Тератома Сознания

Замедленный шок, канавы с водой Бетонные стены, сырая земля Железные окна, электрический свет Заплесневший звук, раскалённый асфальт А мир был чудесный, как сопля на стене А город был хороший, словно крест на спине А день был счастливый, как слепая кишка А он увидел солнце!

— Егор Летов. «Он Увидел Солнце»

      Я со своей женой Кагуей жил совсем недалеко от департамента на четвертом этаже небольшой девятиэтажки, в трехкомнатной квартире, купленной с расчетом на то, что пройдет еще немного, и по нашему дому будут бегать маленькие узкоглазые сорванцы с вест-вирджинийский акцентом моих родных мест на шоссе от Анстеда до Голи, где мой отец работал на снегоуборке, а мать шила.       Мой старик сначала был против того что бы я имел дело с иностранкой, тем более азиаткой — он был мужик старой закалки, герой ржавого пояса с поуком под мышкой и бриджисами на ногах, который любил пить пиво сидя на терраске и глядеть на виды Сьюелла, и ко всем нисеям относился с долей пренебрежения. Впрочем, когда он с ней поговорил по видеосвязи, все вопросы сразу снялись, она даже внешне ему понравилось, хоть восточные стандарты красоты с их миниатюрными девушками без форм максимум смешили его. Ровно так же с матерью, которая вначале пыталась протолкнуть меня местным сердцеедкам, ну а я, как и любой молодой парень, заставший расцвет интернета, слал это все к чертям собачьим и гнул свою линию, воодушевленный надеждой на светлое будущее, которое ощущалось особенно сильно после одиннадцатого девятого: тогда сразу после новостного репортажа по телевизору шли «Эксперименты Лэйн» и это еще больше заставляло почву уехать из-под ног, оставляя тебя одного в новой реальности, переходящей в виртуальность. Тогда мир изменился безвозвратно, и ты чувствовал новое тысячелетие на кончиках пальцев.       Я открыл глаза: в Японии утро всегда скромное, плотная застройка не дает солнцу проехаться по козырькам крыш, спуская с них свои лавины. Мне на ум пришли брошенные развалюхи-дома, оставленные такими же как я иммигрировавшими, и хрустящие трупики мух, которыми были устланы подоконники.       Я встал с кровати, и оперевшись на чистенький подоконник с единственным цветком, стоявшим в углу в своем миниатюрном домике, какое то просто растение, которые обычно ставят себе домохозяйки. Почти как фикус или Вольво, но элегантнее, женственнее, вкус, черт бы его побрал, и восточный менталитет с его созерцанием.       Оглянулся на белые стены. Минималистичное, «отельное», как я его зову, оформление, белоснежные простыни, контрастная палитра монохромных тонов, ламинат, на стене над кроватью висела «Среди Волн» Айвазовского, хоть я и хотел «Путь В Ночи» Куинджи. В итоге решили Айвазовского повесить в спальне, а Куинджи на кухне.       Я усмехнулся каламбуру.       Моя пассия обычно вставала чуть позже, так как у меня рабочий день начинался чуть раньше, она учительница. Я слегка улыбнулся, и подошел обратно к кровати, легонько чмокнув ее в лоб, отчего она немного насупилась и по-кроличьи задергала носиком.       Она шептала сквозь сон… — Да, мои подданные… подчиняйтесь… — у нее был легкий бзик на почве самоуверенности, но так как оно не загораживал ее сострадания и человеческих качеств, это превращалось в своеобразную, очень сексуальную изюминку. — Да… луна… луна близко… мы летим-м-мои подданные. — я чуть хихикнул. У нее были черные волосы примерно по плечи, матовые. Глаза были того-же цвета, и для своих лет она выглядела очень молодо, по крайней мере, по моим меркам. Относительно меня, она была скорее карманным пирожком. Для меня почти все азиаты это ребетня и гномы, хах.       Я пошел на кухню и заварил себе кофе, после чего вытянул из холодильника четыре яйца, молоко, сыр, бекон, и зелень, какая в это время года в ходу. Обычно здесь принято завтракать по шесть-семь блюд при условии что порции будут с мой большой палец: не люблю такое. Кагуя пыталась меня приучить ко всем этим традициям, но из всего этого я нормально воспринял только чайную церемонию, и пришлось ей смирится, что янки-аппалача из меня не выбить никакими палочками. — Доброе утро… — донесся заспанный голос сзади меня, пока я накидывал сверху на омлет с беконом куски сыра и зелень. — Доброе, Каги-тян. — ответил я, перебрасывая все на тарелку.       Я оглянулся, и увидел, как она смотрит на меня странным взглядом. — Погоди… я не помню, ты вчера домой приходил? — по-видимому, поняв что она только что сказала, она недоуменно акнула.       Я рассмеялся. — Ты уснула раньше чем я пришёл. — объяснил я. — А пришел я… в шесть вечера. — после этого я снова хихикнул, а и без того большие глаза Кагуи были готовы выкатиться из орбит. — Вот как… — она чуть потупилась. — Почему ты меня не разбудил? — Ну ты так сладко спала, вот я и решил, что лучше просто перенести тебя.       У нее новый класс, причем судя по всему, из диких. К тому же обычно разделявшая с нею невзгоды напарница Хирацука Шизука опять куда-то пропадает, и уходит раньше обычного. У нее такое происходит, когда она пытается сойтись с новым парнем. Она очень хорошая женщина, только не умеет этого показать.       Я вновь рассмеялся.       Мы сели завтракать: Каги-тян быстренько приготовила себе трапезу по фэншую. — Чем вчера занимались? — спросила она. — Дела с этим парнем дальше не двигаются? — Вообще нет. — ответил я, уплетая за обе щеки. — У Като я чувствую скоро паранойя начнется, по мне так он просто слаб духом для такой работы. — Он дерганный. — заметила она. — Когда он к нам приходил в гости, это ясно было видно. — Ага. В этом то и дело. — на моей тарелке оставалось совсем немного. — Он слишком серьезно все переживал даже когда был просто моим помощником, а сейчас, это ужас просто. — я ковырнул вилкой. — Попытался отвлечь его, и подсунул какое-то простое дельце, надо было допрос провести и… — я скрипнул вилкой по тарелке, будто пытался проткнуть ее от досады.       Каги удивленно посмотрела на меня. — И что? Что тут может быть? — Такое ощущение будто в болото полез. — сказал я, дожевывая последний кусок. — Дело явно не чистое. — У вас не будет из-за этого проблем не будет? — напряженно спросила она.       Я хмыкнул. — Вроде как не должно быть. Ладно бы я в каких то секретных архивах это достал, а так, у нас весь отдел с него пылинки смахивают, языки ведь как помело. — усмехнулся я. — Не бойся. — я подошел и чмокнул ее в щеку. — Все будет нормально.       Она рассмеялась и утерла щеку от следов кофе с моих губ.       Я взял свою тарелку и отнес ее в раковину: утром посуду моет она, после обеда я, вечером мы оба.       Я умылся и оделся, и еще раз на прощанье поцеловал жену, после этого вышел из дома.       По дороге на работу я проезжал по спальной улице, и увидел на стене одной многоэтажки надпись: «Достоин ли я прощения, Саки-сан?». Я усмехнулся.       Такие надписи я вижу уже не в первый раз. Было «ты все еще любишь меня, Саки-сан?», «ты простила бы меня, Саки-сан?», «ты бы прикончила меня, Саки-сан?», они все выполнены в едином стиле, будто валиком кто-то писал, буквы ровные, черно-белые, а ниже всегда две подписи: trustmyeyes и nothernlightsuicide. Обычно рядом с этой надписью всегда нарисован символ — заключенное в кольцо красно-черное изображение аиста с кривой шеей и симметричными крыльями в виде этакой мозайки.       Скорее всего, какой-то парень пытается извиниться перед своей девушкой. У нас как раз в департаменте директора зовут Сонодзаки Саки, и она рассталась со своим молодым парнем-художником, так что мы над ней ехидничаем по этому поводу часто. А второй подписью nothernlightsuicide часто подписываются эти эмблемы марабу. Насколько мы знаем, это делает некто Нокемоно Нагата, как раз из джей-энэкси, это их знак.       Заморочки вышки такие заморочки вышки… лучше бы на драгдилеров столько усилий бы тратили, а то деньги в наркобизнесе есть, а последнего толкателя мы поймали месяц назад, кличка Энцо Гиннаци. Да и он торговал таблетками, которые были не вреднее порошка от кашля, просто их только по рецепту отпускали. Кажется, даже Като такие пьет.       Я подъехал к департаменту, и быстренько проскочил к кабинету…       Вначале я подумал, что ошибся помещением, и зашел в кладовку. Еще раз перепроверил: номер правильный. В кабинете не было ничего… картотеки, факса, принтера… фотографии его девушки, стоявшей под монитором… самого монитора, компьютера, столов, даже жалюзи с окна куда-то пропали, даже часы со стены куда то пропали, даже… Самого Като тоже нигде не было, хотя обычно он очень торопился и приходил чуть ли не за полчаса до меня.       Я сел за стол, и еще раз осмотрел комнату, в надежде хоть что-то понять. Я полностью ее обошел. Я встал у окна. Сзади послышались шаги, но не успел я хоть что-то сделать, как…

***

— Ну что? — произнес строгий голос женщины около сорока. Чеканила как солдат, но чувствовались явные нотки истерички. Тиран. Да, голос тирана. — Они знают. — ответил ей другой, немного роботический, собранный и спокойный. Мне он кого-то напоминал, но… я не мог вспомнить кого.       Я не мог разлепить век и мне казалось, меня куда-то тащат за руки и за ноги, а — Что? — строгий голос впустил в себя оцепенение, страх перед возможным будущим. — Они знают. — повторил тот, спокойный. — Что, черт подери, они знают?! — я угадал. Нотки тирана, у которого все идет не по плану. — Этот… как его. Като? — послышался шелест бумаги, будто перелистывали какой-то толстый справочник. — Каташи Като докопался до тератомы сознания, он все знает. Он занимался делом Хикигаи Хачимана. Я думаю, немного бы прошло, прежде чем он бы обо всем догадался.       Воцарилось молчание, и услышал шаги помимо этих двух голосов: эти наверное тащили меня. — Черт, откуда он узнал? — дрожаще произнес тиран. — Все это должно держаться в строжайшем секрете, утечек не могло быть! Откуда?! — Ивато Натсу. — проконстатировал спокойный голос. — Что?! — крик. — Это дело было поручено Харуно! — Харуно-сан отправилась в санаторий с вашего же позволения. Дело каким-то образом попало в руки сотрудников, после чего им и занялся Каташи. Насколько мы можем судить, ему подсунул его этот эмигрант… — снова послышался шелест бумаги. — Марвин. — Черт… эмигрант? Все эти гайдзины такие паскудные твари… Все время суют свой нос куда не положено. Когда мы докатились до того, что у нас в полицейском департаменте работают иностранцы? — Марвин зарекомендовал себя хорошим и исполнительным работником, немногословным и не задающим лишних вопро… — К черту! Этого в комнату сто три! Ивато Натсу заковать в смирительную рубашку и в карцер, а Харуно ко мне, немедленно! — Но ведь ее курс еще не закончен. — Я сказала ко мне! — не терпящим возражений тоном сказала тиран. — Нет. — уверенно парировала ей спокойная. — Мы не знаем с чем можем столкнуться. Пока Харуно-сан не пройдет свой курс, она не может вернуться в город, это чревато последствиями. А вам, Юкиношита-сама, я посоветовала бы успокоиться и идти отсюда к чертовой матери. Доктор Аюми вам ясно сказала, что вашей дочери необходимо проходить реабилитацию каждые полгода, чтобы болезнь не вышла в рецидив? Вам настолько на нее плевать? Будьте добры идти отсюда к вашему златокудрому любовничку и успокоиться. — Черт… Ладно, Сонодзаки-сан, пожалуй вы правы. Все это так доводит меня… — устало сказала тиран. Сонодзаки-сан? Теперь понятно где я этот голос слышал. — Успокоитесь. Вы и так достаточно много делаете для нашей префектуры и нашего города. Вам необходим отдых. Полежите в горячей ванне, отдохните, выпустите пар… вам будет полезно. Я займусь всем этим. — Хорошо, хорошо… спасибо, Сонодзаки-сан, я без вас как без рук. — Можете называть меня по имени. — Так уж и быть… Саки-сан. — Вот и хорошо. Отдохните, Юна-сама, отдохните. — Тебе бы тоже не помешало иногда отдыхать… у тебя же ля-мур с тем красавчиком из Хоккайдо, чего ты не отдохнешь с ним? — А, тот… понимаешь, мы расстались. — Вот оно как… с чего это вдруг? Нашел себе помоложе? — Нет, я сама решила. — Ты дур… ой, прости. — Прощаю. Понимаешь, у него темперамент такой… он очень мечтательный, все время в облаках витает. У него любовь, романтика, горы… — Хоккайдцы они все такие. У этих людей горы, вулканы, природа, оно все в крови. Непринужденные, непредвзятые. — Но мой ведь и художник к тому же… мне больше нравятся практичные мужчины, а не витающие в облаках. — Но он совсем молодой еще, почему ты не дала ему шанс? — Пока я дождусь когда он выйдет из этого возраста сама старухой стану. — Да уж… А вы чего уши развесили? Тащите этих ублюдков в комнату и не разевайте ртов, а то рядом с ними окажетесь! — осадила она, по видимому, несших меня рабочих.       Несколько минут молчания спустя, меня принесли в какую то комнату, и приковали к стене. После этого, с моих глаз сняли какие-то нашлепки, и я смог открыть их.       Я находился в грязном помещении, сложенном из кирпича цвета гноя и крови, без окон и дверей. Между кирпичей забились насекомые, углы были увешаны паутиной. Стоявшие передо мною грузные мужчины в черных костюмах и масках быстро вышли из комнаты, громко хлопнув дверью.       Я начал оглядываться. Под потолком одиноко болталась лампочка. — Привет… — послышался слабый голос слева. Как раз рядом со мной был закован… — Като?! — удивленно дернулся я.       Он улыбнулся сквозь боль, будто половина рта у него отсутствовала, но я чувствовал добродушие в ней. Добродушие, избитое и искалеченное миром добродушие. — Да. — Как ты… что тут… я ничего не понимаю… что происходит? — почему со мной это происходит? Почему с Като это происходит? Я не эмоциональный человек, но сейчас я готов… сейчас я готов кричать что есть мочи. — Молчи-молчи, друг. — грустно хмыкнул он. — Кажется, это все, так что не дергайся.       Он хотел было положить руку мне на плечо, но тут же одернул ее, и зажмурился. — В смысле все? — Нас взяли. — сказал Като, будто это конец. — Это дело Натсу… оно касалось как раз скелетов из шкафа префекта. — он оскалился, и я увидел проступившие на коже вены — Меня вычислили по тому, что я гуглил эту блядскую болячку… — Но… — я хотел было попробовать вырваться из наручников, но не смог. — Не дергайся. — снова повторил Като. — Чем больше движения, тем сильнее давление на наручниках. — он указал взглядом на свои посиневшие ладони, по запястье обернутые окровавленными лохмотьями. — Так что не дергайся друг, не дергайся. — его голос был спокойным. Он, казалось, ни о чем не беспокоился. — Но что все-таки произошло? — Все что я понял — эту болячку нельзя гуглить. О ней нет информации в свободном доступе, если ты понимаешь о чем я. Это ловушка. Вводишь комбинацию ее обозначающую — ты труп. Ищешь по ней что-то в МКБ — ты труп. Говоришь о ней вслух — ты труп. — он, почти плача, усмехнулся. — Я уже труп. — Чего? — переспросил я в ужасе. Нет. — Я труп, Марвин. — просто повторил он, рисую ногами на полу какие-то фигуры. — Мне ввели яд.       В этот момент он повернулся ко мне всем лицом, и я в ужасе замер. Я увидел лик смерти воплоти. Лик разложения, лик болезни, лик страдания.       Правая половина его лица полностью сгнила, превратившись в кровавое месиво на проглядывавшем белесом черепе. Она почернела, и в расширенных глазницах пульсировал гной. На месте щеки зияла дыра с гнилыми остатками зубов. Глаза покраснели и будто сузились, впали вовнутрь. От падавшей туда тени казалось, что они бездонные. Вторая часть только начинала гноиться, и была покрыта множеством мелких язвочек. — Нет. — он снова улыбнулся, как вначале: сквозь боль. — Если будешь отвечать уклончиво, то тебя отпустят. Пару лет слежки, отстранение на пост пониже — ты справишься. — кивнул он мне, а его правый глаз провернулся, практически выпадая. — Я свой выбор сделал. Я знаю что это такое. И я могу наслаждаться своим знанием еще… — он призадумался. — Часа три наверное. К тому моменту мой мозг сгниет, а яд разложит мое тело до конца. — И что это? — глупо сказал я, не подумав, не успев осознать. Но Като все понял. — Не могу сказать, иначе ты труп. Чем больше ты знаешь о болячке, тем больше о тебе знает эта болячка. Ты знаешь как ее зовут? Они знают все твои данные и готовы за любое лишнее действие вколоть тебе дозу, которая медленно убьет тебя, заставив выблевать свой желудок. — он усмехнулся.       Он расслабленно вздохнул, полностью облокотившись о стену. Сосуды продолжали гноиться и пульсировать на его лице, но его, казалось, это совсем не волновало. — Марвин. — прошептал он.       Я молчал в ответ.       Он усмехнулся. — Эх Марвин… мне кажется, я никогда в своей жизни не был так спокоен. — проговорил он с блаженной болью, будто он был на горячих источниках, и еще не совсем привык к щипающей воде. Он вздрагивал в ритме своего замедлявшегося сердцебиения. — Я уверен что будет дальше, и мне совсем наплевать, из-за чего это. — он кашлянул, с громким хрипом вдохнув воздуха. — Я будто достиг сатори. Мой мозг медленно умирает, и я чувствую свет, который пробивается сквозь головную кору в тех местах, где она окончательно превращается в усохшую сердцевинку ореха. Я освобождаюсь, Марвин. Я чувствую себя ангелом, Марвин. Я чувствую, как небо становится ближе ко мне, а я к небу. — после этого он едва вскинул голову, и посмотрел на болтавшуюся лампочку своим единственным глазом. — Марвин. — его голос еще больше охрип, будто что-то обвалилось в его горле, и загородило проход звуку.       Он вновь повернул голову ко мне. Мои глаза наливались скупыми слезами рабочего человека, повидавшего виды. Слезами, которые значат гораздо больше, чем все что можно было бы сказать. — Марвин. Забудь о тератоме сознания. — прохрипел он. — Ты не знаешь ее названия. Можешь сказать про обычную тератому. Но дальше — ни слова…       Он отвернулся от меня, и вновь посмотрел на лампочку. Его тело полностью расслабилось и застыло, а на остатках лица отразилась блаженная улыбка. В комнате воцарилась тишина.       Я закрыл покрытые влагой глаза.       Мне больше не на что было смотреть.       Я знал, что только взявшийся за свое первое дело и успешно раскрывший его молодой детектив Каташи Като был мертв.