Ласковый взгляд пустоты

      Очередной дурной сон. Взмокший от пота Дима испуганно подскочил на кровати. Арс, Арс, Арс — когда же ты перестанешь сниться? Когда перестанешь бросать, умирать, исчезать? Перепуганное сердце постепенно успокаивалось, и Дима упал на влажную подушку, прикрыв ладонью глаза. Терпеть это было просто невозможно. Свободной рукой он пошарил под подушкой, ища травы Надежды, но никак не мог на них наткнуться.       — Проснись и пой! Завтрак пропустим! — голос Арсения ворвался в комнату, а за ним и щелчок отодвинутых штор, впустивших солнечный свет. Что происходит? Откуда он здесь? — Давай-давай, а то уйду без тебя.       Глянув сквозь пальцы, Дима увидел спину выходящего Арсения. Настоящего Арсения, живого, слегка помятого после сна, но это был он, однозначно. Через нагло открытую дверь можно было подсматривать за тем, как тот собирается. Как хмурится, рассматривая носки. Как пытается идеально уложить волосы, скрывая медленно, но верно подступающие залысины. Когда такая пышная шевелюра — это не проблема, но что-то явно не получилось, и Арсений, психанув, ушёл в ванную. Кажется, он собирался перемыть голову.       Кавардак в голове Димы совершеннейшим образом не помогал. Он взял телефон и посмотрел на время. А потом на дату. Неожиданно вспомнилось, что он вообще-то в туре, и сегодня давать концерт, а вчера ночью они приехали в гостиницу уже уставшие, и тут же завалились спать. В каком именно из городов они были, Дима не помнил, откровенно говоря, так случалось часто, и для таких случаев у него всегда была подсказка на телефоне — надо ж производить впечатление умного человека с хорошей памятью.       Сон медленно отпускал сознание Димы, испаряясь, оставляя после себя лишь смутные очертания. Послышался шум фена, кажется, кого-то ожидала укладка. Арсений. Надо же, и приснится такое — самый красивый из них и умер. У них были какие-то новые игры? Попытавшись напрячься, Дима надеялся вспомнить хоть что-то ещё, но память играла с ним дурацкую шутку. Ничего, кроме смерти, одиночества и разбитого сердца не осталось. Всего год назад Дима осознал свою тягу к коллеге, почти год её принимал, насколько можно было так говорить о запертом глубоко-глубоко внутри чувстве. Тот Дима, что был во сне, тоже сомневался, стоит ли портить их дружбу какими-то чувствами. Тоже боялся быть отвергнутым, и потерять даже эти крохи общения, что выпадали им двоим. Но тот Дима потерял гораздо больше. Он потерял Арсения, даже не попытавшись. Даже когда тот, будучи призраком, носился вокруг него, заботился, он скрывал свои чувства. Во сне любовь была взаимной.       Всё ещё недовольный Арсений вышел из ванной, увидел лежащего коллегу, ни капли не изменившегося с момента пробуждения, и вспылил очередной раз:       — Ну и чего, спрашивается, мы разлеглись? Если не хочешь идти, то какого я вообще тут стою-жду? Я бы уже поел раз тридцать… — гневный Арсений был хорош, горяч и невыносимо бесюч. От этого хотелось вступить с ним в словесную перепалку, остроумно парировать очередную колкость, наносить удар сарказмом… Но всё, что мог делать Дима, это радоваться тому, что тот живой. Единственное, в чём хотелось убедиться, что он из плоти и крови, что руки не пролетят сквозь бурлящее недовольством тело.       Вскочив с постели прямо так, в одних трусах, Дима бросился обнимать Арса, прижался к вырывающемуся мужчине и услышал стук его сердца.       — Мне приснилось, что ты умер.       — Да скорей бы уже, у меня сейчас желудок прилипнет к позвоночнику. — Пробурчал под нос Арс, обнимая друга в ответ. — Одевайся, за завтраком расскажешь, хочу уже попробовать их взбаламученные яйца.       «А я хочу попробовать тебе признаться, даже если ты не чувствуешь того же в ответ».       — Так что никаких фотосессий в заброшке, — закончил Дима, когда они уже допивали кофе. На дне чужого стаканчика ему улыбалась смерть с косой. — И, Арс, я хотел тебе кое-что сказать…