Чертовка

Ее руки пропахли табаком. Дилюк ненавидел то, что она плевала на его просьбы не курить, все-таки девушка, чтобы смердить как мужик. Он ненавидел то, как она приподнимала точеную бровь и насмешливым, не терпящим возражений тоном заявляла — «не нравится, не нюхай, никто не заставляет, я меняться в угоду стереотипам о женщинах не буду», хотя он совершенно не это подразумевал, — и все равно же, блять, целовал эти самые пахнущие крепким табаком руки. Она плевала на чужое мнение, и когда это относилось к чужим, другим людям, восхищала Дилюка тем, что не собирается прогибаться, а делает лишь то, что хочет. Но когда у него не получалось убедить ее в чем-то, искренне ненавидел это качество. — Весь этот мир — лишь выдумка, — говорила она усталым тоном, потягивая вино, тонкими пальцами удерживая бокал за ножку. Рагнвиндр тогда промолчал, так как знал — часто она говорила странные вещи, странно смотрела на мир. Ее удивляло то, что ни у кого не вызывает и капли восторга — она восхищалась ветряным мельницам, будто видит впервые; с любопытством распрашивала о способах изготовления вин на винокурне; интересовалась богами, архонтами. Они вдвоем часто могли сидеть на скамейке на площади Свободы, смотреть в небо и философствовать о Селестии и Бездне. Она с хищным интересом узнавала о глазах бога, — хотя сама обладает, точно как и сам Дилюк, пиро глазом бога, — и о том, как работают телепорты, о том, что такое артерии земли и откуда они взялись. Ее интересовала география, культура других стран, и казалось, узнавая о них, она будто сравнивала узнанное с чем-то у себя в голове, задумчиво закручивая волосы на палец. Одновременно с детским любопытством в ней был совмещен и невероятный пофигизм, что иногда поражало Дилюка — как она может в один момент восхищаться его взрывом стихий, огненным фениксом, а в другой уже совершенно наплевать на то, что какой-то хиличурл забрался слишком близко к винокурне, практически в самые виноградники? Она просто пожмет плечами и прямым попаданием из лука воспламенит тому голову и будет наслаждаться шоу, тем, как горит шерсть на теле порождения бездны, как визжит из последних сил существо, падая замертво. — Для меня это как игра или фильм, ах, точно, у вас еще не появилась фильмография, тогда… как иллюстрации к книге. Интересно, и будто нереально, хоть я уже давно поверила в реальность происходящего, — поделилась она как-то. И столько принятия тогда было в темных глазах, такого, что Дилюк мог сравнить ее глаза с глазами крестьян, что смиренно принимали смерть, ведь все равно не могли ничего противопоставить монстрам из бездны. Такова была она — его Афина. Девушка, с которой он встретился в путешествии после смерти отца, с которой посетил разные города и страны, и которую пригласил с собой, когда возвращался в Мондштадт. Та, которой он делал предложение два раза, и оба получал отказ. Но он мужчина неглупый, видел симпатию в ответ, сохранил на веки в воспоминаниях ее яркий смех и искорки в глазах, когда она снова игралась с ним - и знал, что просто не настало еще то время, подходящее. — Дилюк, — она говорила тихо, вкрадчиво, будто предлагая авантюру, — раз уж ты у нас такой богатый, завидный жених в селе, — Дилюк на этих словах подумал «раз уж такой завидный, что отказываешь?» — а еще содержишь винокурню, то почему бы нам не пойти в Долю Ангелов и не пропустить по бесплатному бокальчику вина? Красноволосый нахмурился, не одобряя женское стремление пить, он вообще не любил алкоголь и осуждал тех, кто его пьет, но Афину осуждать за такое было бессмысленно — «у меня на родине мы выходили каждые выходные после работы в город, пили, веселились, танцевали, я скучаю по этому времени», вздыхала девушка с полными грусти глазами, и Дилюк смирялся с этим недостатком, беря женскую тонкую ручку с свою, огрубевшую и с мозолями от двуручного меча. Видя это, его сердце трепетало.

Афина — богиня войны и мудрости или ‘владычица’.

И когда она легко перемахнула через невысокую ограду, весело улыбаясь и убегая от него сквозь виноградники, мол, «давай на перегонки, кто последний, тот платит!», хотя платить ни одному из них не придется в любом случае, он понял. Понял, ощущая сжавшееся от нежности сердце, которое, как он был уверен, давно превратилось в ледышку. Только вот Афина, чертовка, растопила его с первых совместных дней. И тогда он догнал ее, не позволив убежать далеко, и признался, зарываясь носом в ее волосы, пахнущие сандаловым маслом. — Когда я смотрю в твои глаза, я вижу в них свой остаток жизни. Я вижу его с тобой. — Да. — Что, да, чертовка? Одурманила меня, околдовала, влюбив в себя и превратив в послушного щенка. Послушного, глупого и верного. Она засмеялась звоними переливами колокольчика, смешливо, заражая и его своей улыбкой. — И вправду, глупый щенок, я говорю да, выйду за тебя. И закряхтела от того, насколько сильно ее сжали. От счастья.