(не)красивые глаза

      «Мне жаль…»       Жаль. Сожалений у Усоппа столько, что они перекрывают воздух и топят в солëной воде — то ли слëзы, то ли море. Ответа он не ждëт, на самом деле, отправляет очередной влажный конверт то ли в пустоту, то ли в чьи-то руки, которые никогда не напишут ни строчки. Усопп тоже обещает больше не посвящать Нами стихов, обещает, что это письмо последнее.       Нами ему не отвечает. Он звонит на знакомый номер улиткофона, но сбрасывает до того, как возьмут трубку. Простого «алло» было бы достаточно. Всего лишь услышать голос. Запятые застревают в горле, царапают нëбо и падают на пол кровавыми каплями вместе с размашистыми чернильными буквами.       ЖАЛЬ.       В зеркале не Усопп. В зеркале рыжая тень. В зеркале сгусток сожалений и разрывающей заживо вины. — Тебе тридцать, хватит ныть из-за девушки, — подмигивает отражению Усопп. Слëзы размывают ответный жест в зеркале.       Нами ему не ответит. Два года назад ещë может быть и ответила, когда танцевала с ним под скрипку Брука, когда что-то шептала, подло хихикая, когда прижималась грудью к спине. Сейчас уже ПОЗДНО. Усопп пишет письмо. Ответа не ждëт.       У Каи бледная кожа — не золотой загар. Волосы — платина, не ведьминский костëр. Руки из шëлка, которые не держали ничего тяжелее книг и пера — не сильные, но ухоженные руки в шрамах и порой чернилах. Кая всë понимает. Кая вообще добрячка.       Луффи тоже. Луффи его не винит. Луффи — всепрощающая доброта, которой Усопп не достоин. Он улыбается, прощаясь. Недавно рыдал. Все улыбаются — недавно рыдали. Рыдали. Нами горела. Никто не виноват.       Усопп пишет письмо. А солëно-горькая вина душит, выталкивает кислород из лëгких, наполняя их солью и горечью. То ли слëзы, то ли море. То ли КРОВЬ. В ответном конверте всего несколько строк — от еë сестры. Усопп своë письмо сжигает, пепел отправляет в море. К Нами.       Луффи его не винит. Да и Усопп, на самом-то деле, не виноват. Никто не виноват. Винит себя каждый. Не виноват Брук, рыдающий так громко, так искренне — у него в теле ни капли влаги, но слëз столько, что можно омыть окровавленное рыжеволосое тело. Не виноват Чоппер, трясущимися копытцами упрямо зашивающий вспоротое горло — связка к связке. Не виноват Луффи, раздирающий собственное горло в уродливом, болезненном крике. Никто не ВИНОВАТ.       В письме о любви. В письме о вине и чувствах. В письме о том, что Усопп хранил с первой встречи. О рыжем огне, о блеске карих хитрых глаз, о шрамах на плече, о смелости, о трусости, о слезах и боли. В письме о ЛЮБВИ. Но поздно. От Санджи пахнет сигаретами и алкоголем. — Не уследил. Виноват. Я виноват, — бредит. — А ты не вини себя, Усопп.       От Усоппа пахнет алкоголем и кровью. Кровь он смыл, а запах остался. И бело-синий напульсник обрëл третий цвет. И жëлтые штаны в красном. И смуглая кожа. И сумка. Он сгусток крови из вспоротого женского горла, гниющая рана-вина-сожаление.       О ТРУСОСТИ. О недостатке уверенности ответить Нами, которая покачивает ногой и туфелькой. Нами рыжая, как огонь. Нами горит — не заживо. Замертво. Вспоротое горло зашили, а той жуткой длинноносой женщине, конечно, отомстили. Зоро уходит в страшный запой, и Усопп понимает, что раньше тот никогда всерьëз и не пил.       Буквы на желтоватой бумаге застревают под веками, царапают глаза изнутри, протыкают тонкую оболочку и вытекают слезами на стол. В письме слово ЖАЛЬ. На руках отвратительные шрамы и пятна крови. Кровавый след тянется за Усоппом. Он моет руки. Кровь не смывается. От Санджи пахнет сигаретами, от Зоро алкоголем, от Каи медикаментами, от Нами кровью.       Пахнет лекарствами, табаком, алкоголем и порохом. Пахнет солью. Пахнет мандаринами. Ничем не пахнет, команда добилась своего и разошлась. Нами не добилась. Нами — пепел. Усоппа никто не винит — ни команда, ни Ноджико. Нами его тоже не винит. Усоппа винит только Усопп.       Письмо — ВИНА.