Осенние листья

В Петербурге осень всегда кажется более тоскливой, чем в других городах. Люди начинают ходить с еще более недовольными лицами, некоторые прячут лица от всего мира в легких шарфах, подростки меняют свои яркие футболки и шорты на обязательно черное пальто, будто все поголовно перечитали Достоевского. Но то самое, из-за которого приходится сидеть дома, даже если на улице вполне себе теплая погода, это дожди. Кажется, что бог не доволен детищем Петра Первого, и хочет превратить культурную столицу обратно в вязкое болото. Но Арсений видит осень Петербурга по-другому, как, впрочем, и все вокруг. Кленовые листья, стелящиеся красно-желтым ковром, теплый ветер, несущий с собой запах свежести после прошедшего дождя, а так же люди. Да, Арсений любит этих людей, каждого. Унылых, сонных и злых, а так же других, беззаботных, активных и веселых. Арсений любит Петербуг, несмотря на неустойчивый характер этого города. Вот и сейчас, когда улицы и люди отдыхают от дождей, Арсений переполнен любовью к городу, стоя посреди улицы с мольбертом, привлекая к себе внимание различных людей. Теплые краски аккуратными мазками расположились на холсте, но в этой картине так же есть место для холодных тонов. Петербург такой и есть: холодная оболочка, внутри которой пылающее сердце, любящее своих жителей. —Не холодно, рисовальщик? , —обращение резко выдергивает художника из своих мыслей, из-за чего тот непроизвольно вздрагивает и оборачивается. Невысокий мужчина смотрит на него вопросительным, чуть насмешливым взглядом, — Вижу, что холодно, вздрагиваешь вот весь. Ты бы хоть потеплее оделся, а то ветровка твоя от ветра не спасет, что она есть, что ее нет. Один толк. На самом деле, Попову не было холодно, потому что когда погружаешься в дело с головой, как-бы и не замечаешь ни холода, ни жажды, ни голода. Но вырвавшись из этого состояния, мужчина действительно понимает, что подрагивает, что надо бы заканчивать на сегодня, а завтра одеться потеплее. Арсений хотел уже ответить что-то в духе «нет, мне не холодно», но незнакомец уже уходил, бросив на последок «удачи, рисовальщик», поэтому мужчина просто застыл с приоткрытым ртом, а в последующую секунду уже стал сворачивать свой творческий уголок, думая о том, что сейчас придет домой, отогреется и попьет чаю. По пути домой Попов все думал об этом незнакомце, и нет, к нему много раз подходили люди, когда он выходил на улицу рисовать, много спрашивали, и иногда даже завязывался диалог. Но почему-то именно этот мужчина отпечатался в голове, какой-то он был другой. Говорил он по-другому, уходил по-другому, да и веяло от него чем-то другим, не петебрургским. Арсений и сам всё еще выделялся из толпы петербуржцев, потому что слиться с медленным, серым и уставшим городом было сложно такому человеку, как Арсений Попов. Вторая их встреча произошла практически так же неожиданно, как и первая В метро душно, люди толпятся и выглядят как сардины в банке. Карандаш бегло бегает по блокноту, вырисовывая людей, стоящих и сидящих около мужчины. Конечно, можно много жаловаться на общественный транспорт, но то, что этот транспорт облюбили художники никто поспорить не сможет. Каждый день можно заметить хоть одного человека, чирикающего что-то в своем блокноте для зарисовок, в данный момент этим самым человеком был Арсений. Угловатые резкие линии образовывались в людские силуэты, некоторые едва различимые, а некоторые выходили в настоящие портреты. Мужчина уже думал заканчивать рисовать, ведь людей в едущей банке сардин под названием метро становилось все меньше, да и до нужной остановки было всего ничего, но Попов заметил недавнего незнакомца, который сел напротив и сразу же начал что-то лениво читать в своем телефоне. Конечно, Арсений не мог упустить шанс сделать эскиз незнакомца, который почему-то уже день не выходил у него из головы, возможно, рисуя, он даже поймет, что зацепило его, и чем же этот мужчина все же отличается от остальных людей, которых ему доводилось видеть каждый день. Карандаш на этот раз шел более плавно, аккуратные линии вырисовывали лицо со всей осторожностью, руки боялись пропустить что-то, недорисовать. И вот, нужная остановка, а карандаш уже начертил последний штрих. Уже выходя из практически пустого метро, художник кладет эскиз на колени таинственному незнакомцу, на лице которого сразу вырисовывается легкое недопонимание. —Комплимент от рисовальщика, — с полуулыбкой сказал Попов, выходя из поезда. Третья их встреча была чуть более информативной, и произошла она в холодном ноябре. В такую погоду сложно было разложиться с красками, мольбертом и остальными важными для художника вещами, но хороший мастер может из чего угодно сделать шедевр, ведь так? Так вот, Арсений снарядился набором акварельных карандашей, и все тем же блокнотом, зарисовывая, сидя на лавочке, уже другую сторону петербургской осени, более холодную и местами даже снежную. Конечно, слякоть и грязь уже не так живописно, как желтые листья, но у природы же нет плохой погоды. Кутаясь посильнее в шарф, художник творил, не обращая внимания ни на что, кроме композиции, которую он хотел показать у себя на бумаге. —Комплимент зачетный был, — рядом с Поповым подсаживается тот самый загадочный незнакомец, но узнать его изначально было бы сложно, как впрочем и любого человека, прячущегося за шарфом, шапкой и болониевой курткой, — меня Димой, кстати, звать —Арсений, — мужчины пожали друг-другу руки в честь нормального, наконец, знакомства, — рад, что эскиз понравился, все никак из головы не выходили, вот решил, что если нарисую, то выйдите. —Ну, возможно, ментально меня и можно выпереть, но судьба почему-то уперто сталкивает нас лбами. — Может потому что город видит, что мы какие-то… Не петербургские? —А откуда ты знаешь, что я не истиный петербуржец? Может у меня все родственники жили в Петербурге. —Не выглядите вы так. Не знаю, как сказать, но я прям чувствую что-то такое, — лицо Арсения резко стало задумчивым, будто он решал сложные задачи в голове по поиску нужного выражения, — Ну, другое. Не знаю как объяснить, просто чувствую. —А вот тебя от типичного жителя не отличить. Сидишь весь, грустненький, загадочный, рисуешь в такую холодрыгу, на «вы» обращаешься. Только пестренький слишком для Петербурга. Как не погляжу, все в черном, или на крайняк в коричневом, а ты пестренький. Арсений пожал плечами, смотря на свой шарф, который мог соревноваться по яркости с тоникой для креативного окрашивания. —Не думаю, что это говорит что-то обо мне, как о неместном. В моем родном городе тоже особо не встретишь людей, чей цвет куртки выходит за края серой цветовой палитры. Просто нравится мне добавлять яркости к этой палитре серого. —Но все-таки ты эту серую палитру любишь. Вот, на улице слякоть мерзкая, а ты вышел в эту погоду, дак и еще рисуешь так, с любовью эту мерзкопакость, — мужчина сморщил нос, как-бы дополняя свои слова о «мерзопакостной погоде». —Люблю, — Арсений заулыбался, а глаза радостно блестнули, — очень люблю. Любую погоду, но осень особенно, осенью листья. Желтые, оранжевые, красные, разные, на холсте хорошо смотрится. Сейчас листья уже почти все сгнили, запечатлить хочу, как они пропадают. Мне кажется, они новое с собой приносят, каждый опавший лист, это новое событие. А когда работа сделана, то они пропадают, — художник смущенно отвел глаза в сторону, понимая, что звучит он, наверное, странно, придавая философскую значимость листикам с деревьев, — глупо это, конечно, но мне хочется верить в эту глупость, — На пару секунд Попов замолчал, а потом резко приоткрыл рот, как бы вспомнив, что хотел сказать, — к слову, кроме серой палитры, я так же очень люблю, когда из неё выбиваются. Может, попозируете мне как-то? Я вас красками нарисую, маслом. Дмитрий, который все это время очень внимательно слушал монолог этого необычного человека, подперев лицо рукой, улыбнулся так, будто перед ним сейчас сидит не взрослый мужчина, а ребенок, который с трепетом хочет показать свои начинания. Или возможно, эта улыбка была похожа на ту, которой улыбаются, глядя на маленького котенка, точно сказать нельзя, кроме того, что от этой улыбки стало теплее. —Не знаю, что ты во мне нашел такого выбивающегося и необыкновенного, но с радостью, рисовальщик, — мужчина взял карандаш из коробки, что лежала рядышком на скамейке с подмерзшим ластиком и клячкой, и написал свой номер в углу листа бумаги, — только перейди уже на «ты». За эти несколько случайных встреч ты мне уже как родной стал, — с этими словами Позов встал со скамейки, на прощание похлопав Арсения по плечу, и удалился куда-то вдаль, пока художник почему-то очень завороженно смотрел ему в след. Конечно, наши герои созвонились и встретились, и у них было еще очень и очень много встреч. Но мы, пожалуй, остановимся на той, что была в конце декабря, за неделю до нового года. —Ну что, как планируешь праздновать? — Дима спокойно попивал свой кофе, сидя на диване в квартире Арсения. —К семье поеду, думаю. А ты как? — Попов сидел рядом, одетый в глупый колючий свитер с забавными новогодними оленями и зарисовывал Диму, пьющего кофе. —Точно так же, — Позов поставил кружку на стол, и повернулся к окну, будто вспомнил что-то важное, и оно находилось именно за этим окном. Белые хлопья в огромном количестве падали на землю, — Листьев, кстати, уже как месяц не видно. Они принесли какое-то событие? Арсений заулыбался так же, как тогда в ноябре. Карандаш остался на столе, а рука теперь держала чужую (но, на самом деле, уже родную руку), а пальцы в эту же секунду оказались переплетены. —Принесли, даже больше, чем событие. Они принесли мне тебя.