестрела цветами шафрана, плывущими к излучине, когда все ладьи вновь причалили к берегу, а затем всё шествие во главе с королевской четой отправилось во внутренний двор дворца, украшенный фонарями и гирляндами. Дахи нашла свою няню, схватила ее за руку и отправилась вместе с ней и другими девочками запускать воздушных змеев. Минсо и Сонхо, как и ожидалось, ринулись в оружейную, рассчитывая на то, что им разрешат поучаствовать в поединках. А Юнхо и Хаюн заняли свои троны на построенной специально для них возвышенности. Ханбёль и Уён сели чуть ниже и синхронно потянулись к выложенной на золотом блюдце нарезке из фруктов. Слуги поспешили принести вина, которым уже упивалась вся знать, хватая кубки с фуршетных столов. И только страже было невесело. — Генерал, хватит там стоять, ничего мне тут не угрожает! — воскликнул Юнхо, дотянувшись до плеча Сана и дернув за него. — Выпей со мной, вспомним старые-добрые… Помнишь, как раньше мы напивались до того, что Ханыль нам уши выкручивала? И отец мой потом кричал, что негоже нам вливать в себя вино прям из бочки! — прикрыв рот ладонью, Юнхо расхохотался, а Хаюн тут же поджала губы. — Вы несколько ошибаетесь, Ваше Величество, — Сан позволил себе легкую улыбку. — Я только пил, причем немного, а Вас пытался оттаскивать от бочек. А Ханыль потом выкручивала мне уши за то, что я за Вами не уследил. Но сейчас я при исполнении, Ваше Величество, и не могу себе позволить веселья. — Отчего же, генерал? Если император настаивает, то это еще полбеды. Беда придет, если к нему присоединится императрица, — практически пропела Хаюн, жестом приказала служанке принести еще кубок и самостоятельно наполнила его ароматным теплым вином. — Пейте же, сегодня праздник. Мой дорогой супруг прав: ничего чудовищного сегодня не случится, — Хаюн подошла к Сану и настоятельно протянула ему золотой кубок. — Матушка, кажется, генерал не хочет… — попыталась осадить ее Ханбёль, но смолкла под грозным взглядом матери. — Что ж, если просит еще и императрица… — Сан посмотрел на кубок с сомнением, но всё же потянулся к ремням доспеха на запястье, однако не ожидал, что Хаюн поможет ему с этим, лично стянув железную перчатку. И что-то кокетливо-хитрое промелькнуло в ее взоре. — За Ваше здоровье и светлый праздник… — протянул чуть опешивший Сан и сделал внушительный глоток, после чего опустил кубок на стол. — Думаю, на сегодня этого достаточно. — Каким ты всё же стал занудой! Иногда я жалею, что сделал своего лучшего друга генералом! — загоготал Юнхо, уже успевший осушить свой кубок и приказав вновь наполнить его. — И предложил бы я тебе поучаствовать… А впрочем, почему нет! Немного погодя здесь покажутся юнцы, которые меч даже не научились держать, я хочу видеть, как ты побеждаешь! — Ваше Величество, боюсь, я здесь не для забав. Но принц Уён мог бы продемонстрировать то, чему он научился, — в подтверждение своих слов Сан строго кивнул чуть удивленному Уёну, отчего Ханбёль вдруг испуганно зажала рот ладонями. — Не беспокойтесь, принцесса, с Вашим братом всё будет хорошо. Уверен, что сегодня он будет великолепен. — Веселье мужчин слишком странное! Их не пугает кровавая бойня, зато пугает женщина, истекающая кровью раз в месяц, — усмехнулась Хаюн, тоже осушив свой кубок и поставив его на стол. — У женщин битвы совсем иные и часто даже более опасные. Но… — оборвала она вдруг сама себя, медленно привстав с кресла. — На то вы и мужчины, чтобы биться. Пойду найду сыновей, не хватало еще, чтобы они переоделись, украв доспехи у какого-нибудь оруженосца. С этим Хаюн упорхнула, а Ханбёль убежала к Дахи, когда та закричала, что ее воздушный змей улетел и что в этом виновата какая-то другая девочка. Юнхо проводил их всех взглядом и вновь сделал внушительный глоток, а потом снова и снова, вино не успевали доливать. Все знали, что пьянеет император быстро, так как позволяет себе так спокойно и непринужденно провести время крайне редко. Сегодняшний день был как раз одним из таких. — Мы с Ханыль познакомились на празднике духа Чвихана, — вдруг тихо и протяжно проговорил Юнхо, смотря в пустоту и обращаясь то ли к Сану, то ли к Уёну. — Мы с родителями тогда сели в ладью, всё было как обычно: фейерверк, восторги, веселье, фонари… Я опустил шафран в реку и пустил вплавь, как вдруг он коснулся чьего-то небольшого суденышка, случайно поравнявшегося с императорским. Я поднял взгляд и… Мне показалось, я никогда раньше не видел таких глаз. В них было всё: река, небо, звезды, свет, радость и доброта… — Юнхо тепло улыбнулся, но после тут же скривился, словно от слез. Язык у него заплетался. — Ханыль тогда смутилась, отвернулась, покраснела, прошептала извинения… И в тот момент я понял, что мое сердце бьется слишком часто. Но я был уже обещан другой… Знал, что должен находиться рядом с ней каждую минуту праздника, говорить, делать комплименты… Однако ж… — Вы находились весь вечер рядом с почившей императрицей, а не с матушкой? Вы были обещаны ей, не так ли? — спросил Уён, склонив голову набок. В его сердце еще не было любви к женщине, но он так много слышал об этом чувстве, что каждый подобный рассказ захватывал дух. — Как только мы ступили на берег, я пошел искать ее, мою Ханыль, она пускала воздушных змеев вместе с другими. Семья Чхве не была слишком знатной или богатой, мне кажется, никто не видел той красоты, которую вижу я… — продолжил Юнхо. — Я смотрел на богато расшитое платье Хаюн, а потом — на старое и простенькое Ханыль. И какие же они были разные!.. Не платья, их обладательницы. Уён мельком взглянул на Сана. Его лицо не выражало ровным счетом ничего, как и всегда, но было и в нем что-то неподдельно тоскливое. А Юнхо всё не мог успокоиться и продолжал рассказывать дрожащим голосом. — Хаюн еще тогда закатила сцену ревности, якобы случайно пролила вино на платье Ханыль. Та не злилась, даже тени недовольства в ее глазах не пробежало, а я утащил ее подальше ото всех, к бочке с водой. Помню, Ханыль тогда… — Юнхо тихо и тепло рассмеялся. — Она кричала: «Ваше Высочество, что Вы делаете?!», «Прошу Вас, встаньте с колен, что об этом подумают, если увидят?!» А мне было всё равно, я уже тогда понял, что весь мир к ее ногам готов сложить, не то что встать на колени. Сан прибежал на крики, думал, что я хочу что-то сделать… Ты, сынок, его знаешь!.. — Мы подрались, — подсказал Сан, усмехнувшись. — Я подумал, что Его Высочество хочет совершить насилие над моей сестрой. — Да, он тогда даже на статус не посмотрел. Просто набросился на меня и сказал, что никому не позволено трогать его нуну и что если понадобится, он прямо там меня и добьет! — активно закивал Юнхо и выпил еще. — Я тогда приплелся с разбитой губой и с синяком под глазом, Ханыль так долго извинялась за недопонимание, стала промывать нам обоим раны и рассказала, как нас самом деле всё было. Сан, впрочем, всё равно не извинился, сказал, что много чести. — И Вас за это даже не высекли, генерал?.. — спросил удивленный Уён, на что Сан только отмахнулся. — А я никому не рассказал. Увел Ханыль на подвесные качели в далеком уголке сада и провел с ней, может быть, всего несколько минут, а может и несколько часов. Нас, наверное, искали, но я не мог отойти от нее ни на шаг, — Юнхо провел по нижней губе костяшкой указательного пальца и хмыкнул. — Ханыль не дала себя поцеловать, сказала, что всё это несерьезно, но даже проснувшись утром, я понял: она та, кто предназначен мне самой богиней. Семья Чхве была в столице еще три недели, и я… Впрочем, это уже другая история. Но с того дня и впредь никто не смог заменить мне мою милую Ханыль… И вряд ли сможет. — А моя мама — она?.. — спросил вдруг Уён, и Юнхо, бледно улыбнувшись, потрепал его по волосам. — Юнхи была прекрасной и доброй женщиной, моим утешением и моей опорой, но главное — подарила мне тебя, однако это была не любовь, а… Порыв, желание, чтобы рядом был кто-то, кто не будет злобно усмехаться, как это делала Хаюн. Если бы она тогда… — Юнхо схватился за голову и сморщился. — Не знаю, хороший ли я отец, Уёни, но один совет могу дать. Как только ты встретишь девушку, которую полюбишь всем сердцем, что бы ни случилось, какими бы ни были препятствия, никогда и ни за что ее от себя не отпускай. Даже если позже вас что-то разлучит… Поверь, те короткие дни счастья, что вы проведете вместе, будут стоить последовавшей боли. Уён только молча согласился, но задуматься о словах отца у него не оказалось ни времени, ни возможности, потому что объявили турнир поединков. Придется сражаться со знатью, на всеобщее обозрение, и права на ошибку здесь нет. Только бы не ударить в грязь лицом и не опозорить генерала Сана вместе с отцом… Да и Ханбёль… Она смотрит с такой надеждой и опаской, будто бы Уён отправляется не на обычное развлечение, а на настоящую бойню. Хотя, надо сказать, и сам Уён так к нему не относился. Он не стал надевать слишком много доспехов или хвататься за лучший наточенный меч, не видя смысла так показывать свое волнение и уязвимость. Многие поступили точно так же, и это тот самый случай, когда не следовало выделяться из толпы. Уён так долго следил за маневренными поединками остальных, поглядывая на Сана, который то кривился, то поджимал губы, то цокал и качал головой. Для него каждый из сражающихся — по сути своей неумелый юнец, который и битвы настоящей никогда не видывал. Но Уёна смущало, что он точно такой же. И меньше всего ему хотелось разочаровать своего учителя, возлагающего такие громадные, практически неподъемные надежды. — Гляжу, бастард выполз из-под императорского ханбока и решил на деле показать, чем заслужил обучение у самого генерала Сана? — послышалось слева. Уён обернулся, стараясь ничем не выдать свою злость, проснувшуюся из-за прозвучавших только что слов. Светловолосый молодой человек был ему не знаком. — Что так таращишься? О тебе все знают. У моего папашки тоже есть бастарды, однако ж он не наряжает их в цвет нашей семьи, — продолжал молодой человек. — Вы знаете мое имя и многое обо мне. Как жаль, что я не знаю ничего о вас, — холодно ответил Уён и вскинул брови, когда один из ныне сражающихся ловко разоружил другого. — Если хотите, можете представиться. — Ро Ынхёк. А мне казалось, что бастарду дали хорошее воспитание, наравне с принцами… Ну что ж, бастард, — он повернулся к Уёну и отвесил ему кривой поклон, — как насчет сразиться в поединке? Я себе противника еще не выбрал. — Почту… — Уён хотел было добавить «за честь», но передумал. — Согласен. Этот напыщенный знатный индюк не стоил даже того, чтобы снисходить с ним до обыкновенной вежливости. Пора уже начинать защищать себя и свой статус, пусть это было и трудно из-за внутренних противоречий. Когда предыдущие воины закончили и якбан провозгласил своего сына победителем, Юнхо лениво приказал звать следующих. Тяжело вздохнув, Уён покосился на Ро Ынхёка, сжав челюсти, но взглянув на Сана, тут же успокоился. «Отключить эмоции, контролировать их, держать в узде свои злость и гнев». Это первое и самое основное напутствие. Второе — правильно сжать меч. Третье — «если поспешишь атаковать противника, не зная его намерений, то можешь потерять ритм и победить будет нелегко». Намерение четкое — унизить бастарда. Уён этого не позволит, а… заставит противника делать то, что нужно ему. Как только оппоненты оказались лицом к лицу друг с другом и поклонились, Уён вновь поймал на себе взгляд Сана и получил его едва заметный ободрительный кивок. Гонг спел свою песню. Бросившись первым с рубящим ударом, Ынхёк почти подпрыгнул в воздухе, заставив Уёна увернуться, и вытянул руку, махнув лезвием вбок. Сильный выпад. Когда не можешь на что-то решиться, оставь как есть, «просочись» в противника и в нем найдешь нужный способ добиться победы. Гнев, желание быстрой победы и быстрота — вот сильные стороны Ынхёка. Уён успевал уворачиваться и отбиваться, лезвия пели, соприкасаясь друг с другом. Новый рубящий удар Ынхёка пришелся по середине меча, но тут же с силой был отбит и пошатнулся, и Уён воспользовался секундной заминкой и полоснул острием по ноге противника, заставив того припасть на одно колено. Однако Ынхёк оправился быстрее, чем снова удалось напасть, и Уён отпрыгнул в сторону, практически до конца вытянул руку, изобразив удар, однако как только соперник попытался его отбить, наклонил корпус и ухватился за пояс противника, повалив того наземь, но не дожал, потому что Ынхёк среагировал молниеносно, ударив Уёна по виску рукоятью и отбросив от себя. Дальше всё происходило быстро. Каждый из них то наклонялся, то делал выпад, старался метить в открытые места, в частности — ноги и руки. Когда поединок лишь ради развлечения, то стоит помнить, что главное — разоружить противника и не дать ему снова схватиться за оружие. Развороты, шаги назад, в сторону, полшага вперед, чуть поджать к себе локти — Уён понял, что выполняет всё это на уровне рефлекса и понял, что его противник разозлился не на шутку: быстрой победы не вышло. Лязг оружия не прекращал звенеть в ушах, и теперь инициативу на себя взял уже Уён, стараясь не давать Ынхёку ни секунды покоя и продыху, то нанося тут же отбиваемые рубящие удары, то скрещивая мечи у собственной груди. Пора бы с этим уже заканчивать. Пригнувшись, Уён избежал удара, расслышав только свист рассекаемого воздуха, и напал снизу, стараясь ударить по металлическим перчаткам, которых сам был лишен. Ынхёк зашипел от легкой боли, и после этого наконец-то можно было добивать. Нападение, снова, снова, снова… Противник практически был вжат в дерево, и вот тогда-то Уён вновь рубанул по пальцам, заставляя их разжаться. Избежав последней атаки Ынхёка, Уён подставил тыльную сторону своего меча, отвел назад, держа острие неподвижным, а потом резко и со всей силы выбил орудие у противника из рук и наставил свое на его грудь. — Это мой сын! Он победил! Ай как хорош, как хорош! — закричал тут же Юнхо, зааплодировав, и всем остальными пришлось повторить за своим императором, пусть и на лицах многих не было написано ни удовольствия, ни счастья. Но Уёну было всё равно, потому что среди прочих он таки различил гордый взгляд своего учителя, и эта награда была дороже всех похвал мира.