Я заставлю тебя полюбить меня заново

Сonversación

Обед шёл без происшествий. Все быстро сдружились и уже мило болтали. Семейка эта оказалась очень приятной и общительной. К сожалению, обеденное время закончилось слишком быстро. Все быстро ушли по своим делам: Джульетта осталась мыть посуду, а Касита и Долорес ей в этом помогали. Антонио со своим новым другом-ровесником ушёл показывать ему свою волшебную комнату, которой до сих пор восторгался лицедей. Исабела как обычно скрылась за границами Каситы. Мирабель помогала местному флористу разгружать новые виды цветов из фургона. Феликс, Агустин и Альберто слушали радио. Изредка третий рассказывал, что происходит во внешнем мире, а Камило даже удалось подслушать их разговоры. Селестия и Пеппа быстро сдружились, чему Камило был бесконечно рад (он сразу заметил, что у женщин есть что-то общее, да и маме явно не хватало подруги). Бруно где-то бродил, скорее всегда сейчас он вместе с Исабелой на цветочной поляне. Камило не знает, как так могло получиться, ведь они редко проводят время вместе. Луиза тренировалась на верхнем этаже Каситы, и если что-то не получалось, дом с удовольствием ей помогал, а лицедей бодро прикрикивал девушке, что стало уже обычаем. Сейчас Камило и Николас зашли в зеркальную комнату. Камило закрывает за собой дверь — Ник замечает, что на замок — после чего прижимается к ней спиной, будто желает слиться с ней в одно целое. — Нууу, — протягивает Камило. Снова это чувство, когда нечего сказать. Нет, Камило есть, что сказать, но если он начнет, то этот поток не остановится, даже если Касита начнет рушиться. Вопрос сам лезет в голову, Камило ничего не может с собой поделать. Это был самый первый вопрос, который возникал при виде итальянца. Самый первый вопрос, который кружился в его голове на протяжении двух лет. И сейчас он просто не может не поинтересоваться. — Почему- То есть… Где… Все слова вылетели из головы. Мадригаль почувствовал себя немым. Николас ожидал чего-то такого. Он сам неоднократно прокручивал эти вопросы у себя в голове. Он присел на кровать, прихлопывая рукой место рядом. Камило наконец-то оторвался от двери и сел почти что рядом, но гораздо дальше, чем следовало. Стало невыносимо стыдно. Прямо таки до слез. — Я вынужден был уйти, — коротко ответил Ник, а когда Камило понял, что продолжения речи не будет, возмутился: — Это не ответ. Ты не сдержал обещание! — раздраженно крикнул лицедей, накрывая своё лицо подушкой то ли для того, чтобы не кричать слишком громко, то ли, чтобы задушить себя, избегая разговор. Дальше из подушки слышалось что-то непонятное. — Обещал и сдержал. Я же говорил, что вернусь. Камило убирает подушку с лица и садится прямо напротив собеседника, поджимая одну ногу под себя. — Ты обещал, что мы поговорим, не путай эти два обещания, — отчеканил Мадригаль. — Но ты просто взял и ушёл, — через несколько секунд он продолжает: — Что, по-твоему, я должен был подумать? Что Николас такой хороший, он, наверняка, вернется, и все будет, как в сказке? Открою секрет: нет! Я все это время думал, что я отвратительный! Может, тебе чужды это всё, но объясню на всякий случай: Так с людьми поступать нельзя. Серьезно, Николас, хватит быть ублюдком, — поза Камило чересчур напряженная. Какой еще нормальный человек станет так сильно напрягать ноги и сжимать руками ткань брюк? Либерто поджал губы до побеления. Кажется, они одинаковые: оба не умеют подбирать слова, когда ситуация требует того. — Ты не отвратительный, я даже подумать о таком не мог. Неужели я такая сволочь с тех пор в твоих глазах? — неоновые глаза побледнели, что не скрылось от внимания Камило. Что-то внутри с треском разбилось. — Я понимаю, как больно тебе было, но я не желал этого, веришь? Я не хотел, чтобы так вышло. Как так? Ты же обо мне ничего не знал, ха-ха… — зрачки сузились, из-за чего Мадригаль резко нахмурился. М-да, это не выглядело приятно. Особенно хорошо это видно на светлых глазах. И звучало очень самокритично. И так, как будто у Николаса был какой-то план, который лицедей испортил своей привязанностью. Что ж, в чем-то он был прав. Резко Камило почувствовал укол вины в самое сердце. — В конце концов, мы оба знали, что я уеду. На Камило резко нахлынул гнев, который он просто не смог удержать в себе. Казалось, что, как в мультиках, его лоб покраснел, и над виском появилась выпирающая венка, формой напоминающая гиперболу. «В конце концов, мы оба знали, что я уеду» — что это, блять, должно значить? Но стоило взглянуть на Николаса, как вся агрессия испарилась. Просто исчезла, абсолютно бесследно. Он тоже волновался. И волновался не меньше Камило. Мадригаль то совсем не слышал, как итальянец дышит, то он дышал так интенсивно, что невозможно было не заметить его вечно вздымающуюся грудь. Ладонь Николя была пристроена у бедра, чтобы угомонить вечно дрожащую ногу. Но постукивание каблука о паркет всё равно было отчетливо слышно время от времени. Мадригаль понял, что он имеет право злиться и кричать, но каково им обоим будет от этого? Он рвано выдохнул, прежде чем заговорить. — Это, — черт, как же бесят эти заикания, — это уже не имеет всякого значения. Давай, просто сделаем вид, что этого всего не было? Я Камило Мадригаль, мне пятнадцать лет, а не тринадцать, и я абсолютно точно больше не влюблен в тебя. Николас поднял взгляд, ставший, кажется, еще более уставшим, а оттого безжизненным, чтобы увидеть, как Камило откинулся на подушку, улыбаясь легкой улыбкой. Щека дрогнула, а веки потяжелели. Через несколько секунд, которые длились невероятно долго, он нашел в себе силы, чтобы заговорить. — Но- — Теперь мне намного лучше… — на выдохе перебил мимикрик. Николас смирился. — Если тебе так легче… Они могли бы сидеть в молчании ещё долго. «…абсолютно точно больше не влюблен в тебя». Но в голове Николаса никакого молчания не было. Только шум и какие-то помехи, смешивающие мысли между собой. Стало чуть легче, когда, посмотрев на лицедея, он увидел спокойствие. Никаких слёз, истерик, драм. Ни в одной из вариаций, ранее придуманных Николасом, не было настолько положительного исхода. Невольно, тревога отступила. — Камило, помнишь мы хотели сходить на речку? — Николас встал с кровати, ожидая пока Камило сделает то же самое. Даже протянул руку, от которой Камило отклонился, как от пушечного дула. Хотел уж было посмотреть ему в глаза, но те были спрятаны за кучерявыми волосами. Хотелось молить о прощении, лишь бы шебутной мальчишка не молчал так гнетуще. — Камило. — Как же это всё тяжело, Николас, — тихо, но с особой агрессией процедил Мадригаль, но итальянец был слишком вымотан этим разговором, чтобы уловить тон собеседника. Так же Ник и не понимал, на кого злится лицедей: на итальянца или же на себя. — Сам же сказал, что всё позади… — уже тише добавил он, после чего поднял голову, открывая взор на мокрый взгляд. Встал напротив Ника и протянул руку ему навстречу. Слова, конечно, были услышаны, хоть и с небольшим трудом. Камило был зол на себя. — Камило, — на выдохе произнес Ник. — Многое поменялось с тех пор… Ты жил с одними и теми же мыслями два года. Теперь ты пытаешься убеждать себя в обратном. Конечно, так быстро ты… мы оба не сможем принять это. Не злись на себя за то, что не хочешь меня видеть или просто находиться на одном континенте. — Я вовсе не злюсь. Просто непривычно. Это неважно, мне просто нужно время, чтобы потом поплакать в подушку, хах, — посмеялся лицедей, но все его актёрские навыки куда-то испарились, обличая парня и его печаль. — Всё хорошо, правда. Мы можем делать так, как будет комфортно тебе. Хочешь, я вообще не буду к тебе прикасаться? — вопреки словам он сжал чужую ладонь в своей, ощущая, насколько леденящими были смуглые руки. — Даже не пытайся быть таким хорошим, это выглядит до невозможности нелепо, — волоча Либерто к двери, безэмоциональным голосом заметил Мадригаль, однако Николасу удалось краем глаза узреть кривую ухмылку. Стоило им только выйти из комнаты, как их руки моментально расцепились по воле Мадригаля. Николас, не собираясь спрашивать, убрал одну из рук в карман, и они вдвоём спустились вниз по лестнице: Камило — перескакивая с одной ступени на другую, Николас же — осторожно ступая на каждую из плит. Быстрее спустился, конечно, Камило, так что Николас быстро понял, что что-то здесь не так, когда, дойдя до конца, Мадригаль медленно обернулся, по-хитрому улыбаясь. — Кто последний, тот протухшая дыня! — прокричал он, прежде чем развернуться и стремительно побежать к выходу из Каситы. Несколько секунд информация поступала в мозг Николаса, ведь тот уже совсем отвык, что в его жизни существует мальчуган, который может вкинуть такое, что потом всю жизнь с холодной испариной вспоминать будешь. Тем не менее, он, вопреки своей нелюбви к бегу, действительно побежал, как будто, если проиграет, то тут же в действительности превратится гнилую дыню. Николас переходит на шаг, когда понимает, что Мадригаля ему не обогнать. Тем временем Камило тоже замедлился, но бежать не прекратил: быстрым шагом вышел в кухню и уже доедал свое вознаграждение: свежую и прохладную дыню. — Надеюсь, не протухшая? — первое, что спрашивает Николас, увидев Мадригаля. Тот лишь мотает головой, нанизывая на вилку еще один кусочек. — Высшего сорта. Иди сюда, попробуй. Ты хоть и дед с болящими суставами, но должен же кто-то утилизировать остатки дыни. Тебе на тарелочку переложить или с пола тоже нормально будет? — Ха-ха, очень смешно, Камило. Во-первых: никакой я не дед. Во-вторых… Ха, да я даже отвечать на такое не желаю! Давай, делай свои хрю-хрю и пойдем уже. Камило очень оскорбился, но в словесную перепалку не вступил, заняв рот сладкой дынькой, пока Николас подошел к Долорес и Джульетте, стоящим совсем неподалеку от него. — Добрый вечер. — Здравствуй, Николас, — ответила Долорес, которая была менее занята, чем Джульетта, оттирающая чугунную кастрюлю от налипшей кукурузной крупы. — Всё ещё трудитесь. Как же так? — Ох, ну, Николас, с обеда прошло всего-навсего минут пятнадцать, если не меньше. Уборка, конечно, времени требует. Боюсь, она задержится еще на столько же, — она уставшей вздохнула. Николас заметил, что на столе еще лежат некоторые фрукты. — Есть что-то, с чем я могу помочь? — тут же спросил парень. — Да, Николас. Мы будем благодарны, если Вы будете чувствовать себя как дома. — Само собой, однако… Вам точно не нужны лишние руки? — Премного благодарны, Николас, отдыхайте, — спокойно кивнула Джульетта, впервые вмешавшись в разговор. — Прошу, ко мне можно и на «ты». И если вам действительно не нужна помощь, то я, пожалуй, пойду. Удачи. — Удачного отдыха, Николас! — когда он отошел, Джульетта весело шепнула Долорес: — Камило наверняка уже терроризирует его. — Точно.

Когда Николас приблизился к столу, Камило, кажется, уже давно всё доел. «Быстро же» — единственное, что подумалось Николасу, после чего он пожал плечами, отгоняя ненужные мысли. В последнее время минуты то растягивались в часы, то сокращались в считанные секунды. Николас подметил еще несколько аппетитных фруктов, лежащих на кухонном столе. — Ты готов идти или посидишь ещё? — спросил Николас, представляя, во что мог превратиться желудок, полный дыни и его сока. Однако вопреки его ожиданиям, Камило резво вскочил, махая рукой. — Да не, щас уложится всё быстренько. Да и ты пока балаболил, я уже успел от скуки чуть ли не помереть. — Ага, как бы не так. Видел я, как ты своими любопытными глазками зыркал, скукой прям за милю пахло, — закатил глаза Николас. Камило поднялся со своего нагретого места, немного поразминал спину, после чего был полностью готов. Насколько готов, что их готовность привлекла внимание Джульетты. — Мальчики, вы куда-то уходите? — спросила женщина, вытирая мокрые руки о полотенце. — Да мы на улицу просто. Прогуляться там, знаете. Николас у нас спортсмен: после плотного обеда надо сбросить все набранные калории. Правда, Николас? — кажется, если бы итальянец ненавидел Мадригаля, то только что его ненависть возросла бы раза в три. Однако итальянец Мадригаля не ненавидел, а потому всё ему прощал. — Да-да-да, в здоровом теле здоровый дух и всё такое… Долорес и Джульетта, обе, одновременно кинули на Николаса взгляд, полный сожаления. — Хорошо, мальчики, гуляйте, — вынесла вердикт Джульетта, а Долорес беззвучно кивнула, давая добро. Камило, схватив Николаса за руку, двинулся к двери, ведущей на улицу. — Вы до скольки? — напоследок поинтересовалась Долорес ради спокойствия за своего младшего брата. — Верну его до 12. Камило, честное слово, удивился, что было видно по взлетевшим до уровня роста кудряшек бровям и резко остолбеневшему телу. Так поздно ему ещё не разрешали гулять. Да, городок маленький, да, все друг друга знают. Но его мать была слишком заботлива и параноидальна, чтобы позволять своему чаду отсутствовать дома в поздний час. И вот, с лестницы показалась Пеппа. Лицо её пылало алым гневом так, что Николас подумал, что именно в такие моменты люди обычно крестятся. — До скольки?! — свирепо кричит она. — Да он в это время уже спать тринадцатым сном должен! — не контролируя ситуацию, она не замечает, как над головой кружится грозовая тучка. — Я Вас уверяю, ничего не случится. Я верну его цееее~ — в деревянный пол Каситы прилетает молния, приземлившаяся прямо в ногах Николаса, и он, так же быстро, как и сама молния, отскакивает назад, направленный исключительно желанием выжить. — В 10 будет дома. — В полдевятого, — сурово приказывает Пеппа. Тогда уж, не в силах возражать, Камило выдыхает. — Получается, всего час? — без злости в голосе, скорее, с непониманием и разочарованием, уточняет лицедей, поглядывая на итальянца ради подтверждения своих слов. — Я не поняла, вы вообще куда? Часа вам, что ли, не хватит? Долорес и Джульетта, что ранее убирались, теперь были вынуждены слушать споры. Николас поглядывал на соблазнительные фрукты со стола где-то между метанием из стороны в сторону от молний и поддержанием адекватного диалога. — Ну мы… пойдём? Пока! — быстро выпалил Мадригаль, прежде чем схватить отвлеченного Николаса за руку и убежать, пока мама осталась остывать. Она определённо не была больше зла на них. Через некоторое время на улице не было ни намека на тучку. Они бежали и бежали, как будто за ними погоня, однако веселое настроение обоих парней не соответствовало такому сюжету. Кажется, они бежали так быстро, что были готовы в первую же выдавшуюся секунду рухнуть на траву и дальше катиться калачиком. Поляны они достигли аномально быстро, как показалось Мадригалю. Обычно, когда он шел сюда по рабочим делам, то путь занимал целую вечность (двадцать пять минут), но в этот раз… «Счастливые часов не наблюдают». Камило мотает головой, разбрасывая кудряшки и мысли, и выпускает руку Николаса из своей, шагая по поляне, которую он… Не узнаёт. Как будто с появлением Николаса здесь всё изменилось. Цветы приумножились в своем количестве, в своей яркости и красоте, но Камило до сих пор не мог поверить, что его возвращение может оказать такой глобальный эффект. Стало жутко, ведь Камило еще давно решил, что период, когда чувства преобладали над разумом, прошёл. Отныне можно думать только мозгом. Камило. Стоило только подумать, что произойдёт, когда Камило перестанет держать себя в узде, как по всему телу пробегался целый табун мурашек. Перед глазами тут же вставало изображение разочарованных глаз матери и ее неодобряюще поджатых губ. Сразу же представлялись старые хмурые брови, и не надо было видеть глаза, чтобы понять, как же сильно его теперь ненавидят. Но… Камило. Если никто не узнает? Чтобы никто не узнал, надо чтобы никто не слышал. Чтобы никто не слышал, надо, чтобы в первую очередь не слышала Долорес. Чтобы не слышала Долорес, надо, чтобы этого вообще не существовало. «Два года назад я даже не думал, что сознаю́сь в чем-то неправильном. Николасу, должно быть, было очень неприятно». Лицедей взмахнул головой, чтобы отогнать эти странные мысли (или чувства, он не знает, но хотелось бы — второе). — Камило, — позвал его то ли раздраженный, то ли беспокойный голос. — Что? — наконец-то отозвался Камило. — Я тебя три раза позвал. Всё так же любишь погружаться в мысли с головой? — он приподнял свои брови, останавливаясь напротив лицедея. В какой-то момент Мадригалю показалось, что Николас спросил что-то по типу: «Расскажи, о чем ты сейчас думаешь?», но он опять всё прослушал. Но Камило знал, что в лоб Ник ничего и никогда не спрашивает, поэтому быстро ответил то, что первое пришло в голову: — Просить прощения не буду, — ехидно улыбнулся он, и парни продолжили идти. — Ты совсем не меняешься. Ни разу не слышал от тебя извинения. Твои родители хоть слышали? — Сеньор Николас, извиняться — это не в моем стиле, — Камило гордо вздёрнул нос. — Да и меня ни в чем таком ужасном ещё не уличали, чтобы я прощения просил, — не успел Николас и слова вставить, как Камило продолжил: — Мы дошли, кстати, — он присел на невысокую траву изумрудного цвета. Она напоминала лицедею Николаса. А именно его глаза. Яркие и зеленые. В которые, если посмотришь, то не оторвёшь взгляд. Камило водил рукой по траве, перебирая каждый её росток между пальцев. Через несколько секунд справа от него сел Николас, улыбающийся этой своей «загадочной» улыбкой. — Пока ты разговаривал с Пеппой, я успел прихватить пару фруктов, — он улыбается и протягивает лицедею нектарин. — Вау, да Вы сама скорость! Поделитесь, в чем секрет Вашего успеха? — Камило с удовольствием забрал фрукт и откусил кусочек. — Я просто очень быстрый и ловкий. — Ты? Не смеши, — Камило поднял брови в удивлении. Его выражение лица выглядело возмущённо, но до жути комично. — Ладно, я думал о них всё то время, что мы находились на кухне, — сознался Николас, виновато вздохнув. — Значит, у Вас была стратегия? Мг, мг. Очень неплохо, — задумчиво кивнул лицедей. — Слу-ушай. — Я весь во внимании. — А та штука, на которой вы приехали с семьёй, — это что? Я никогда не видел ничего подобного. Это похоже на… железную коробку. Оно выглядит классно, — восторженно говорил Камило, наблюдая, как расцветает улыбка на лице Николаса. Невольно, Мадригаль снова теряется между отвращением к себе и к своим мыслям и желанием провести пальцами по заострённой линии подбородка. — Смотришь так, будто хочешь съесть меня, — Николас кидает парню украденный персик. — Держи, голодный ребёнок. Камило некоторое время смотрит на этот персик с отпавшей на траву челюстью. Если бы он мог, он бы предпочел провалиться под землю, нежели находиться здесь. Пока он смог только покраснеть до кончиков ушей под негодующий взгляд Ника. — Отвечая на вопрос… То, что ты назвал «штуковиной» было автомобилем. Ни разу не слышал? — поинтересовался Нико. — Конечно, слышал. В такую глушь ведь всё приходит. У нас тут всякое бывает. До тебя прилетали летающие тарелки, недавно у нас железную дорогу построили, а вчера придумали машину, которая будет стирать одежду. Инновации, — скептическим взглядом, Камило продолжал пялиться на Николаса. Не хватало только пальцем вокруг виска покрутить для целостности картины. — Ладно, я понял. — Так зачем, говоришь, вам, ну… эти штуковины? Есть же повозки. А эти железки, без обид, выглядят ненадёжно, — Камило задумался, но ненадолго. — Я запрещаю тебе ездить на этом. Так-то. Николас, вместо того, чтобы, казалось бы, возмутиться, начинает откровенно угарать с Камило, поджав губы и нахмурив брови, отворачивая лицо в сторону от лицедея. В глазах Либерто Камило совсем не повзрослел. Он, безусловно, сильно вытянулся и был одного роста со своими ровесниками, его голос сломался и больше не был писклявым и детским, он набрал мышечную массу, которая даруется всем парням после четырнадцати лет, а также имел хорошее, стройное тело, как и все мальчишки, играющие в дворовые игры. Но так и не повзрослел. Николас до сих пор ловил его детские, лучезарные улыбки и замечал присущую только Камило лицедейскую харизму. — Пхаха, — всё же не удержался Либерто от смеха, за что получил удар под затылок. — Раз уж ты так волнуешься за меня, — хотя после этой затрещины я в уже не так уверен, — то я, так уж и быть, оставлю автомобиль в Энканто для исследований. Может, изобретёшь что получше? Поедем по всему миру, и все будут восхвалять тебя. Как смотришь? Мурашки побежали по рукам лицедея. Он сам не понял, почему так реагирует, а главное — на что. Тяжело говорить с человеком и делать вид, что вы только познакомились, когда сердце ноет от воспоминаний, когда оно бешено бьется, выдавая тебя с потрохами. Нет ни одной мысли, которая была бы способна заставить Камило забыть весь тот кошмар, который ему пришлось когда-то пережить. Но… Они же изменились. Они оба тотально поменялись. Обрели то, чего обоим не хватило раньше друг в друге. Камило обрёл хотя бы толику серьезности, он в этом уверен, он это чувствует. Николас же научился гораздо легче относиться к вещам и стал более открытым. У Камило на протяжении всего дня создавалось впечатление, что Либерто мог быть таким еще два года назад, но как будто просто не хотел показывать хорошую сторону себя, боялся чего-то. Что-что, а делать важные выборы лицедей жуть, как не любил. Был лишь один проверенный способ: притвориться беззаботным дурачком. Срабатывало на всех и всегда… — Знаешь, мне лень, — с улыбкой сказал Камило и заложил руки под затылок, крепко скрепив их в замок. — Ты не меняешься. …На Николасе не сработало. Камило невольно вздрогнул от осознания того, насколько они поняли друг друга. — Представляешь, ты тоже. Он приложил все усилия, чтобы голос не дрогнул. Что за… Не получилось. «Ты не меняешься». Сколько подозрения удалось вместить Николасу в эти три слова? Камило не придумывает, ведь… Николас что-то понял, он понял, ведь он не дурак, ровно как и Камило. — Образ прошлого Камило тебе больше не к лицу. — Я понял, а теперь замолчи. — Тебе необязательно делать вид, что ты не поменялся со временем. — Тихо. Не хочу слышать. Камило лёг на спину. Он не хотел слышать Николаса, потому что только Николас мог говорить эту чертовски горькую правду в лицо, разбивать мечты, Камило ненавидел это. «Образ прошлого Камило тебе больше не к лицу. Тебе необязательно делать вид, что ты не поменялся со временем. Хватит играть эту роль, ты больше не тот человек, каким был. Твой характер поменялся, ты стал личностью. Ты больше не легкомысленный и беззаботный, хватит все время надевать эту маску дурака. Ты делаешь это всегда, когда нуждаешься в защите? Легче сыграть старого себя, которого все знают и любят. Ты боишься, что нового тебя и твои решения не примут. Что людям больше не будет весело, и они разочаруются?» Камило понимает, что Николас высказал бы всё это, если бы его не заткнули. Тогда лицедей не выдержал бы. Николас всё знает и понимает. Трава после дождя, вызванного мамой недавно, слегка сырая. — Камило, ты пиджак помнёшь и рубашку испачкаешь. Про лакированную обувь я, так уж и быть, промолчу, — Николас садится рядом. — Всё равно, — когда Николас разворачивается лицом к Камило, он уже снимает пиджак. — Не хочу, чтобы потом все меня ругали, — поясняет он прежде, чем Ник что-то скажет. — Сколько ты весишь? Камило приподнимается на локтях, поворачивая голову на Николаса. — Сеньор, а Вы знаете, что неприлично спрашивать такое у дамы? — он меняет свое тело на образ какой-то пухленькой, пятидесятилетней женщины, которую Николас никогда не видел. «Опять сбегаешь от вопросов» — остается неозвученной мысль в голове Ника. Либерто смеётся, но Камило видит, как сильно его швыряет из стороны с сторону. Как на корабле, попавшем в шторм. Его пугает то, как они читают друг друга. Как будто это какое-то проклятье. — Сорок восемь, сто шестьдесят семь, — резко выпаливает лицедей. — Что? — Сорок восемь килограмм на рост метр и шестьдесят семь сантиметров. — У тебя недовес в десять килограмм, — нахмурившись, говорит Николас. — Это ведь с чем-то связано? — С тех пор, как ты уехал, — Камило опять вынужден смотреть, как темнеют глаза Николаса, ожидая худшего. — Эй, там не большая история, она не стоит сильных переживаний, — пытается заверить Мадригаль, но лицо парня уже выражает всю готовность слушать. — С тех пор, как ты уехал, что-то переклинило во мне, — продолжил лицедей, пока Николас смотрел на него этим своим я-готов-выслушать-всё-про-твою-травму взглядом. Неловко, но Камило продолжил. — Я почти не являлся на завтраки и ужины, лишь изредка ночью ходил за едой, ну, знаешь, скажу по секрету, но мне надо порой кушать, чтобы не умереть с голоду и да, я, кстати, не энергетический вампир. Так вот. Любимая бабуля решила, что я не хочу есть, потому что я такой бездельник, и она начала нагружать меня работёнкой в городе. За день я мог перевоплотиться по три десятка раз, сейчас, чтобы ты понимал, я едва ли могу осилить десять разных обликов. Я бегал в город за фруктами за пятнадцать минут до обеда. Ведь бабушка думала, что, если я набегаюсь и устану, то точно поем. Но этого никогда не происходило, и она сильно злилась. Из-за этих частых перевоплощений я стал тратить все свои силы. Меня все время тошнило, но я был вынужден бегать и бегать, пока не остановится пульс, — злобно сжав кулаки, процедил Мадригаль. — Потом уже вмешалась мама. Я пропущу некоторые подробности этой истории и скажу сразу, что несколько месяцев назад я только-только начал нормально есть. С едой приходили и силы, но, к сожалению, набрать вес обратно у меня не получается. На этом рубрика «Мои Очень Грустные Истории» подходит к концу, спасибо, что были с нами. Прошла минута, пошла вторая. Вторая закончилась, молчание — нет. Третья минута. Тогда Николас наконец-то может поменять свое лицо «Блять, что?», на «Блять». Камило клянется, это было написано у Ника на лбу. — Я пытался смягчить этот «невероятно тяжелый» удар шутками, но, друг, ты стал слишком сентим… Оу, — он замолкает, когда нос парня утыкается ему в плечо. Этот жест поддержки… Чужие руки ложатся на лопатки Камило. — Мне так жаль. Не в силах оторваться от объятий друг друга, они… Они дураки. Они уснули.

***

…И проснулись только в ужасную, снежную бурю. — Мама! — крикнул Камило, подрываясь с сырой земли и держа в одной руке насквозь мокрый пиджак, а в другой — руку Николаса. — Я бы с радостью сказал что-нибудь по типу: «Камило, не волнуйся, всё будет хорошо», но ты знаешь, как сильно я не люблю лгать, — громко говорит итальянец, чтобы перекричать вой метели. Заснеженные волосы, недавно собранные в короткий хвост, Камило распустил одним движением руки, чтобы согреть заднюю часть шеи, которую продувало ледяным ветром. Трогая манжеты, брюки в области ягодиц и бедер, как будто проверяя, не посеял ли он где-то кошелек, он на самом деле совершал проверку на промокшесть. Да, он был мокрый на 97 процентов. Остальные три процента, наверное, составляли трусы, но Камило не уверен. Он смотрит на Либерто, и, черт возьми, они похожи. Особенно, прилипшими ко лбу волосами. Губы итальянца редко дрожат. Камило случайно вспоминает, как же Ник ненавидит холодную погоду (ту, что ниже плюс семи). — Который час? — дрожит и его голос. — Судя по небу, около- Хм… — хмурит взгляд Мадригаль. — Быстрее. — Ну-с… Около часа ночи? — с неловкой улыбкой отвечает Камило. Мысленно он представляет себя в гробу на глубине шесть футов с всё той же улыбкой. Ник, видимо, представил то же самое, а потому, промолчав, ускорил шаг. Устроив перегонки, они управились в рекордные сроки: всего за три минуты они достигли Каситы. Это не отменяет того, что Николас трясется, как осиновый лист на ветру. «И потом спрашивает, сколько я вешу» — мысленно ухмыляется Камило, глядя, как итальянец уже еле перебирает онемевшими ногами. И все же пришлось ему немного помочь. Когда они подошли к двери, их ждали две женщины. Две страшные и грозные, невероятно грозные женщины. Почему-то оба парня думают о том, что Иван четвёртый мог бы быть менее грозным. И пока в голове Николаса вращаются шестерёнки, а из мыслей только «Что же сказать что же сказать что же сказать», Камило действует. — Аа… Hola…?

***

Камило — 13 лет Николас — 16 лет Когда Камило признался иностранцу в любви, Николас был окончательно выбит из колеи. Он не хотел, он не искал этого. Ему это не было нужно. Он искал только отговорки. Но ни возраст, ни характер, ни незнание, ничего не могло заставить Мадригаля отказаться от любви так скоро. Николасу стало жаль этого бедного мальчика, когда он увидел искры и огонь в его глазах во время признания. Ему стало жаль, потому что он знал, что разочарует. Итальянец собирался думать об этом всю ночь, но его желаниям не было суждено сбыться. И уже утром ноги́ его не было на континенте. А на окне Камило тем временем лежал красивый конвертик, внутри которого было письмо. Мадригаль прочитал его сотню раз, пытаясь разгадать, что имел в виду Николас. Когда он не видел Николаса весь следующий день, он не удивился. На второй день он напрягся. Третий день он намеренно искал его по всему городу. В четвертый день он перечитал письмо в сто первый раз и всё понял. Пятый, шестой, седьмой и все последующие дни он хандрил над письмом, на котором было написано:

Прости меня, Камило.

Николас Либерто

— Хах, Либерто…