quam optimum

его смех всё ещё звучит где-то в голове, рассыпаясь щепками от палок, по которым он так старательно водил ножом. «расслабляет» — говорил он, а потом курил с шоном, сидя на берегу и касаясь плеча диаса своим. один косяк на двоих, один разговор на две кривые души, одно холодное озеро на две пары уставших ног. теперь шон курит в одиночестве посреди сраной пустыни, утирая рукавом кровь, текущую из разбитого носа, и не может унять пожирающую изнутри пустоту. вокруг только песок и сухие кактусы, а впереди — бесконечная дорога, и хер его знает, есть ли на другом конце эта далёкая мексика с домиком у воды. дым сигарет обжигает глотку. мутные слёзы обжигают сильнее. «не вешай нос, малыш шон!» — шептал он в смуглое плечо, трогая холодной ладонью чужую шею. вот только малыш шон всё проебал. малолетнего братишку, бабки, глаз и грёбаного финна с его сладким голоском, который решил упростить всем жизнь, но забыл подумать головой. теперь у шона только угнанная тачка, синее тело и кривые наброски финна на помятых листиках. всё по памяти, дрожащими пальцами, гелевой ручкой. «скучаю по тебе, засранец». а засранец шатается где-то там в неудобном рыжем комбинезоне и бесит своим видом стражей порядка. у финна порядки совсем другие. а есть ли они вообще? «я люблю тебя, солнышко». последняя его фраза, брошенная в окно больницы. у шона нет времени на ненависть к своему приторному мальчику-панку, только зуд в левой глазнице и имя брата в голове. финн улыбается ему горько на прощание, и глаза у него краснеют. диас отворачивается, но где-то на подкорке мозга эти слова вырезаются торопливым почерком макнамары. между близким сердцу «enano» и «четыре раза в день». четыре раза в день обрабатывать рану. четыре раза в день отвлекать себя от тоски по мальчику с дредами.  шон тушит сигарету, садится в машину, хлопнув дверью. панк говорил ему про связь, но для диаса она как потрёпанный поводок, по двум концам которого — финн и его любимый малыш шон, а между ними — вечность. звук мотора заставляет мозги вырубиться. может, дороги сведут их вновь, как в той солнечной калифорнии, затерявшейся в куче паршивых воспоминаний, среди которых одно — тягуче-сладкое, с привкусом пива на чужих губах и ледяными руками. «mi amor, финн» «te amo, золотце»