Змеиный заклинатель

…и если это награда за все старания — то она не самая плохая.

Быть гриффиндорцем — значит бороться со своими страхами. Джиневра Уизли, сколько себя помнила, всегда боялась змей. Может быть, сильнее только — их укусы. Сама она считает, что была распределена на факультет льва только потому, что на все остальное, кроме умения попадать в истории, её скромных способностей не осталось. А как же? Гриффиндорка до мозга костей — звучит как неизлечимая смертельная болезнь. Как рак. Джинни достаточно было подержать дневник в руках, чтобы на каком-то инстинктивном уровне в холодном поту захотеть бросить блокнот куда-то в окно или в камин на растопку. Смотреть на обугливающиеся, сгибающиеся в пепел страницы. Но Джин никогда не доверяет своим ощущениям и, наверное, в этом её главная беда. У книжки — видения прошлого, красивый фильм, правда, сепийный, но намного интереснее того, что у неё происходит перед глазами каждый день. Уизли читает дневник ночами напролет в надежде, что сможет разгадать загадку, но дневник не дает однозначных ответов; только те, которые ей надо знать.

Кто такой Том Реддл?

Все откроется со временем? Она начинает засыпать с ним под подушкой чаще, чем со своим дневником. На пустых страницах есть много места, чтобы написать, что всё катится и всегда катилось к черту. Приз — главное, — продвижение на новый уровень, древние тайны — достойная награда за все риски. Блокнот отвечает ей даже не так сухо, чем предполагалось, и это её до смерти пугает. Черно-белый фильм прокладывает совсем иную дорогу, где себя день ото дня вспомнить трудно, и она понятия не имеет, какая цена поставлена за знание, но готова её заплатить десятикратно. Жизнь Джи совсем ничему не учит. Дорога из костей — должна остаться бесшумной. За ней попятам ходит навязчивое воспоминание, бремя другого, которое она с радостью согласилась нести. Она хохочет в лицо смерти, и та, пляшущая за углом, кажется совсем далекой. В волосах кровавой меди у неё — юность, и несет она её гордо. Кто-то шепчет ей. Нежно, еле слышно: «ищи». И Джин переворачивает всю библиотеку верх дном, понятия даже не имея, какого морского черта. Джин не особо умная, и тот, кто это просил, должен был знать. Ночью она идет в запретную секцию. У неё сердце готово оборваться в любой момент, нога — предательски поскользнуться, а рот — истерически засмеяться. «Тайны наитемнейшего искусства» — из фолианта изощренных пыток её души становится почти что святыней. Темная материя — самая податливая, но зачем жить вечно, если ты живешь одним днем? Джин хохочет: у неё день расписан по минутам, и смерть над ней не властна. Джин хохочет: теперь она готова принять её как избавление. Том у неё за спиной, верно, тоже хохочет. Над ней. Это хорошо. Она этого не слышит, тем — верней. Повсюду шипят змеи, в голове гремит их целых клубок; в полубреде Джин делает всё, о чем не попросят, даже если это означает убить грязнокровку в его честь. Наутро Джин всё помнит и не хочет останавливаться; этот крест она донесет до конца, пусть никто и не предупреждал, что он будет подозрительно легким. Мертвым там, внизу, всегда было все равно. Дорога из костей — должна остаться бесшумной. Джин отдает всю себя и не просит ждет взамен ничего — хотя ей никто ничего и не обещал. Луна сменяет луну, и остается так немного. Джин чертит круг — вареной свиной кровью, в центре с трупом, обставленным пылающими свечами. Руки у неё тягучие; в соке стебельков одуванчиков, жгучих ягодах паслена, паучьем яде и камфоре. Здесь, в тайной комнате, её колыбель. Джин чувствует его руки, проводящие круг, когда делает ритуал, чувствует его рядом с собой. Так явно. Мельком она задерживает на его лице чуточку больше внимания, и боже— В этих глазах — ад. И понимает, что игра стоила свеч, что может вырвать ради него свое грязнокровое сердце. Том чуть улыбается и молчит, будто бы проницательно понимая, за чем дело стало, но едва ли ему жалко — даже Джин не считается с собой. Она не может перестать вечно рассматривать каждую черточку этого лица, — бессмертные шестнадцать ему к лицу, и, заглядевшись, не может перестать рвать чужую кожу на алтаре, пока все не сделано. Джинни любит просыпаться на выходных именно здесь, но она постоянно будит себя собственным криком — ей снится, что вместо кожи у неё лоснится змеиная чешуя. Она ненавидит змей всем сердцем, но не может отделаться от чувства, что они скрываются везде: под бесхозно оставленным учебником по ЗОТИ, под пушистым одеялом, под собственной кожей, ползают по рукам — между пальцев, замыкаются на шее цепью и всё душат, душат, душат. Подманив её чуть ближе, он прижимает её к себе и что-то по-змеиному убаюкивающе шепчет. И Джин — не понимает ни слова. Но успокаивается. У них ведь так много времени в запасе, его ведь полно. Последняя жертва должна быть сделана, и Джин не хочет знать, кто это может быть, но уже предчувствует. Она приносит всё, раскинув это всё возле себя. Сил у неё действительно поубавилось. — Джин, последняя жертва… Она начинает суетиться, раскладывая перед собой свечки и стараясь поджечь их, но у неё как назло всё валиться из рук. Джин не хочет думать. — Черт бы тебя побрал, — раздраженно скалит зубы Уизли, когда не может поджечь зажигалку уже в пятый раз. Реддл повторяет чуть громче. — Джин, последняя жертва… Джин берется за нож. Джин не хочет думать. — Свиной крови нет, но моя тоже сойдет, — Джин искренне старается обрадоваться, но не может закрыть глаза. Глубокие порезы на ладонях почти что напоминают стигматы. Она начинает чертить круг. Джин очень уж не хочется думать, что ей придется принести в жертву себя. — …это ты. Она поднимает на него взгляд, и эти стальные глаза молят о рае. И у неё такое чувство, как будто она случайно забила квоффл в гриффиндорское кольцо. До самого конца Джинни готова была убить кого угодно. Разбитая: но Джинни умеет быстро себя собирать по кусочкам, как пазл. И почти всегда правильно. — Да, хорошо. Самая грязная кровь взывает под звук костяных флейт. Пустить свою по его жилам — не так уж и плохо. Её кровь — яд, кипящий аконит в венах, озноб в подрагивающих конечностях. Вечная лихорадка бурлит внутри и поет в голове через сплетения рук и прикосновения губ к хладной коже. Эту кровь она разделит с ним. Эту плоть она разделит с ним.

Кажется, здесь Джинни Уизли нашла преисподнюю.

В его мире нет места для неё. Здесь, в тайной комнате, она и останется. Том шепчет ей что-то на ухо, близко-близко. Как всегда, на парселтанге, который, кажется, доходит до самого нутра. Но Джин едва ли что понимает. Ни сейчас. Ни когда-либо. Джи. У него. На руках. — Глупая девочка. Пусть тебе приснится то, чего тебе всегда хотелось. Джиневра Уизли смеялась над смертью — смеется и сейчас. Прекрасный принц должен поцеловать принцессу, чтобы она уснула. До лучших времен.

До их скончания.