Пэйринг и персонажи
Метки
Описание
Высыхает речка, желтеет занавеска в дверном проеме, рушатся планы о карьерах модели и путешественника. От дружеских чувств Антона остается целое ничего.
— Я вернулся! — кричит Арсений.
Маме это кажется хорошей идеей: пригласить коллег на дачу. Второе лето без папы.
(AU, где маленькие Антон и Арсений клянутся в вечной дружбе «на крови», но потом что-то идет не так. Все решается отпуском, в который выбирается всемирно неизвестная четверка, работающая в жанре сторителлинга.)
…
23 августа 2022, 05:17
Коленки в болячках. Зеленых, бурых, черных — чем мама помажет. Антон поднимается в седле и жмет на педали. Дорога из песка, и переднее колесо велосипеда мечется, как стрелка компаса.
Антон будет путешественником. Забираться на вершины, спускаться в каньоны, плавать, летать — исследовать мир вдоль и поперек.
Арсений в основном свозит кожу на ладонях и потом, гордый до неприличия, метит ладошки пластырями. Мечтает стать моделью нижнего белья. Тайком они листают журнал. Точнее, случайно ускользнувшие от родителей Антона рекламные развороты, посвященные дорогущим фиолетовым трусам. Загорелые мускулистые мужчины вытягивают ноги у бассейнов. Арсений катается по чердачному покрывалу, стараясь лечь в такую же позу.
— План такой, — друг шепчет, и Антон, извлекая из черного от грязи пальца занозу, прислушивается, — ты будешь искать локации для съемок, а я буду платить тебе за это деньги.
— А если я буду на Северном полюсе? Замерзнешь же.
— Искусство требует жертв! — Арсений, воинственно взмахнув журналом, прячет их маленький секрет под футболку.
Каждое утро — купание на речке. Давясь кашей, друзья бегут к заброшенным постройкам. Прыгают по гнилым балкам, застревают резиновыми шлепанцами в черных досках пола. После обеда — дуэль на палках. К вечеру, под присмотром папы Антона, можно разжечь костер и кидать в голодные языки всякий мусор. Иногда метательные снаряды взрываются, едва коснувшись огня. Маленький «бум» или «ба-бах» — детский хохот.
Во дворе не так интересно. Каждый год Антон упрашивает родителей забрать соседа по подъезду с собой, на дачу. Арсений умеет очаровывать взрослых. Антону бы быть таким нежным и в то же время крепким. Аристократом, сошедшим со страниц детской сказки, рыцарем для прекрасной принцессы.
По секрету: Антон специально обзывает Аленку с третьего подъезда «пустой шоколадиной», чтобы она к Арсению не приставала.
Теперь все. Кончились беззаботные дни. Арсений крутит педали впереди. Он с утра не улыбается и даже не морщится, глотая остывшую жареную рыбу.
Антон считает сосны до заброшенного колодца. Место клятвы. Арсений обещает рассказать все на месте, поэтому пока сердце испуганно колотится. Пару раз заносит в крапиву — Антон расчесывает волдыри, но едет дальше.
Безоговорочно доверяет.
Дыра, из которой несет гнилой водой. Хотя на самом деле там только мусор — однажды они приносят фонарик и высвечивают кишащее отходами дно.
Арсений ставит велосипед на подножку. Антон — ничего не меняется — бросает средство передвижения на рыжие иголки.
— Встань с одной стороны колодца, — насупившись, говорит Арсений. Его место — через зловонное отверстие.
Антон подчиняется. Под шлепанцами — хруст сухой коры, рыжих чешуек. Арсений перекидывает через дыру колодца доску. Серую, в ржавых гвоздях. Достает из кармана бумажку, кладет на середину доски, придавив камнем. Антон вытягивает шею: «А + А = ДРУЖБА».
— Положи на договор ладонь, — командует Арсений. — Закрой глаза и три раза скажи: «Я клянусь всем, что у меня есть, дружить с Поповым Арсением Сергеевичем до конца своей жизни». Повторяй!
Антон с вытянутой рукой бормочет:
— Я клянусь всем, что у меня есть, дружить с Поповым Арсением Сергеевичем до конца своей жизни.
— Отлично, — и все-таки Арсений не позволяет себе улыбнуться. — «И пусть все кары небесные обрушатся на меня, если нарушу эту клятву».
Глаза у Антона округляются. Заверещав, срывается с дерева птица. Кроны смыкаются над головами нарушивших покой леса. Порыв ветра — сосны стонут, раскачиваясь.
— Может, не надо?
— Надо!
— И пусть все кары небесные обрушатся на меня, если я нарушу эту клятву, — шепчет Антон, оглядываясь.
— Еще два раза!
Очередь Арсения. Антон шевелит пальцами затекающей руки в воздухе. От колодца отходить запрещено. Сосны завывают, бросаются рыжими чешуйками.
— Я клянусь всем, что у меня есть, дружить с Шастуном Антоном Андреевичем до конца своей жизни. И пусть все кары небесные обрушатся на меня, если нарушу эту клятву.
— А адрес? — спохватившись, восклицает Антон. — Вдруг где-нибудь в Сингапуре живет еще один Шастун Антон Андреевич или Попов Арсений Сергеевич!
— Действительно, — организатор хмурится; после минутной задумчивости произносит: — Но мы «распишемся».
— А если…
— Не мешай, — Арсений поводит плечом, и комар разочарованно пикирует на его локтевой сгиб. — Мне еще два раза.
За персональными клятвами следует общая. Четыре ладони кладутся на листок, и участники три раза говорят «Клянусь».
Арсений, обойдя колодец, берет Антона за руку. Они отмеряют три шага от колодца и встают к вонючей дыре спинами.
И тут появляется нож. Бутафорский.
Родители Арсения работают в театре. Им сбагрить ребенка — раз плюнуть и в удовольствие. Городская квартира Арсения завалена вещами, которые неизвестно откуда берутся. Черенок лопаты, прописи тысяча девятьсот первого года — что угодно.
Складной бутафорский нож наверняка оттуда. У папы Антон такого не видел. Арсений выдвигает лезвие с легким щелчком.
— Кто первый? — у Антона пересыхает в горле, голос теряется за скрипом деревьев.
— Кто первый клялся, — Арсений протягивает нож на раскрытой ладони.
— Я боюсь, — надувает губу Антон.
— Ты должен сделать это сам, — настаивает Арсений.
Солнце забегает за облако. Мир — сплошная тень, не спасающая, правда, от жары. Антон берет нож одной рукой. Другой крепко обхватывает лезвие. Представить прохладу металла.
Вжик! — рука без ножа по-прежнему сжата. Арсений кивает. Забрав нож, вытирает сухое лезвие о ближайший сосновый ствол. Внизу, у ног Антона, ползают муравьи и какие-то жучки.
Вжик! — у одного сжата правая ладонь, у другого — левая. Арсений велит разворачиваться. Друзья берутся за руки и подходят к колодцу. Три раза вокруг придавленной камнем бумажки. Затем поднимают рукопожатие над «договором». Сосчитать до трех.
Бумажка закопана у колодца. К добыче спешат муравьи.
Подорожник на то и подорожник, что в лесу не растет. Друзья прикладывают к целым и невредимым ладоням незнакомые листья. Арсений делится пластырем, который никуда больше не клеится. На обратном пути Антон говорит без умолку: как хорошо, что они научились кататься на велосипедах, держа руль одной рукой.
***
«Девочки, записываем! Рубрика «Подкаты от Арсения Сергеевича»: вы случайно не Антон Шампунь? Я бы взяла вас с собой в душ» Все четверо едут в метро. Великих шоуменов теснят со всех сторон и толкают. Антон листает записи фан-группы. Эта рукоплескающая толпа, черт возьми, все замечает. Хоть в маске выступать — вычислят по голосу. На сегодняшнем концерте Антон говорит, глядя прямо в лицо Арсения: — Мы тонем в гейской теме. Снимать нельзя, но никто не осмелится выгнать за нарушение правил хоть одного зрителя. На складных стульях собирается не больше двухсот человек. И это в душной столице, разгар отпусков. Антон придумывает свои истории. Дима, Сережа и Арсений, как и все, не в курсе. Конечно, про буллинг в видеоиграх и казус с больничной регистрацией — чистая правда. Но минуты пересохшего горла, когда Антон вещает об отношениях с девушкой, сочиняются по ночам, с сопутствующим вычислением деталей. Ира живет в другом городе. Последнее сообщение от нее — «ок» — месяц назад. Антон не находится с ответом. Они и вопрос отношений не обговаривают. В окружении легче оставаться неясной субстанцией, статусом «есть хорошая девочка». — Подержать? — предлагает Арсений, тянется к ремешку спортивной сумки. Из-за шума метро он кричит, едва не упираясь в ухо Антона носом. — А то у тебя сейчас ладонь по диагонали разорвется! На мизинце и безымянном висит спортивная сумка. Между средним и большим зажат телефон. Антон, с недоумением воззрившись на конструкцию собственной руки, мямлит: — Нет, спасибо… — Что? — орет Арсений. Качнувшись, щурится. — Не слышу!***
Нельзя ставить на будильник любимые песни. Иначе потом как дурака будет дергать, если эта композиция включится при иных обстоятельствах. Поэтому у Антона есть полное право ненавидеть все системные мелодии. Первый день отпуска — и вставать по будильнику. Арсений сидит на кухне, за столом. Синяки под глазами, отблески чужого одеколона — Антон, с подчеркнутым безразличием почесав живот, проходит к чайнику. — Хорошая ночка? — Ага. — Далеко? — «Далеко»? — Ну, — Антон давит фалангой на кнопку под значком молнии. — Далеко отсюда это место? Арсений растирает ладонью затылок, смотрит в стол. По шее размазан какой-то странный крем, под цвет кожи. Антон, прекратив выворачивать от плиты шею, идет к столу, стучит по исцарапанной поверхности кружкой. Из-под крема выглядывают синяки. — Да мы так… По городу катались. — Я после концерта устал адски, — Антон кидает в кружку чайный пакетик. — Арсений у нас вампир, — с балкона возвращается Дима. Отметив взглядом засосы, усмехается. — Укусили, вот и обратился. — Антон, это твое? — на пороге кухни появляется Сережа. Футболка в его пальцах определенно принадлежит Арсению. Антон, резко заинтересовавшись содержимым кружки, кивает. — Мое. — Как не стыдно! — в первую секунду окатывает холодным потом. Но Арсений продолжает говорить, и Антон с облегчением опирается на столешницу. — Свалили на человека сбор чемоданов! — Помалкивай, Дон Жуан, — осаждает Дима. — Сходите, кому надо, в туалет: я душ скоро займу. Прелести совмещенного санузла. За окном разогревает стремительно. Десять утра — плюс двадцать пять. Дима и Сережа щеголяют в трусах. Арсений, подстраховывая ладонью кусок яичницы на деревянной лопатке, тянется к Антону. — Внимание! Дегустация! Как всегда, готово, но недосолено. Антону стыдно: попросил бы Арсений открыть рот в другой ситуации — мгновенное согласие. — Нормально. — Ресторанного критика из тебя бы не получилось, — констатирует Сережа, заворачивая в газеты любимую кружку. — Да из нас вообще ничего не получилось, — Дима вытряхивает из пачки последнюю сигарету. — Иначе что мы забыли в сторителлинге? В исполнении всемирно неизвестной четверки — комедийном сторителлинге. Это под конец накатывает грустное, и зал после тактичного молчания взрывается аплодисментами. По словам одного сценариста, в хорошей истории нет глаголов «начать» и «перестать». Герой не начинает плакать. Он плачет. Герой не перестает плакать. Он успокаивается. В этом нет ничего унизительного: из кожи вон лезть, чтобы поддерживать интерес. Нужны противоположности. Интрига. Конфликт. Автовокзал плавится. Бахрома занавесок свисает искусственными сосульками. Арсений, расположившийся у окна, оттягивает пальцем воротник футболки. По шее течет каплей вверх адамово яблоко. Раскрашенная засосами кожа. Антон возвращается к попыткам придать ногам более-менее удобное положение. В корзинках из плетеного пластика засыпают мухи, под платками плутают вздохи без повода. Пятый мужчина, не считая водителя, — мальчик, хлопающий красно-зелеными подтяжками. — Сюда, — ноги Арсения закинуты на работающий обогреватель. В освободившееся пространство упирается подсвеченный озорным лучом палец. Сережа с сиденья сзади пропихивает над головами чемодан. Дима, судя по отдаленному грохоту из наушников, погружен в прослушивание хэви-метала. Антон добровольно обрекает себя на тепловую пытку. Двери, шипя, закрываются. Молчание в разомлевшем салоне не лучше озвучивания мыслей, которые кажутся важными. Арсений слушает, уложив руку на шею — Антон может легко коснуться губами фаланг, на которых рубцовыми точками намечены волоски. — Потом мы пойдем пешком до следующего автобуса, он идет сразу к остановке. После второго автобуса мы опять пойдем пешком, но там недалеко… Будто Арсений не знает дорогу на дачу наизусть. Плечи соприкасаются — одна из прелестей поездок с кем-то любимым. В крайнем случае, с очень близким. Мальчика в подтяжках тошнит. Бабушки тянут банки с водой, женщина на соседнем сиденье расстегивает воротник детской рубашки. Антон отрывается от созерцания прикрытых век, ресниц, накрученных на осмелевшее солнце. Арсений не спит: приподнявшись, роется в кармане брюк. Антон переводит взгляд на табличку, неактуальную цену проезда. Пальцы перелетают через сиденье, окрыленные фантиками. — Держи. Должно помочь. Мальчик пыжится, забывая о плохом самочувствии: Арсений общается с ним, как со взрослым. Антон сует за щеку барбарисовый леденец, обдирающий небо. Затем Арсений угощает Диму и Сережу. Женщина рядом с мальчиком тоже лакомится конфетой, любезно предложенной. Немногословный спаситель не улыбается. Второй автобус позволяет догнать себя под дождем. Убаюкивает все: монетки на потертом ковролине, брелок у зеркала заднего вида. Сонный Арсений сползает в высокую траву, к остановке. Антон тянет за локоть от продавленного шифера прочь. Ноги путаются в живых стеблях, осыпающихся семенах. Пара рывков — тропинка, дальше — утрамбованный строительный мусор. Антон и Дима курят. Сережа грызет мелкими зубами травинку. Дорога ползет сквозь деревья, не пропускающие ветра. Арсений первым замечает стадо коз и единственный удирает по обочине от пастушьей собаки. — Это кому такое чудо прислали? — над резиновыми сапогами ухмыляется небритое лицо. — Не прислали, — Дима пожимает пастуху руку. — Он сам пришел. — Не узнаете, дядя Ваня? — лучшего способа представить коллегам знакомого Антон не находит. — Это Попов, с нами приезжал. Тогда, спустя десять лет после клятвы, Арсений поступает в университет. На экономический и в другом городе. Журнал теряется следующим же летом. Антон продолжает ездить на дачу один — то есть, с родителями. — Арсюшка, что ли? — небритое лицо морщится, пытаясь разглядеть без очков. — Я вернулся! — кричит Арсений, вскидывая руки. Маме это кажется хорошей идеей: пригласить коллег на дачу. Второе лето без папы. Полуразрушенное почтовое отделение. Когда-то Антон с Арсением целый месяц «сторожат» марку по ту сторону витрины, собирают у остановок потерянную мелочь — копят. Сейчас через кирпич прорастают деревца, многолетние травы. Участок напротив обнесен высоким зеленым забором. Абрикосовое дерево протягивает через него спелые плоды. — Какие крупные! — Арсений восторженно хватается за ветку. — Давай попросим, — Антон, взглянув на взмокших Диму и Сережу, просовывает запястье между досками. — На нашем участке таких нет. Проволока выскальзывает, и калитка, скрипнув, отворяется. Антон шагает по тропинке, выложенной бетонными плитами. — Ольга Никитична? — Арсений морщит лоб. — Да. На покосившемся крыльце стучат спицы. Из-под белого платка выбиваются седые волосы. Цветастая юбка касается плетеного коврика. В тазах вокруг — абрикосы и яблоки. — Здравствуйте! — Антон кричит: Ольга Никитична плохо слышит. — Можно нам, пожалуйста, абрикосов? Их разглядывают слезящиеся глаза. Арсений отмахивается от осы, охраняющей большой таз с самыми спелыми. — Антошенька? — от цветастой юбки пахнет мазью. Ольга Никитична, выпустив спицы, поднимается. — Да сидите, сидите! — бросается к ней Антон. — Мы сами, если разрешите. — Забирай-ка все. — Нескольких штучек… — Арсений, потупившись, топчется по плетеному коврику. — Цыц! — старческая рука показывает Антону на самый большой таз. — Бери, не спрашивай! В первый раз приводишь кого-то… Да еще такого симпатичного мальчика! — Ну Ольга Никитична… — лепечет Антон, заливаясь краской. — Не девочку же! Часть абрикосов Арсений высыпает в полу футболки. Ручка таза врезается в бок, когда Антон освобождает одну руку. Закрывает калитку. Сережа аж травинку выплевывает. Несколько десятков оранжевых солнышек с темными косточками. Сладкий сок оставляет на языке приятное послевкусие. Зрителю для сносных впечатлений нужно не так много — внимание. Интересная история содержит в себе множество форматов повествования. Вопросы, ненавязчивое «видишь засосы на шее друга — и ревнуешь, как последний идиот» — хороший рассказчик не вещает в пустоту. Никто не должен чувствовать себя одиноким. На путешественников выходят посмотреть. Проносятся мальчишки на велосипедах, с поясными сумками и беспроводными колонками. Арсений легонько толкает в плечо. Антон улыбается. Впереди — родное. Желтый дом. Из-за деревьев выглядывает металлическая сетка. Через тропинку подвязана веревкой, чтобы не закрывалась, дверь. Пожелтевшая занавеска покачивается в дверном проеме. — Обобрали Ольгу Никитичну! — всплеснув руками, с крыльца спускается мама. Антон прижимается к синему халату. С удовольствием скинув кроссовки, сует ноги в резиновые шлепанцы. Коллеги с долей неловкости здороваются, но только не Арсений — он без стеснения обнимает, высказывая радость от встречи вслух. Антон ведет Диму на осмотр участка. Пепел стряхивается под ноги, на вытоптанную тропинку. Сквозь дым глаза застилают слезы. Антон прячет папину зажигалку в карман. Туалет и умывальник — на улице. По металлической сетке с одной стороны ползут вверх виноградные лозы. Разбухающие бутоны лилий. Дима приподнимает клеенку: в парниках спеют огурцы, помидоры и перец. Антон, подобрав несколько яблок, закидывает сгнившие плоды в яму у туалета. Сережа, получив разрешение, объедает один из кустов черной смородины. Арсений балансирует на лестнице, ступенька восьмая из пятнадцати. Антон останавливается под ним. Спортивные штаны обтягивают задницу, даже ложбинка между ягодицами видна отчетливо. Друг смотрит вниз и смеется. — Полезешь со мной? Окно на чердаке забито досками. Солнце умудряется пробиться сюда, метит светящейся крошкой покрывало. Арсений ложится прямо в яблоки. Антон щелчком убирает с его предплечья муравья. Около минуты они дышат, губы в губы. Пока не намокают от пота волосы.***
Надо сказать, Антон весь день этого ждет. Двух «палочек» Интернет-соединения хватает. Фан-группа и… Информация обрушивается, как годичный урожай яблок, на голову. Желтый дом пропитан ароматами пыльцы, воска, маточного молочка, меда. Стол на первом этаже накрыт клеенкой. Антон аккуратно кладет на нее телефон, глядя в одну точку. Точнее, на подкову с Юпитером — папа когда-то привозит, в память о службе на флоте. Антон скучает; нос картошкой, обгрызанные ногти, походка вразвалочку. Один из фанатов работает в гей-клубе. Кем и зачем — у него спрашивать надо. На видеозаписи Арсений целуется с каким-то парнем и не сказать, что не получает от этого удовольствия. Антон путается в пожелтевшей занавеске, вылетая на улицу. Жужжание припозднившихся насекомых. За шелестом травы шлепанцы наполняются росой. Холод в мокрых ногах несколько отрезвляет. Антон тормозит у клумбы. Дима, попыхивая сигаретой, выдергивает у лилий колючие сорняки. Сережа в отдалении рвет смородиновые листья — мама просит, чтобы заварить чай. — Здорово! — Антон, правда, не предполагает, с чего начать. — И тебе добрый вечер, — хмуро отзывается Дима, не отрываясь от работы. — Вы знали, что Арсений… — Конечно! — кивает Сережа, направляясь к прямоугольнику света. Смешно подпрыгнув, просовывает стопку листьев между створками окна. На подоконник. — Знали. И? — Дима, выпрямившись, ждет. — Может, мы о разных вещах говорим? — с надеждой вопрошает Антон. — Мы знаем, что Арсений — гей, — добивает Сережа. — Он нас со своим парнем знакомил. Полгода назад, кажется. А недавно они расстались. — В смысле «парнем»? — В прямом, — Дима отворачивается, нагнувшись, тушит об островок без травы — потрескавшуюся глину — окурок. — И что делать? — Антон хватается за голову. — Снимать штаны и бегать, — хохотнув, Сережа хлопает по плечу. — Тебя трогать не должно, с кем он спит, разве нет? — из полуоборота интересуется Дима.***
Пустынное море трав. Затем под ногами скрипит песок. Луна — низко, виснет над штыками деревьев. Прохлада струится сквозь волосы, как могла бы вода сквозь пальцы. Но река высохла. Давно, через года два после отъезда Арсения. В розовом свете утра все выглядит по-другому. Маленькие Антон и Арсений лежат на скошенной траве. Животы набиты кашей, молоком, абрикосами и яблоками. Срывать одуванчики; теплый запах. Вокруг шуршат зверьки и насекомые. Подует ветер — трава закачается, и сверху останется маленький кусок голубого или белого причудливой формы. Высохшая река — безликое чудовище. Антон сторонится, пропуская стройную фигуру с полотенцем через плечо. Глупый приезжий, поверивший «Картам», которые давно не обновляются. Оглянуться. — Арс? — ветер будто подталкивает Антона ближе. — Привет. Насчет реки не догадался спросить, — натянуто улыбается Арсений. — Почему мне не сказал? — Антон тычет пальцем в засосы на чужой шее. — О чем ты? — Встречаешься с парнем, расстаешься — я не в курсе! — повышенный голос съедает тишина. — А обязан? — хмыкнув, Арсений скрещивает руки на груди. — Ну, а Дима и Сережа обязаны! — не на шутку расходится Антон. — Я же их просил… — раздраженно вздыхает Арсений. — В фан-группе видос, где ты в гей-клубе, и… — Антон идет к гнилой лунке русла. Опускает ладонь. Стебелек касается ее, будто берет за руку. — Антон, — пусть Арсений не следует за другом, говорит он достаточно громко. — Это можно объяснить… — Попробуй! — Антон пинает переплетения сухой травы, по-прежнему стоя спиной. — Наша дружба слишком дорога мне. Не знаю, как ты к этому относишься, — Арсений замолкает на долгое мгновение. С усмешкой: — Самое удивительное: все, кто об этом узнает, уверены, что мне позарез нужна их задница! — Да ну? — обернувшись, Антон улыбается. — Ага, мол, я только о них и мечтаю, — Арсений делает несколько шагов вперед. В ушах стоит гул ночных звуков. Антон впитывает теплоту дружеских объятиях. Дружеских, и только. Этому лету суждено стать худшим. — Прощен? — дразняще шепчет Арсений на ухо. — Конечно. Мама стелет Арсению на кровати. Антон укладывается на раскладушке. Второй этаж обит вагонкой; косой потолок. Все остальные спят на первом этаже. У прикроватного шкафчика не закрывается дверца. Арсений продолжает шуметь: возится по бугристому матрасу, пристраивает под голову треугольник подушки, ругается с кусачим одеялом. — Помнишь сарай на соседнем участке? — спрашивает Антон. Арсений затихает. Через паузу: — Помню. — Снесли его. Продали участок, а новых хозяев не видно, — Антон смотрит на потолок: люстра представляет собой лампочку в соцветии прозрачных многогранных элементов. Стоит хлопнуть на первом этаже дверью — они звенят. — А какие страшилки об этом сарае сочиняли!… — хихикает Арсений. В установившейся тишине пищит на одной ноте комар. Антон накрывается одеялом по самый нос.***
Люстра как эта штуковина в парикмахерской. Ночью обитатели первого этажа выходят в туалет, курить, может, оттуда же залетают новые комары. Антон начинает утро с почесываний. Красные бугорки укусов. Мама развешивает на улице белье. Сегодня дают воду, и пока коллеги спят, Антон наполняет все ведра и бочки. — Смотри, кого нашел! — Арсений подставляет сложенные ладони: неподвижно дожидается решения собственной участи крохотная лягушка. Антон, засмотревшись на белый торс, окатывает вестника ледяной водой. Честное слово, случайно. — Ах так! — Арсений вдыхает, приоткрывая рот, отплевывается. Вылитая модель — и съемки явно погорячее рекламы нижнего белья. — Прости! — отскакивает Антон, поскользнувшись на мокрой траве. Сторителлинг без рефренов — никуда. Так называемых «припевов». Данный инструмент используется для создания напряжения. Для связи с предыдущими точками рассказа. Все вместе привлекает внимание — цель достигнута. Цепляющий, двусмысленный рефрен. — Кого тебе дать? — Вилку. — Мам, садись есть! — уговаривает Антон. На сковороде трещит масло. Оладушки. Теста в ковше остается штук на пять. Стол усилиями мамы и Арсения сервирован: клубничное варенье, сгущенка, тарелки с полустертым рисунком. Антон кладет в чай две ложки сахара. Мама ест с полотенцем на коленях. Мерный звон столовых приборов. Сережа слизывает с ободка тарелки розовую каплю. Дима просит еще варенья. — Чего ты лезешь? — Отстань. — Кто первый взял, того и оладушек! Антон не замечает, как утренние перепалки его убаюкивают. Ночью надо спать, а не за столом. После завтрака мама зовет на первый этаж. Горит телевизор — Дима и Сережа смотрят футбол. — Я не возьму! — Антон мотает головой. — Это много! — На мороженое! — настаивает мама. Арсений вытаскивает за локоть на крыльцо. Под укоризненным взглядом Антон краснеет. Действительно, он у мамы теперь один. Не считая Арсения. Однажды папа с Антоном курят на крыльце. Обыкновенный день, и сын осмеливается спросить: — А что, если я как Фредди Меркьюри или Элтон Джон? Папа, закашлявшись, смеется. — Певцом хочешь стать? — Ну, не совсем, — Антон дает себе передышку. От тяжки першит в горле. — Если бы я, как они, был геем? — Что ж… — маленькие папины глаза щурятся на заходящее солнце. — Они — люди вроде талантливые. Только ты бы не прижился у этих, у геев-то! — восклицает с некоторым облегчением. — Почему? — Потому что попа у тебя — тю! — с кулачок! — папа снова смеется и треплет по затылку, опуская бычок в пепельницу.***
Старые велосипеды с дребезжащими цепями. Седло скрипит под задницей, и Антон шутит что-то про «раскабанел». За вздымаемой пылью надрываются собаки. Арсений едет впереди. Две желтые полоски дороги. В футболку врезаются насекомые, с жужжанием валятся под колеса. Что удивительно: на участках, заросших многолетней травой, единственные постройки — туалеты. Страшные черные кабинки с дырой в полу. Арсений впереди почему-то тормозит ногами. Оказывается, слетает цепь. Антон просит держать за седло, а сам сражается с тугим механизмом, сидя на корточках. Пальцы мгновенно покрываются черными полосками, маслом. Самолет. Оба пялятся, запрокинув головы. Приставив прямые ладони к бровям, как козырьки. Далеко в детстве они придумывают метод определения по звуку: самолет или вертолет пролетает мимо. Позже, забравшись в Интернет, Антон резюмирует: им просто все время везет. Несовпадения друзья списывают на ошибки. Рассказчик — птица важная. Авторитетность заставит зрителя слушать. И два способа, как ее создать: «умом» или «сердцем». В первом случае рассказчик поражает зрителя собственными знаниями. Но так, чтобы не выглядеть занудой. Во втором случае рассказчик — фактически, моральный стриптизер. Он обнажается перед слушателями: история о постыдном, интимном, о чем не принято говорить, если нужно произвести хорошее впечатление. Концерт — не собеседование. Солнце смотрит сквозь ресницы сосен. Молча проехать место клятвы. Антон и Арсений вообще мало говорят. Больше вдохов, чем хотя бы начатых фраз. Эскимо в фольге. Арсений вытаскивает изо рта сияющие обрывки и складывает рядом с собой, на бетонную плиту. Его велосипед — на подножке, у Антона — брошен рулем в траву. Кружатся слепни, атакуют людей в очереди, которая тянется метров сто по раскаленной улице. Кроме мороженого друзья покупают жвачки. Старье, с просроченными лотерейными билетами внутри. У Антона зудит под пропитанной потом футболкой спина. Арсений говорит: — Если вытащу выигрышный, исполню любое твое желание. Пусто. Задумавшись, Арсений сует жвачку за щеку. — Тогда если у тебя выигрышный, исполню желание. Антон скребет короткими ногтями по крепкой упаковке. Все рвется не так, как нужно. Но и здесь ничего. Жвачка каменная — челюсть на первом укусе сводит. — Жаль, — Арсений снимает с подножки велосипед.***
Колоть дрова не так просто. Это только в мультиках деревяшки раскалываются на идеальные половины, с первого удара и полностью. Мама гонит Антона домой, когда на ладонях лопаются первые мозоли. Пост у бани принимает Дима. Судя по тому, как он держит топор, действовать намеревается стратегически. — Для того, чтобы поддерживать наши отношения, мы вынуждены скрывать их от всех, — говорит женский голос из телевизора. Антон сидит к большому экрану спиной. Делает вид, что готовится к будущим концертам. Наброски для историй в «Заметках». Арсений, развалившись на пятнистом покрывале чужой кровати, почти не шевелится. — И я прошу тебя, умоляю, пожалуйста, ничего не говори сестре! — Успокойся, я ничего ей не скажу, — заверяет актер в динамиках. — Но, если бы она и узнала… — Нет, она убьет меня! — Что плохого в том, что вы любите друг друга? Антон оборачивается. И сталкивается с пристальным взглядом Арсения. Щелчок задвижки — дверь в предбанник закрыта. Арсений, раздвигая пятками древесный мусор, ныряет в полоску света из окна. За стеной гудит печь. Антон ставит на лавку банку с холодной водой, отмечает головой полку — подпрыгивают коробок спичек и восковая свеча. Они идут в баню последними. Арсений не разворачивает полотенце, словно хочет сохранить интригу нового образа. Антон берется сначала за резинку штанов, потом оттягивает края футболки. Взгляды украдкой, шелест одежды — кому-то надо быть первым. Под окном шелестят шаги. Антон скидывает все. Арсений, словно вежливый сопровождающий, не снимает ничего раньше, повторяет незамысловатые действия. Отдает призывной комиссией: они сравнивают объемы, кожу, волосы на теле, члены. Разоблаченный — где-то там, в фантазиях, распластанный или изогнутый вопросом вожделения, — по плечам рассыпаются родинки, как смех в солнечный день, Арсений. Щеки, шея, плечи, пупок напрашиваются на поцелуи. Антон дергает дверь «парилки» на себя. Жар перекрывает воздух, грозит высушить глаза. За спиной выдыхает Арсений. — Веники. Березовые? Длинная лавка от стены до стены; они сидят на разных краях. Особое наслаждение пачкаться перед самым очищением — позволять поту стекать, капать, струиться, пока не зачешутся яйца. Антона это действительно беспокоит: сидя лицом друг к другу пальцами в причинном месте вдоволь не повозить. Еще и расположить ноги так, чтобы ни задницу, ни член безмолвному визави не продемонстрировать. Арсений не на шутку заинтересован: встает, наклоняется над тазом, вынимает один веник. Слишком белый, законченные линии в тусклом свете лампы у внешней стены. Антон проводит языком по верхней губе. Нижняя часть живота — спазм. — Березовые. Дядя Ваня вязал. Треск — внимание переключается так кстати — толчок отлетевшего гвоздя в топке. — Посильнее только, — Арсений забирается на верхнюю полку. В темноте вспыхивают и гаснут расширенные зрачки. — Я постараюсь, — Антон перехватывает веник удобнее: вот она, участь всех «неправильных» — бить, а не трахать. Свист, мокрый удар. Пот, задержавшись у позвоночника, сбегает в ложбинку между ягодицами. — Еще. Антона уложить на полку может только смерть, свернувшаяся спятившим термометром кровь. Арсений, прищурившись, выставляет веник шпагой. Баня сотрясается от бега и прыжков. — Вы чего там устроили? — кричит мама. Антон зажат на лавке, Арсений опирается коленом между ног, едва не касается полового органа. К коже липнут темные листья. — Малышня, не баловаться! — подает голос Дима. — Письки друг другу показывают, — Сережа хихикает совсем рядом, под окном. Арсений чинно направляет к тазам, опустив веник на живот. Антону и смешно, и плохо. Пар. Вывалиться из бани с полотенцем на голове — родиться заново. Мохнатые края свисают по обеим сторонам лица. Колючие щепки вытащены мокрыми пятками в сланцы. Вечерняя прохлада недоверчиво ощупывает лица: Антон обзывается розовой картофелиной, хотя Арсений похож на вишню. Спелую ягоду в папиной тельняшке и его же растянутых трениках. Сережа поздравляет первым: — С легким паром! — Надо было вам отлить немножко, — Дима стучит пальцем по темной бутылке. — Пива плеснешь на камни — хлебом запахнет. — Ржаным, — вставляет разомлевший Антон, выставив предплечья с крыльца. В ушных раковинах прокручивается воображаемое шипение испаренной жидкости. — Давай налью… Арсений погружает готовую сорваться улыбку в фильтр, оборачивается. — Нет, спасибо. — Не выеживайся! — Дима заполняет кружку желтым шипением. — После бани надо! Антон достает сигарету из пачки, поджигает кончик папиной зажигалкой. Арсений, пригубив пиво, тянет дым с блаженно поднятой головой. — Стоят-курят! — Сережа спускается с крыльца. Антон, глотнув пива, малодушно отделяется от плохой компании. — Вы чему ребенка учите? — доносится мамино шутливо-строгое. Она появляется на пороге, ставит на деревянный бортик тарелку: хлеб в растительном масле, свежие огурцы, тонко посыпанные солью. — Ребенку уже тридцать! — усмехается Дима. Арсений смотрит через плечо. Антон, прислонившийся к стене, краснеет. На этот раз не очищающе. Скорее, мучительно.***
Стекляшки под потолком стынут ртутными каплями. Сна, несмотря на глоток пива, ни в одном глазу. Антон кладет руки поверх одеяла — даже от такого движения раскладушка ноет. — Чего ты там возишься? — первый раз за пойманную в силки перистых облаков ночь. На первом этаже царствует сонное дыхание. — Иди сюда, — Арсений откидывает одеяло и хлопает по узорчатой простыне. Тельняшку не снимает, треники пузырятся коленками за стуле. Утром он удивится, как в первый раз, темным непокорным локонам; вода здесь мягкая — волосы высыхают пушистыми. Проезжает автомобиль: на стенах деформируются четырехугольники. Волнение путается парой маленьких шагов. Арсений поворачивается на бок, шелестом простыни пятится к стене, освобождая относительную половину подушки. Задница, ноги, спина, затылок — Антон последовательно прирастает к кровати, скатывается в продавленную середину. До кожи слегка дотрагиваются. Замеченная неявная складочка, она предшествует уже с готовностью закопошившемуся. Арсений задевает край трусов, два божественных пальца пробегают под ними. Антон боится пошевелиться — но не притворяться же спящим. Арсений все делает сам. Еще ближе, подтягивает за бедро к себе. Антон перекатывается на бок, предварительно закрыв глаза. Пальцы исследуют промежность: яйца, основание, ствол, головка — на самом верху оглаживают. Первое протяжное вниз. Антон прислоняется своим лбом к чужому, в нервной испарине. Вдох — над верхней губой поймано теплое хрипловатое: — Тихо. К пальцам присоединяется что-то еще: горячая влажная ткань, затем — кожа, толчки крови, твердеющий пенис. Арсений на миг все отпускает, чтобы, подвинувшись, — они лежат вплотную, под загадочным в обманчивых сумерках одеялом, — снова найти и взять. Медлит, прежде чем сжать. Подушка щекочет щеку. Антон не знает, куда девать себя: дрожащий живот, сведенные плечи, руки. Под его бесполезными пальцами расстилается профиль, решительный и нетерпеливый. Волоски на затылке топорщатся, выдохи меняются очередью невнятного шепота. Тот самый момент, когда можно наплевать на все, зарыться, скуля, в подушку, стиснуть зубы. Взбудораженные мышцы; сперма попадает на божественные пальцы, на узорчатую простыню. Арсений машинально прокручивает из стороны в сторону, встряхивает. Антон, восстанавливая дыхание, шарит внизу: влажность впитывается в папиллярный узор. — Не надо, — доносится глухо; Арсений, однако, не шепчет. — Пожалуйста. Лицо напротив упрямится: трепещущие веки, приоткрытые губы. Антон тянется к лучам блестящей от слюны звездочки. Арсений воротит нос, пытается выдавить улыбку. Грустную, едва уловимую, уголки губ вытягиваются вверх, бугорки с обеих сторон, как символы. Иллюзия. Антон медленно сжимает кулак. С последним согнутым у ладони пальцем Арсений садится. Они курят на крыльце. Чудовищно долгая ночь. — Завтра уеду, — с каким-то злорадством повторяет Арсений. Тельняшка задрана занозистым бортиком — выглядывает живот. Антон заражен едким осознанием. Их историю не спасти. — И не вернусь, — звезды смотрятся в застывшие, кажется, навсегда ледышки.***
Вечер. Солнце исчезает, появляется — светлые сосны качаются со скрипом. Антон бросает велосипед. Быстрым шагом к колодцу. — Я просто хотел сказать, — опускает перед Арсением голову, топчется, соскабливая ногтями рыжие чешуйки, — что последняя маршрутка уходит через полчаса. — Мы с тобой глупые, — в пальцах Арсения мелькает папина зажигалка. Щелчок — тление сигареты. — «Договор» давно разложился. — И наша «кровь»… — Антон смотрит исподлобья. — Верно, — подмигивает Арсений, обходя колодец, затягивается. — Клятва, получается, недействительна. Они возвращаются к желтому дому через сорок минут.