I Bet on Losing Dog

I'll be there on their side I'm losing by their side — Я знаю, что ты не любишь разговаривать с Сайно, но без твоей помощи у него нет шансов, понимаешь? Тигнари старался говорить четко и громко, чтобы девушка понимала смысл его слов даже сквозь запертую дверь. У Коллеи даже со зрительным контактом бывали проблемы с восприятием вербальной информации, а без него она запросто могла прослушать большую часть сказанного. С той стороны все еще не отвечали, но Тигнари знал, что она сейчас опиралась спиной о дверь. — Коллеи, поговори со мной. И снова нет ответа. Будто бы его подопечной никогда не существовало, а Тигнари разговаривал сам с собой, как полный псих. Вздох. Мужчина отошел от двери, тихо направившись на кухню. В последнее время характер Коллеи испортился окончательно: она стала чаще устраивать истерики, кричать и спорить по любому поводу, и Тигнари не знал, связано ли это с пониманием, что ее новый опекун не будет действать по знакомому ей шаблону и причинять боль, или же подобное — все еще последствия воспитания Дотторе. Совершенно несносная девчонка. Сегодня утром она швырнула в него кружку, потому что Тигнари забыл положить в ее чай сахар. Иногда он задавал себе вопрос: зачем вообще подписался на это, потому что как работник социальной опеки мог всего лишь отдать Коллеи в одну из ожидающих семей, а не нагружать себя очередной неподъемной им ношей, однако просьба Сайно и подозрительный интерес со стороны бывшего опекуна, у которого Тигнари и забрал приемную дочь, вынуждали его терпеть чужое непредсказуемое поведение каждый день. К тому же пришлось признать, что мало кому из знакомых ему семей захотелось бы принять к себе взрослого подростка с инвалидностью и рядом поведенческих проблем, а посему до восемнадцатилетия Коллеи ответственность за ее судьбу лежала целиком на плечах его и Сайно. Каждый раз одно и тоже. Слезы, крики, ругань и истерики. Эта боль измученного ребенка была невыносима. И ее нельзя было вылечить чем-либо. Тигнари хотел, чтобы она прекратилась. Дотторе, возможно, наслаждался ею. Это был тяжелый месяц во многих смыслах, но казалось — они с Сайно делают что-то хорошее. Тигнари давно забыл каково это — чувствовать себя чем-то вроде долбаного героя в своих глазах. Большая часть тех детей, что он изымал у родителей редко обретали счастливый финал во взрослом возрасте. Пятьдесят процентов из них, что были жертвами принебрежения со стороны родителей, злоупотребляющих алкоголем, по итогу спивались вслед за ними, двадцать — жертвы физического насилия — накладывали на себя руки, употребляли наркотики или находили себе партнеров с не менее опасным паттерном поведения (по всем признакам Коллеи была бы среди них.) Жертвы сексуального насилия в последней части статистики становились еще и жертвами секс-траффикинга. Были и редкие исключения. Те дети, что приживались в приемных семьях. Настоящие счастливчики, умудрившиеся получить второй шанс не имея и первого. Таких меньше всего. — А вот и ты. — без тени злости сказал Тигнари, когда его подопечная с трудом открыла дверь ванной, и пошатываясь, направилась на кухню. — Помочь тебе? Коллеи резко мотнула головой, отчего ее ощутимо качнуло вбок. Тигнари хотел было встать, подумав, что девушка вот вот упадет, однако та все же добралась до стола и неуклюже плюхнулась на одну из табуреток. Они не говорили о ее атаксии, но Тигнари знал, что скоро ему придется обсудить ее частые пропуски физиотерапевта. У Коллеи загруженные недели. Несколько дней у различных врачей, несколько отведено на занятия по двигательной реабилитации, день на посещение психолога, еще один — на массажиста. По итогу выходило пять дней в неделю. — Выпила таблетки? Последовал слабый кивок, она не смотрела на опекуна. Тигнари давно не смущался подобному, но в первые дни было непривычно. Как-то он даже взял карандаш, попытавшись заставить девушку следить за ним глазами — типичная неврологическая проверка, которую Коллеи провалила по всем фронтам, не сумев сфокусировать взгляд на одной точке даже на половину минуты. Когда же ее воспитание легло на плечи нового опекуна — стало только хуже. Что ж, стоило отдать должное этому сукину сыну — при нем Коллеи ходила на реабилитацию без каких-либо «но». Тигнари вдохнул, сжав пальцы в замок, и снова посмотрел на подопечную. Ему нужно было убедить ее в том, что разговоры с Сайно действительно важны для суда, а ее присутствие на очередном заседании завтра также не будет напрасным. С каждым днем это было все тяжелее. Они возились с этим уже два месяца, даже с учетом того, что между слушанием и первым заседанием были относительно небольшие перерывы, повторяли одно и тоже, искали новые доказательства, лишь бы перетянуть мнение судей на себя. Тигнари верил в Сайно и знал, что тот был отличным юристом, однако влияние Дотторе на свидетелей, его этот мерзотный прилизанный адвокат и скептицизм судьи все больше убеждали мужчину, что в этот раз они поставили на пса, который обречен проиграть в собачьих боях. Иногда казалось, что свой проигрыш ощущала даже сама Коллеи, посему и была столь нервной, но Сайно убеждал ее в том, что опускать руки не стоит до последнего. Будто бы Коллеи было не все равно. Будто бы она не скучала по Дотторе, боясь признаться в этом даже себе. В конце концов, с каждым таким судилищем Дотторе все крепче сжимал руки на их горле, однако и они умудрялись отвоевывать себе немного времени. Если Сайно не был способен победить в честном бою — он мог затянуть дело Коллеи вплоть до ее совершеннолетия, после чего юридически она была бы свободна. «Если только Дотторе не добьется признания ее недееспособной.» — подумал Тигнари, но тут же отогнал от себя эту мысль. — Почему я должна повторять все по сто раз? — протянула Коллеи, откинувшись на стуле. Ее взгляд бродил по всей комнате, не в силах остановиться на лице собеседника, но Тигнари уже привык разговаривать с ней без зрительного контакта. — Они снова будут говорить, что я во всем виновата. Тигнари терпеливо вздохнул. — Ты же знаешь, что нам нельзя сдаваться. Осталось потерпеть всего месяц, и Дотторе уже ничего не сделает. — А если сделает? И снова он покачал головой. — Нет, Коллеи. Ты будешь сама решать как тебе жить. Коллеи только мрачно усмехнулась, будто бы обещания самостоятельной жизни были не более чем издевательской шуткой. Ей было всего семнадцать, а она ощущала себя так, будто бы была старухой, неспособной пройти больше пары метров без того, чтобы упасть. Мир вокруг ее неисправного вестибулярного аппарата неизбежно качался из стороны в сторону словно Коллеи жила на палубе корабля во время шторма, и это не то состояние, которое бы позволило ей жить, не завися от кого-то вроде Дотторе. Ее тело предавало само себя. Предало уже давно, если быть точным. К тому же ее пугало само осознание той самостоятельности, обещанной Тигнари. Свобода сулила одиночество, но она уже достаточно была одна. Тигнари видел в этом что-то хорошее лишь потому что ее не любил. Дотторе казался другим. Сайно пришел ровно во столько, во сколько они договаривались. Тигнари привык к его пунктуальности, посему даже заварил чай за пять минут до чужого появления, поставив его на стол перед усевшимся гостем. Коллеи потянулась к своей кружке, но блуждающие по столу руки только столкнули ту на пол, благо не обдав ее кипятком. Девушка тут же застыла, инстинктивно ожидая крика, однако Сайно лишь сделал вид, что ничего не случилось, а Тигнари молча собрал осколки и прошелся по полу тряпкой. Они начали с безобидного: разговора о самочувствии, погоды, заурядных мелочах, которые бы помогли ей собраться с мыслями перед тем, как Сайно бы начал вытягивать из нее более личные вещи. Те о которых Коллеи рассказывала с очень большой неохотой. — Помнишь о чем мы говорили в прошлую нашу встречу? — спросил Сайно вкрадчиво, глядя на нее в упор. — Ты сказала, что расскажешь мне о том, что происходило с тобой в последние дни немного подробнее. Чтобы мы могли систематизировать это для суда и подкрепить твои слова доказательствами, если это возможно. Слишком умные слова для Коллеи. Тигнари слабо усмехнулся. Если она и помнила их прошлую беседу, то явно плохо осознавала для чего была как она, так и эта. К тому же он сильно сомневался, что после прошлого слушания им бы удалось доказать хоть что-то, беря за основу только слова Коллеи. Дотторе побеспокоился о том, чтобы его адвокат был одним из лучших, и Тигнари бы соврал, если бы сказал, что Панталоне не был таковым. С вечной застывшей на лице улыбкой, этим чертовым снисходительным голосом он играючи обращал их же обвинения против них самих. Дотторе запугивал Коллеи, оставляя на ее руках порезы? Само собой, нестабильная девчонка резала себя сама, к тому же она уже признавалась, что занималась селфхармом, так стоило ли верить тому, что где-то на изуродованных ею запястьях были шрамы, что принадлежали руке Дотторе, а не ее собственной? Опекун колол ей растворы, не прописанные в многочисленных лекарствах? А точно ли он? А что если Коллеи сама принимала наркотики, будучи уже замеченной за употреблением как минимум травки? Синяки? А точно ли они от побоев, или же Коллеи из-за болезни падающая с ног по несколько раз на дню наставила этих синяков сама? К тому же за нею уже были замечаны случаи агрессивного поведения как в школе, так и в отношениях с опекуном, так же получившим от нее парочку шрамов. Только ее вина и ничья больше. Трудно сказать, верила ли в это Коллеи всегда, или же была убеждена самим Панталоне. И все же им нужно было вытянуть из нее все подробности хотя бы для понимания того, с чем вообще имеют дело. Это стало возможным только сейчас, раньше Коллеи затыкала уши, как только слышала хоть что-то о своем прошлом. Тигнари знал — то вовсе не страшит ее. Ей страшно сейчас. В настоящем. — Мы остановились на моменте со шлангом, помнишь? Коллеи медленно кивнула, рассматривая пол под своими ногами. Тигнари помнил этот рассказ. Коллеи не смогла взять карандаш с первой попытки, и это разозлило Дотторе настолько сильно, что он оттащил ее на улицу во время дождя и окатил ледяной водой. Таких историй было много, и, все равно слушая очередную, Тигнари находил в себе силы ужасаться чужой жестокости. Сайно тем временем продолжил. — Что он сделал после этого? — Он запретил мне брать еду из холодильника. И больше не готовил. — Как долго он не давал тебе есть? — Больше недели. Тигнари чуть не спросил к Сайно, как тот планировал доказывать этот факт на предстоящем суде, но в последний момент махнул рукой. Сайно давно не пытался подкреплять свои слова железными фактами, вместо прямой конфронтации играя на изнурение оппонента. Это была единственная стратегия, которая хоть немного, но работала против Панталоне, однако и она не могла длиться вечно. Сейчас апрель. День рождения Коллеи восьмого мая. Осталось совсем немного. — Тебе было плохо из-за этого, не так ли? Мало кто смог бы выдержать столько без еды. — продолжил Сайно. — Я ела понемногу ночью, когда он не видел. Но он всегда замечал и бил меня за это. — Коллеи всегда говорила об этом нарочито равнодушно, но Тигнари знал, что за этим стояли глубокие травмы. Она редко делилась с ним чем-то подобным, но каждый такой раз заставлял его жалеть о незаконности самосуда. Дотторе не заслужил ничего гуманнее. Сайно говорил с ней еще какое-то время, копаясь в старых воспоминаниях, которые Коллеи бы предпочла забыть. Иногда он заходил слишком далеко, и Тигнари мягко намекал ему сменить тему, дабы не навредить подопечной, однако последний вопрос Сайно заставил его опешить настолько, что он даже не успел возразить. — Дотторе подвергал тебя сексуальному насилию? — заметив непонимание на лице девушки, Сайно переформулировал вопрос. — Возможно он трогал тебя там, где тебе было противно? Тигнари уставился на Сайно в шоке. Раньше они никогда не поднимали эту тему, хотя заподозрить в чем-то подобном ублюдка Дотторе было бы несложно. Он был садистом и психом, Тигнари бы не удивился подобному исходу и все равно думал, что задавать такие вопросы Коллеи было лишним. Однако та только молча опустила голову, болтая ногами из стороны в сторону. Трудно было понять, смутил ли ее этот вопрос или нет. Однажды Коллеи рассказала ему о том, как Дотторе лез руками под ее одежду, но мужчина не увидел в этом сексуального подтекста. Возможно, не видела и сама Коллеи. — Он делал это только чтобы мне было неприятно. А как ему было все равно, — пожала плечами девушка, ее худые бедра вдруг крепко прижались к друг другу. — Совал в меня пальцы, я имею в виду. Это нечасто происходило. У Тигнари сбилось дыхание. — Нечасто? — тихо спросил он, — Коллеи, почему ты раньше об этом не рассказывала? — Мне не казалось это важным. Ему просто нравилось, когда мне было плохо. Какая разница, как он этого добивался? Сайно вздохнул, покачав головой. — Что ж. В суде это едва ли посчитают за изнасилование, да еще и без экспертизы… — Мы не будем ее делать. — тут же отрезал Тигнари, и мужчина закатил глаза. Нет, нет. Он мог смириться со столь грубыми вопросами в лоб, но как временный опекун Коллеи, не позволил бы заставлять ее доказывать подобные вещи. Да и как? Отвести девочку к гинекологу? Иногда в попытке обыграть Панталоне Сайно доходил до абсурда, да еще и вмешивал в него свою же подопечную. А может Тигнари просто ничего не смыслил в судебных разборках? Насколько грязными они могли быть? Хорошо, что Сайно не стал настаивать. Лишь бросил взгляд на Тигнари, а затем зажмурился и потер веки, будто бы разговор с ним утомил мужчину. Не смотря на то, что Коллеи попала к Тигнари по его тихой наводке, он не был привязан к ней так сильно, как ее временный опекун, а посему рассматривал девушку скорее обстоятельством, вокруг которого нужно было строить стратегию, а не жертвой, какую поклялся защищать. Зато он был привязан к Тигнари, что порой уводило его от чрезмерных решений. В конечном итоге, благополучие их подопечной важно и ему. — Может им и слов будет достаточно. — наконец вынес Сайно вердикт, и их разговор унесся в другое русло. Тигнари знал, что не будет. Он всегда был пессимистом, касательно подобных вещей, и его пессимизм никогда не подводил. Привыкший проигрывать, просто снова смотрел за тем, как уже изрядно уставший от их лиц судья рассматривает очередные заполненные всеми присутствующими документы и открывает новый процесс. Давно забытый двухполярный мир воссоздается в своей извращенной форме именно здесь — Сайно, Тигнари и Коллеи с одной стороны, как обычно опоздавший Дотторе и Панталоне с другой. Все роли разобраны, каждый делает свой ход в надежде победить хотя бы в этом бою. Внести маленький вклад в войну. На Коллеи новое летнее платье, темно-серое с золотистой вышивкой. Она смотрит в пол, опасаясь встречаться с Дотторе взглядом. Тот же бросает на нее заинтересованные взгляды, но едва Тигнари замечает на его лице легкую улыбку — скучающе зевает и отводит глаза. Зачитываются бумаги. — Ваша честь, этому нет доказательств. Мы в очередной раз просто опираемся на слова нестабильного подростка, — Панталоне привычным жестом поправляет очки в серебряной оправе. Он всегда одет с иголочки: в идеально сидящий на нем черный костюм, небось сделанный по заказу, выглядит как нечто, что Тигнари смог бы купить себе только на три своих зарплаты. Он хорош. Умен, прилизан. Всегда знает, что нужно сказать, и до последнего стоит за своего клиента, каким бы ублюдком тот ни был. А все потому, что деньги не пахнут. — Не в обиду Коллеи будет сказано, но учитывая ее проблемы с самоконтролем и агрессией — правильно ли вообще рассматривать ее обвинения как доказательную базу? Он знает, что говорит. Коллеи — жертва, но не классическая из представления огромного количества людей. Она не нежная, закутанная в трехслойное платье святая и непорочная серая мышка. Дотторе запугал ее достаточно, чтобы она не имела сил даже посмотреть ему в глаза, однако живя с ним, Коллеи не раз доказывала ублюдку, что с ней стоит считаться хотя бы минимально. Хорошо заметные шрамы на его лице говорили об этом ярче иных слов, как бы не скрывал он их под тональным кремом. — К тому же, — продолжает Панталоне, — У нас есть показания логопеда и психотерапевта, занимающихся реабилитацией Коллеи. Учитывая, что их занятия проходили достаточно регулярно, кто-то из них бы заметил — голодай девочка хотя бы пару дней. — Что до утверждения господина Сайно… — вдруг подает голос и сам Дотторе, закидывая ногу за ногу. — Я склонен думать, что юрист его уровня мог бы и проверить информацию, прежде чем приносить ее на рассмотрение в суд. Я уже не говорю о том, что слова Коллеи опровергаются банальной физиологией. Она не пропускала ни одного занятия по реабилитации, исправно занимаясь физическими упражнениями для укрепления мышц. Для подобного нужно много энергии, в противном случае твоя продуктивность снизиться вплоть до полной утраты сил, чего у Коллеи никогда не было. Тигнари едва заметно оборачивается к Коллеи, но та упорно смотрит в пол. — Коллеи, — шепчет он. — Ты ведь соврала? Верно? Иногда она делала это не зная точно зачем. Иногда она решала, что недостойна иной жизни и стреляла им всем в ноги. Тигнари уже бросил все попытки понять ее логику. — И все же вы не ответили на все обвинения, — равнодушно отвечает Сайно, скрещивая руки на груди. — Ох, мне нужно пояснять и второй пункт вашего обвинения? Он ничем не лучше первого. — вздыхает Панталоне, однако глядя на равнодушие судьи, таки продолжает, — Ваша честь, я считаю нужным напомнить, что обвинения в сексуальном насилии должны подкрепляться хоть какой-то экспертизой. А поскольку ее нет — стоит трактовать показания Коллеи как неподтвержденные. Медленно кивнув, судья смотрит на Сайно. — Сторона Обвинения, в случае отсутствия экспертизы показания потерпевшей не могут рассматриваться как доказательства вины господина Дотторе. Вы готовы провести экспертизу? Тигнари хочет ответить, однако оказывается перебит Дотторе. — Ну что вы. — хищно обнажает он зубы, — Моей бедной Коллеи едва ли захочется позориться на гинекологическом кресле из-за выдумок прокурора. А я точно уверен, что обвинения в изнасиловании были выдвинуты им с целью опорочить меня хотя бы этим. — Сторона Обвинения, вы готовы пройти экспертизу? Сайно хмуро смотрит на Тигнари и уже видит ответ в его глазах. Тот незаметно сжимает руку побледневшей девушки и качает головой. — Нет, ваша Честь. — негромко отвечает мужчина. — Тогда ваши обвинения сняты с рассмотрения. Вернемся к документам, что имеют за собой реальную доказательную базу. А доказательств немного. Недостаточно. У Коллеи короткие волосы, потому что Дотторе постриг ее под мальчишку, когда заметил ее любовь к цветочным заколкам. У нее почти нет одежды — лишь старые рубашки и толстовки, которые когда-то принадлежали ее опекуну. Дотторе можно обвинить в скупости, да. Но этого не достаточно, чтобы забрать у него ребенка. У Коллеи нет друзей, ведь Дотторе запрещает ей общаться даже с девушками из реабилитационных занятий. Вроде милой Эмбер, которая согласилась стать свидетелем с их стороны. «Он был странный. Едва заметил как я общаюсь с Коллеи — схватил ее за руку и едва не волоком потащил из зала. Никогда не видела, чтобы родители так злились на то, что их дети просто… дружат. Знаете. Заводят знакомства. Мы конечно все равно тайком общались. Но не так часто как хотелось и мне, и самой Коллеи. Ее почти не пускали никуда.» И все равно недостаточно. Даже не тревожный звоночек для судьи, давно поставившего на Коллеи крест, после того как она назвала его вонючим старым козлом прямо в зале суда. — Ваша честь, эта история тянется уже достаточно долго, и как вы видите — безрезультативно. Я хотел бы просить послабление со стороны опеки, дабы дать время моему подопечному и его приемной дочери на примирение. — меж тем говорит Панталоне, возмущая Тигнари до глубины души. — В конце концов пока не вынесено решение по лишению родительских прав — он имеет право видеться с ней. — затем губы адвоката растягиваются в ядовитой улыбке, обращенной непосредственно к нему, — К тому же… как мы помним, господин Тигнари грубо нарушил процедуру временного изъятия из семьи. — Да как ты… То было правдой. Когда Эмбер позвонила в органы опеки, после того как Коллеи сбежала к ней — обязанностью Тигнари было собрать все имеющиеся доказательства жестокого обращения, чтобы иметь основание на лишение родительских прав. Простая процедура, которую как правило делал он, когда Сайно помогал ему с подопечными. В этот раз все было иначе, потому что хитрый сукин сын Дотторе был совсем не таким как большинство тех, у кого отнимали детей через суд. Те случаи легко доказывались, было достаточно посмотреть на обстановку, творящуюся у них дома или банально взглянуть на них самих: алкоголики, наркоманы, домашние тираны — такие раскрывались словно гнилые фрукты. С Дотторе же ситуация обрастала дополнительными слоями. Уважаемый врач, интелигентного вида молодой мужчина без каких-либо черных пятен на репутации и ужасных зависимостей. Взявший сироту с инвалидностью и поставивший ее на ноги. Когда они с Кейей наведались к нему домой с проверкой, там царила стерильная, хирургическая чистота. Ничто не выдавало в Дотторе плохого опекуна, лишь едва заметные звоночки. Вроде бедной на обстановку, почти пустой комнаты Коллеи, выглядящей так, будто бы у девушки не было ни увлечений, ни интересов кроме своего лечения. Тигнари не нашел ни одной личной вещи, книги, игрушки, хотя бы малейшей безделушки среди гор таблеток. Словно бы Коллеи жила только своей реабилитацией, словно кроме нее больше ничего не существовало. Этого всего было мало для того, чтобы изъять ее у Дотторе на долгий срок, он должен был ограничиться предупреждением, но не хотел. У него на руках была измученная девушка со слезами на лице. Действовать по процедуре — было самым абсурдным решением. Он считал так по крайней мере до того, как судьба Коллеи не оказалась в его руках. А потом травмированный ребенок решил, что ее временный опекун не дает ей того, что было похоже на любовь у Дотторе. — Мы говорили об этом и не раз. Полиция зафиксировала побои, жестокое обращение со стороны Дотторе было подтверждено. Действия Тигнари были допустимы. — в отличие от Тигнари, Сайно остается холоден и равнодушен. Сперва смотрит на судью, затем на Панталоне и добавляет, — Службы опеки имеют права не возвращать ребенка в семью, в случае если ему грозит опасность. — Ваша честь, позвольте напомнить, что Дотторе также предоставил доказательства агрессии Коллеи по отношению к нему. В их конфликте имело место быть насилие, но оно было двухсторонним. У Коллеи и раньше случались вспышки агрессии, предоставленный нами допрос их обоих со стороны полиции это доказывает. В тот день случилось то же самое. Коллеи впала в истерику и набросилась на господина Дотторе, и ему пришлось остановить ее с применением силы. Это была банальная самооборона. »…разбив ей губу. Долбанные бюрократы.» — Тигнари делает глубокий вдох, в надежде успокоиться. Дотторе идет на все контакты с органами опеки. Дает информацию, пытается обжаловать их решение, обращаясь в суды. Для Кейи этого достаточно, чтобы поверить в чужое исправление, для Тигнари — нет. И сейчас тоже. Суд снова уходит в никуда и затягивается. Сайно привык к этому настолько, что предугадывает решение судьи перенести процесс на следующую неделю, если срок заседания не будет изменен. Однако вместе с этим, к досаде Тигнари, судья все же дарит стороне Защиты маленькую, но победу. Дотторе позволяют видеться с приемной дочерью. — Скользкий сукин сын, — произносит Сайно сквозь зубы, когда они ведут Коллеи по коридору суда. — Я знаю, чего он добивается. Хочет, выставить Дотторе в настолько хорошем свете, насколько это возможно. Уверен, Тигнари, они этим воспользуются. Тигнари, идущий с поникшей девушкой за руку только слабо кивает. — Ты уверен, что мы дотянем? Панталоне наседает на нас все агрессивнее. — тихо спрашивает он, трепля Коллеи по голове. — Такими темпами мы точно не лишим ублюдка родительских прав. Сайно устало вздыхает в ответ. — Ничего еще не кончено. Они проходят мимо беседующих у кофе-аппарата Панталоне и Дотторе, и те тут же замечают их присутствие, бросая на Тигнари и Сайно насмешливые взгляды. Сегодня они победители. Могут позволить себе глумление и победное «ура». Совсем недавно на их месте был сам Сайно. — До следующего слушания, господин Сайно. Потрудитесь подготовить к нему что-то кроме слов нестабильной девчонки. — язвительно замечает адвокат, и Тигнари видит холодную злость на лице Сайно. Однако они оба молчат, предпочитая ускорить шаг, вместо того, чтобы вступать в ненужную конфронтацию. — Во вторник у моего клиента встреча с Коллеи, не забудь. Время и место можете назначать по желанию, но не пытайтесь увиливать. Нарушения условий суда могут серьезно сказаться на успехе вашей недоавантюры. Тигнари только фыркает, не произнося ни слова. Дотторе вдруг делает шаг навстречу и кладет руку на плечо Коллеи, слегка нагнувшись к ее лицу. — Очаровательная история, Коллеи. Никогда бы не подумал, что ты способна нафантазирвать подобное…как бишь? Его холодные пальцы во мне… хах, жаль только исполнение подкачало, — шепчет он девушке на ухо, а затем небрежно дергает ее за подол платья, — Когда рассказываешь на суде сказку про изнасилование, лучше не одеваться как малолетняя шлюха. Он тут же отстраняется от нее, с улыбкой прощаясь, однако Коллеи вдруг вырывает свою руку из руки Тигнари и озлобленно оборачивается назад. В ее глазах ярость, обида и боль. Тигнари и Сайно напряженно переглядываются, но не успевают среагировать, когда она вдруг несется к Дотторе с яростным криком. — Пошел ты! — шипит она, — Пошел ты! Пошел ты! Я тебя ненавижу! — Коллеи, хватит! — Сайно ловит ее в последний момент, оттаскивая от абсолютно спокойного доктора. На его лице улыбка, Коллеи схватила его за ворот пиджака и едва не порвала дорогую ткань, но в приступе азарта он едва замечает это. — А ты все такая же, милая, — он лишь равнодушно приглаживает ткань пиджака, кивая хмыкнувшему Панталоне. — Рад был тебя увидеть. Ждем вас на следующем слушании, господин Сайно. Бесспорно, то был провал. Столь очевидный, что никто из них не озвучивал подобную мысль вслух вплоть до возвращения домой, однако и там не стало лучше. Первое что делает Коллеи — переодевается в старую толстовку и брюки. Смотрит на платье в своих руках, которое когда-то приглянулось ей в магазине, и она уговорила Тигнари его купить. Смотрит, а затем выбрасывает его в мусорку, не глядя на удивленных опекунов. Тигнари лишь качает головой, доставая одежду из мусора. — Коллеи, — раздраженно произносит он, положив то на стол. — Я знаю, что ты зла. Но это не повод сливать эту злость на других. Угомонись! — Ты сказал, что оно красивое! Что оно мне подходит! — кричит девушка в ответ, — Ты не говорил, что в нем я похожа на шлюху! Сайно, наблюдающий за этой картиной, только устало вздыхает, облокотившись о стену. — Дело же не в платье, Коллеи, — говорит он, потирая виски. — Он сказал это чтобы тебя обидеть и разозлить. — Да, всего лишь провокация, которая выставила нас в ужасном свете. И не только она! — Тигнари резко подходит к девушке, и схватив ее за плечи, слегка стряхивает. Только хочет, чтобы она пришла в себя. Только и всего, — Почему ты соврала нам? Ты хоть понимаешь какими идиотами мы были в глазах судьи? Понимаешь, что теперь ни он, ни присяжные не поверят ни одному твоему слову?! — Я не врала! — А что ты делала? Почему ты сказала, что Дотторе морил тебя голодом? — Потому что хотела помочь! — Коллеи яростно освобождается из чужой хватки, на ее лице проступают слезы, — Что толку было с правды? Каждый раз, когда вы говорили им, что он делал — все обвиняли меня. Вечные драки? Быть может стоит быть спокойной и послушной, а не кидаться на своего же опекуна? Издевательства? А может Коллеи сама виновата? Может ей стоит быть благодарнее такому хорошему опекуну? Запирание в комнате? А как часто Коллеи уходит из дома без спроса, может это необходимя мера? И так по кругу снова и снова, будто бы во всем этом кошмаре виновата исключительно она. Будто бы Дотторе — это та беда, которую можно привлечь хреновым поведением. Сайно наверняка привык к тому, что помимо виновности преступника, приходилось доказывать и невиновность жертвы, как бы абсурдно это не звучало со стороны, но случай Коллеи довел эту нужду до абсурда. Ей не верили, потому что она была злым и неприятным подростком. Плохой жертвой. Не вызывающей сочувствия. — Что ж, у тебя прекрасно вышло. — цокает языком Тигнари. — А что насчет остальных слов? Дотторе не трогал тебя, не так ли? Ты это тоже придумала? — Ну все, Тигнари. Перестань. Она наверняка уже поняла. — Нет! — Нет — что? Он этого не делал? — Отстань от меня! — Коллеи только яростно отталкивает его от себя. Они часто так спорят. Даже слишком. Иногда она не выдерживает и кричит, что Тигнари ненавидит ее. А Дотторе любил. Отвратительно, больно, но хотя бы любил. Иногда Сайно казалось, что они все вместе ходят по кругу. Как маленькая несчастная семья против которых обычно выступали, но разве Коллеи не хватило подобного горя в отношениях с прошлым опекуном? Сайно прикрывает глаза, наблюдая за тем, как Коллеи сбегает в свою комнату, запираясь на замок, а Тигнари лишь устало провожает ее взглядом. Затем берет в руки платье, что подарил воспитаннице сам, порывается выбросить его, но не может. Тигнари привязался к Коллеи. Оттого ему еще больнее оказываться в числе проигравших. А они проигрывают — глупо скрывать этот факт друг от друга. От Коллеи — да, она только больше упадет духом. А им нельзя быть оптимистами. Наконец Тигнари садится за стол, жестом просит Сайно заварить ему кофе, а сам утыкается лицом в ладони. — Думаешь она врала насчет… — начинает было он, но его голос слабеет. Никто из них не хочет заканчивать мысль. Сайно включает чайник и пожимает плечами. Открывает одну из полок и достает пакетик растворимого кофе. Коллеи тоже очень любит кофе. Крепкий, без сахара, который заставляет руки трястись, а сердце бешено биться в груди. Дотторе приучил ее к этому. Что ж. Он таки научил ее чему-то полезному. Не каждый может оценить по-настоящему хороший кофе. Они с Тигнари не могли. Пили самый дешевый. — Не знаю. — коротко и ясно. Кипяток смешивается с сахаром и коричневым порошком, заполняя кухню ароматом. Сайно ставит чашку перед Тигнари и садится напротив. У них нет доказательств ни того, ни другого, а посему на самом деле правда это или нет — важно лишь для самого Тигнари, потому что добавит ему еще одну причину ненавидеть Дотторе. Доктор мучил ее столько времени самыми разными способами, но мужчине никогда не хотелось думать, что его издевательсва могли иметь более откровенные мотивы. — Она не специально это. Ты же знаешь. Думала наверное… если сгустит краски — эти недоумки перестанут считать ее мусором. — тихо утешает Сайно, касаясь чужого плеча. Тигнари не отвечает, только отпивает кофе и морщится, когда язык обжигает. Хочет попросить Сайно уйти, но в какой-то момент передумывает. Раньше бы мог. У него редко складывались отношения с людьми, в том числе и от того как тяжело ему терпеть их на своей территории, в своей зоне комфорта, стоящими над душой. Слишком шумно, суетно, кажется, что воздуха не хватает из-за чужих голосов. С Сайно не так. Он часто молчит, предпочитая баснословные речи только в зале суда, такой собеседник кажется почти незаметным. Молчаливой поддержкой. Утешением. Другом, если Тигнари правильно понимал смысл дружбы. До этого у него почти не было близких людей. Быть может потому, что Тигнари был дотошным занудой, как называла его Коллеи. Отчего то казалось, что любя. — У нас немного шансов, правда? — спрашивает он будто бы самого себя, глядя на свое отражение в кружке. Отодвигает ее чуть дальше, ловя внутрь ясный блик луны — снаружи становится темнее. На ночном небе проступают первые звезды. Сайно пожимает плечам вместо ответа, потому что они оба понимают, каким он будет. Они взялись за это дело, имея заранее проигрышные шансы. Выступили против Дотторе, потому что видели в нем тщеславного психопата, а что видел суд? Видел Коллеи, прикованную к инвалидному креслу в приюте. Заброшенную всеми и едва составляющую внятные предложения, потому что большая часть ее тела либо живет своей жизнью, либо не реагирует на сигналы ее мозга вовсе. А затем видел Дотторе, поставившую ее на ноги за пару лет. Почти излечившего ее известными лишь ему практиками, но никто не понимал, что крылось за этим «почти». А Сайно понимал, видел откуда протекала его жестокость и разочарованность. Дотторе взял столь безнадежного ребенка из приюта не из жалости, а из желания доказать себе насколько же он охрененный врач. Как далеко он может зайти. Насколько преуспеть в сравнении с остальными. Он причинял Коллеи боль, заставлял ее проходить немыслимое, платить огромную цену в лице сломанной психики за мнимое излечение, и вдруг… уперся в потолок. Потолок из возможностей, ограничений. Понимание того, что Коллеи никогда не станет здорова полностью, что бы он ни делал. Потому что так бывает. Существуют вещи, которые не исправить, не починить до конца. Его воспитанница, к собственному несчастью, была одна из таких вещей. Мог ли он винить ее в этом? Должно быть да. Иначе пришлось бы винить себя. Коллеи было плохо в любом случае. Но иногда она говорит о жизни с Дотторе как о чем-то хорошем, но не понимает хочет ли она вернуться в тот кошмар, куда ее однажды затянули. Сайно кажется, что он может понять ее искаженную логику, но она пугает его. Он видит, как иногда Коллеи тянется к Тигнари. Хочет подобраться ближе, узнать заменит ли он ей Дотторе, но ответ всегда одинаково ранит ее. Ведь для Тигнари Коллеи — очередная проигравшая собака. Плохая ставка в игре. Для Дотторе она — все. То, что он может ранить, то что может исцелить. Разобрать и собрать снова. И убить. — Я надеюсь, ты не собираешься стоять у меня над душой все это время? Это было бы крайне неловко для нас обоих, знаешь ли… — Дотторе слегка усмехается, когда Тигнари машинально пытается встать между ним и своей подопечной. — Тигнари. — кивает ему Сайно, и тот невольно бросает взгляд на Коллеи, сейчас бездумно пинающую какой-то камень на асфальте. Он буквально чувствует ее подавленность, но девушка не пытается спорить. Будто бы приняла свое положение, пусть и не готова смотреть страху в лицо. А быть может, в какой-то степени чувствует облегчение от того, что нечто в ее жизни возвращается на круги своя. Болезненно, но привычно. — Чтоб я вас видел. — хмуро предупреждает мужчина, глядя в холодные глаза Дотторе, но тот только насмешливо фыркает. — Это же парк. Куда мы денемся? — беззаботно отвечает он и осторожно приближается к бывшей дочери, невесомым движением убирая пряди ее волос со лба. — Идем, Коллеи. Прогуляемся. Та в последний раз бросает на Тигнари взгляд, но тот не может его прочесть. Это не страх и не злость, что-то между, подкрепленное усталостью. Было бы странно, если бы это дерьмо не выматоло ее тоже. И будто бы мало теперь она вынуждена встречаться со своим мучителем каждую неделю, словно в наказание за недавнюю попытку опорочить его. Тигнари хочет сгладить эти углы для нее, но не может. Только молча наблюдает за чужой прогулкой вдалеке, не слыша разговоров. Впрочем, говорит только Дотторе, поглаживая Коллеи по плечу, она лишь сильнее сутулится, будто чей-то пустой разговор нужный, только чтобы усыпить ее бдительность, приносит девушке реальную боль. Тигнари хочется ударить Дотторе. Когда тот обнимает Коллеи за плечи, не замечая как ее трясет — это желание становится невыносимым. — Как думаешь, что он говорит ей? — спрашивает у него Сайно, но Тигнари не знает ответа. Быть может, внушает, что все не так плохо. Говорит что скучает, обещает исправиться. А возможно просто болтает ни о чем, дабы занять время. Оба варианта доставляют Коллеи дискомфорт, однако к концу их встречи она вдруг улыбается, отводя взгляд, и это поражает Тигнари до глубины души. — Не бери в голову. — Сайно тоже замечает ее улыбку, хотя курит чуть поодаль от Тигнари и не так сосредоточен на наблюдении. — Он просто лживая мразь. Да, их доктор хорош в подобном. Достаточно хорош, чтобы заставить воспитанницу думать, что его насилие над ней, месть за тот самый потолок, в который они уперлись — взаимны. Заставить верить в то, что ее побег — предательство. Подкрепить сомнения и довольно смотреть на результат. Да. Тигнари согласен. Это не его победа. Не конец. Только мимолетная слабость. Этот час тянется бесконечно долго. Они стоят под теплыми лучами солнца, с виду будто бы наслаждаются цветущими деревьями, окружающими парковый фонтан, на деле же пристально наблюдают за тем, чтобы их воспитаннице не навредили. Погода действительно хорошая, настроение Тигнари играет на ее фоне резким контрастом. Он мрачнеет сильнее, когда не получает желаемое — сукин сын так и не раскалывается. Мило беседует с молчаливой девушкой, не пытаясь выдать своих намерений раньше времени. Безумие в его глазах мелькает лишь мимолетно, едва под конец их встречи Дотторе проводит ладонями по плечам воспитанницы, вглядываясь в ее бледное лицо. — Я скучаю по тебе, Коллеи. На сегодня достаточно — Тигнари не помнит, говорит ли что-то такое вслух, однако отводит Коллеи прочь, едва только время их вынужденной встречи истекает. — Увидимся, дорогая. — улыбка не сходит с лица Дотторе. Его пронзительный голос звучит в ушах всех троих присутствующих. — Или здесь. Или в суде. Коллеи очень плохо. Она хочет умереть потому что больше не знает в чем действительно нуждается. Когда Дотторе уходит ей очень хочется пойти за ним вслед. Сайно остается на ночь. Тигнари стелет ему на диване в прихожей и напоследок решает проведать Коллеи. После встречи со своим бывшим опекуном она почти не разговаривает, разве что бросает отрывистые короткие ответы на чужие вопросы и раздраженно кривится, будто звук чужого голоса болезненно бьет по ее барабанным перепонкам. — О чем ты думаешь? — спрашивает ее Тигнари, но та лишь пожимает плечами. Выключает свет в своей комнате и с ногами садится на подоконник. В свете луны ее почти не видно. Тогда мужчина подходит поближе, садится на чужую кровать и старается не мешать воспитаннице думать. — Хочешь о чем-то рассказать? Ты же знаешь, я всегда выслушаю. Коллеи обнимает колени и, опустив на голову, наблюдает за тем, как дерево напротив ее окна медитативно покачивается на ветру. Сегодня небо чистое, только пара облаков улетают за горизонт. Но звезд в большом городе совсем не видно. Погруженная в мысли, она не отвечает Тигнари. Он где-то там. Совсем далеко. Равнодушный и холодный. Не дающий ничего кроме формальности. Скупящийся даже на злость. Боль. Коллеи очень хочется сказать ему, что она передумала. Что ей еще тяжелее находится под его опекой, потому что она слишком напоминает ей приют. Что раньше он казался ей другим. Заботливым и добрым, но ее положение выматывает даже его. Коллеи не хочет, чтобы от нее уставали. Она не хочет, чтобы ее держали при себе как данность. Это вовсе не побег в лучшее. Ей не стало ни капли лучше, все только ненавидят ее за то, кто она есть. Дотторе тоже ненавидел ее. Но хотя бы нуждался в ней. А что Тигнари? Что он сделает, когда ей исполнится восемнадцать? Закроет папку с ее именем и посчитает свой долг выполненным? Выгонит из дома? Заставит брать на себя ответственность за ее пустую никчемную жизнь, снова быть одной никому не нужной сиротой? Она закрывает глаза. Чувствует, как горечь подкатывает к горлу, и вспоминает ту ночь, когда впервые оступается. Делает шаг, приводящий только к сожалению. Вспоминает как беспорядочно ворочалась в кровати, не в силах уснуть. Потому что Дотторе имел привычкну заявляться к ней в комнату и сжимать в пальцах ее горло, насильно вытягивая из сна. Он говорил, что стресс для организма нужен для улучшения нервной системы, но Коллеи знала, что он делал подобное лишь из чистого садизма. Тогда он отвел ее на детскую площадку неясно зачем. Коллеи даже не помнила, что он сказал. Развлекайся? Вроде того. А сам закурил, не обращая на нее внимания. А она толком не знала что ей делать. Тогда был первый раз, когда она полноценно ходила на ногах, пусть они не слушались ее до конца. Оглянувшись на Дотторе, девушка прошлась по площадке, но вокруг не было ни души. Тогда она скучающе пнула ближайший камень куда-то в траву, затем повисела какое-то время на турнике, не зная, чем себя занять. Вокруг было темно. Горели редкие фонари вдалеке, но на самой площадке она едва видела силуэт Дотторе у скамейки. А вскоре он вдруг вовсе исчез, будто бы оставив воспитанницу наедине с ночью. Бросил? Она стала ненужна даже Дотторе? Коллеи звала его, срывая горло от панических криков. Искала поблизости, но Дотторе будто и след простыл. От холода мерзли руки. Она грела их, потирая друг об друга, но помогало слабо. На ней были лишь легинсы и легкая кофта. Прошло где-то десять минут, когда она услышала разговор вдалеке. Мимо проходила влюбленная парочка, держащаяся за руки. Их смех показался Коллеи вычурным для безлюдной холодной площадки. Но они не заметили ее — прошли мимо. И тогда Коллеи тихо побрела за ними. Она не знала зачем. Никогда не понимала, что движет ею в собственных поступках, словно бы даже ее мозг порой жил своей жизнью вместе с половиной тела. Быть может дело было в странном тоскливом желании сделать вид, будто она одна из них. Часть их семьи, вместе с которой тоже беззлобно посмеются, когда ноги вновь перестанут слушаться. Но Дотторе, появившийся из ниоткуда, перехватил ее, грубо потащив за собой. — Я говорил тебе не уходить далеко. — прошипел он на ухо, болезненно сжав чужие плечи. — Ну и куда ты собралась, Коллеи? Коллеи не знает куда. Не знает, чего хочет, и на что имеет право. Никто ее не учил, что может быть лучше, но зато многие показывали, насколько может быть хуже. Вещи рядом с ней происходят сами собой вне зависимости от ее желания. Дотторе существует сам собой. Заботится, кормит, доводит до слез или желания ударить его в ответ. Иногда кажется, что это нормально. Не острая боль, только тягостная и ноющая в ребрах, но отчего-то с каждым днем ей все хуже. Наверное, тогда хотелось другого. Была слабая мысль, что может быть иначе. Как у влюбленной парочки, идущей за руку. А может и у них также? Может она просто не увидела синяков на их телах? — Раз, два, три, четыре, пять… Прячься, Коллеи. У тебя мало времени. Боже, как Коллеи ненавидела, когда он так делал. Бежала в одну из комнат, судорожно выискивая укромное место, но доктор все равно находил. Под кроватью, в шкафу, за тумбой. Где угодно. Вытаскивал ее из укрытия, валил на землю и душил, как бы она не сопротивлялась. В тот раз все было намного хуже. Коллеи кричала, царапала ему лицо, чтобы иметь возможность сделать хотя бы вдох. Знала, что Дотторе никогда не душил ее полностью. Никогда не доводил дело до конца, но все равно отчаянно боролась за жизнь, когда чувствовала его холодные руки проникающие под одежду. Паниковала, стоило только длинным пальцам вцепиться в ее лифчик. — Отвали! — тогда ей удалось оцарапать ему щеку, скинуть с себя и даже ударить по лицу. Дотторе пришлось с глухим стоном отпустить ее, прижимая пальцы к кровоточащему носу. У Коллеи тогда была лишь половина минуты, чтобы броситься по коридору и схватить сотовый со стола. Всего минута, и Дотторе почти догнал ее на пути в ванную, смеясь так громко, что могли услышать соседи. Но не поймал. Коллеи заперлась у него перед носом и забилась в угол, молясь, чтобы Дотторе не выломал дверь. Ей всегда страшно. Всегда неизвестно, что случиться в следующую секунду и к этому не привыкнешь даже за много лет. Но может быть все было не таким плохим? Дотторе говорил, что любит ее. Почему никто кроме него не сказал этого хотя бы раз? — Смотри-ка. Ты все-таки умеешь бегать, пташка! — рассмеялись с той стороны двери. — Давай, Коллеи. Открой мне дверь. Ты же знаешь, что я не оставлю тебя в покое. Это все для твоего блага, Коллеи. Все ради лечения. Психика пострадает. Но какова награда! Какова? Каждый день одна и та же стратегия, к которой привыкаешь, какой бы больной она ни была. Коллеи было бы стыдно признаться Тигнари в этом, но в какой-то момент жизнь наедине с неадекватным и непредсказуемым опекуном стала для нее почти зоной комфорта. Постоянный стресс, усиливающаяся боль и напротив нее — понемногу исчезающий страх. Коллеи боялась Дотторе только первое время, но ее боязнь так часто наказывалась им, что вскоре стала маскироваться под злость. Теперь Коллеи больше не может бояться. Не может рыдать или умолять остановиться. Только озлобленно кричать и драться, словно загнанное животное. Бежать и прятаться, потому что паралич, вызванный ужасом — это всегда проигрыш в глазах ее безумного врача. Может он и правда помогает? Коллеи колотило крупной дрожью, от невозможности оторвать взгляд от двери, когда в горле встал ком из горького ужаса. Она не могла признаться в том, что напугана. Не могла проявить слабость. Если она, подобно кролику перед змеей, замрет — все будет кончено. — Зачем тебе телефон? Ты же не предательница. Дотторе говорил ей, что нельзя вмешивать других в их жизнь, но Коллеи и не была способна на это долгое время. Она не могла принимать решения. Она беспомощная и бесполезная. Ее мысли с трудом способны строить хотя бы подобие перспективы — кто бы доверил ей ее же жизнь, вместо того, чтобы дать готовый шаблон? Эмбер так и сделала. Сказала, что Дотторе не может поступать с Коллеи как ему вздумается. Сказала звонить в полицию, если он снова будет душить ее. У Коллеи впервые за долгое время появился новый шаблон, не созданный руками ее опекуна. Дрожь по всему телу никуда не ушла. С трудом нажимались крохотные кнопки. Она в прострации смотрела на телефон в своих руках, пытаясь понять зачем схватилась за него при побеге. Думала о парочке, за которой так сильно хотела пойти. Еще хотелось рыдать, но нельзя. Можно только бесконечно злиться. На жестокость Дотторе. На свою слабость. На тот потолок в который она уперлась в своем лечении. Был бы ее доктор добр с ней в иных обстоятельствах? Может она действительно не должна была делать этого. Тигнари говорил, что она очень храбрая, раз смогла решиться позвонить в полицию, но Коллеи совсем не считает себя такой. Дотторе учил ее не бояться, но на самом деле страх — это единственное, что она испытывает на протяжении всей ее жизни. Глупый звонок. Она даже не знала, совершалось ли на ее глазах преступление или же на том конце провода имели право отмахнуться от такого звонка. «На меня напали.» «Кто это сделал, мисс?» Коллеи не знала, кем был ей Дотторе. Она не выбирала его. Однажды он просто появился в ее крохотной комнате в приюте в сопровождении сиделки и сказал, что заберет с собой, а Коллеи было все равно. Все, что она видела: серые стены вокруг, пару жалких деревьев за окном и инвалидную коляску, в которой ее изредка возили по внутреннему двору. Может быть, он был ее опекуном? Они были у нее и раньше. Совсем не такие, как Дотторе. Кто-то жалел ее, кто-то относился как к предмету мебели, за содержание которого получал деньги, кто-то пытался помочь, но в конце концов возвращал ее в приют вслед за остальными. Была женщина, которая просила называть ее мамой, перед тем, как уйти за другими. Иногда она даже обнимала Коллеи. Дотторе либо отталкивал ее каждый раз, когда она пыталась обнять его, либо холодно обнимал в ответ, мысленно считая секунды, после которых можно будет отстраниться. Их отношения не были похожи на отношения взрослого и ребенка, находящегося у него под опекой. Не были похожи на отношения отца и дочери, хотя Дотторе безусловно считал ее «своей». Он был врачом, она — чем-то вроде его вечной больной. Подопытной, которая обязана хранить медицинскую тайну. Как пояснить это полицейским? «Мой доктор.» «Ваш доктор? Ваш доктор напал на вас, мисс? Вы ранены?» Ее доктор то и дело ранит ее в перерывах между своим холодным лечением. Коллеи сходит с ума от того, что видит в этом что-то красиво-символичное. Коллеи не открыла дверь, когда на пороге их дома появился полицейский, но слышала будничные разговоры даже из ванной. «Черт… кто это вам так лицо разукрасил?» «О, спросите у моей подопечной. Она вам и звонила.» Конечно, он говорил то, что могло бы выгородить его перед полицией. Коллеи сорвала на нем гнев и набросилась. Коллеи — неуравновешенная. Коллеи заперлась в ванной и стала звонить непонятно куда, как истеричка. Полицейский слушал его не перебивая, и Коллеи не знала, верил ли он чужим словам или нет. Когда он постучался к ней, она не хотела открывать. Продолжала сжимать в руках телефон и сверлить дверь взглядом в надежде, что и полицейский, и ее опекун исчезнут. Но никто не исчезал. «Мисс? Это вы звонили в полицию? Пожалуйста, откройте мне дверь и позвольте задать вам пару вопросов.» Она молчала. «Не усложняй жизнь ни мне, ни господину полицейскому, Коллеи. Открой.» Но это все в прошлом, не так ли? Мысли путаются, иногда кажется, что она до сих пор там — запертая в ванной комнате, пока до нее безуспешно пытаются докричаться. Она помнила как открыла ему дверь. Думала, что он отведет ее куда-нибудь в другое место, но ужасно боялась, что этим другим местом мог быть лишь ее старый приют. Там было бы хуже. В инвалидном кресле было бы в сто крат хуже, ей просто нужно было доказательство того, что дом Доторе — не единственное место, где может быть ужасно, но все же получше. Полицейский рассадил их по разным углам и задал несколько вопросов каждому по отдельности. Спрашивал о случившемся, уточнял детали и скупо записывал что-то в блокнот, словно коспектировал учебный материал. Коллеи была уверена, что там, в этом проклятом блокноте, не было ничего, кроме каракуль. «Значит, ваша подопечная напала на вас, потому что вы упрекнули ее в том, что она потерялась на улице?» «Да, именно так.» «А что вы вообще делали на улице так поздно?» «Я отвел ее на детскую площадку, чтобы немного пройтись. Для ее мышц это полезно.» «Ты врешь! Ты оставил меня там одну!» «Мисс, пожалуйста. Я спрошу вас отдельно.» Дотторе обрабатывал глубокие царапины на лице, шипя от пенящейся на них перекиси. Некоторые останутся на его коже навсегда, и ему это будто бы нравится. Коллеи его новые шрамы нравятся тоже, ведь это единственное доказательство тому, что она боролась. «Он схватил меня и пытался душить. Если бы я не поцарапала его лицо…» «Брось, Коллеи. Я просто пошутил. Я же не знал, что ты воспримешь это так близко к сердцу.» «Просто пошутили? Она поэтому вас ударила?» Но Коллеи было нечего предъявить. На ее шее ни следа, только синяки на руке, за которую Дотторе держал ее, когда прижимал к полу. Но их легко оправдать.» «Я не била его! Я защищалась.» «Защищалась? Что ты такое говоришь, милая? Я твой доктор. Ты не должна от меня защищаться.» Никто никогда ее не слушал. Ни в ту ночь, ни в суде, какими бы не были доказательства. Сайно был первым, кто прислушался. Тигнари — вторым. Коллеи хотелось быть радой этому — она наконец докричалась. Но теперь ей казалось, что она вовсе никогда и не кричала. «Я помню эту девочку. Она разбила нос какому-то ребенку. Я тогда еще в школу неподалеку по вызову приезжал.» Прости меня, прости меня, прости меня. Эмбер соврала ей. Звонок в полицию не решил ни одной ее проблемы, только добавил новых. Когда полицейский ушел, она снова осталась с Дотторе наедине. Иногда Коллеи кажется, что абсолютно все в этом мире настроено против нее. Но теперь она понимает, что заслужила это, потому что она жалкая. Тигнари ждет, когда она скажет хоть что-то, но девушка молчит. Иногда она делится с ними некоторыми болезненными вещами из прошлого, но обычно почти не говорит больше пары предложений. Ей хочется, чтобы Тигнари согласился с Дотторе и тоже назвал ее жалкой. Может быть, тогда он бы оставил ее у себя. — Я бесполезная и жалкая. — устало произносит она. — Я знаю, что они правы. Они говорят — я ужасный ребенок. — Это вовсе не так. — Тигнари хочет утешить ее, но выходит неудачно. — Ты не плохая, слышишь? С тобой случилось много ужасного, но ты чудесная, Коллеи. И ты давно не ребенок. Ох, нет. Если она больше не ребенок, то она ужасная взрослая. Глупая и бесполезная. Как паразит зависящая от других, потому что не в состоянии держаться на своих ногах. Может, она действительно предательница. Может, она подвела Дотторе, а ведь он предупреждал ее больше не повторять своих ошибок. Коллеи прижимает одеяло к мокрому от слез лицу и просит Дотторе уйти, но он только насмешливо тянет к ней руки. Когда полицейский ушел, посоветовав ей научиться вести себя если та не хочет стать преступницей в будущем, мужчина позволил ей ретироваться в свою комнату. Он победил в ту ночь, а его подопечная в очередной раз проиграла, Дотторе хотелось дать ей прочуствовать горечь поражения наедине. Но не прошло и часа как он снова явился в ее комнату, грубо вытащив воспитанницу из поверхностного сна. — Кто бы мог подумать, птенчик. Кто бы мог подумать, что ты окажешься предательницей, — шипят ей на ухо. Дотторе хочет, чтобы она в очередной раз боролась, но Коллеи слишком сильно перенервничала. У нее нет сил драться с ним снова. — Мы ведь могли разобраться с этим сами. А ты зачем-то устроила истерику и принялась звонить в полицию. Ты хоть представляешь, кем ты себя выставила? — Отвали от меня. — рычит она в ответ, пытаясь скрыться от него под одеялом, но Дотторе снова нависает над ней сверху, держа за тонкие запястья. — Давай. Ты же умеешь думать, Коллеи? Что бы было, если бы он посчитал дважды два и решил, что тебя давно стоит поставить на учет у полиции? — шепчет он, наклонившись к ее лицу. Сперва почти нежно гладит по волосам, а затем хватет за подбородок, вынуждая посмотреть на себя. Коллеи лишь всхлипывает, сквозь слезы рассматривая его ярко-красные царапины на лице. — Ты бы числилась как малолетняя преступница. Ненормальная, к тому же. Ты хочешь иметь на себе такой ярлык? Ты преступница, птенчик? Коллеи молча качает головой, когда доктор небрежно вытирает ее слезы. — Конечно нет. — соглашается Дотторе, пока его рука забирается Коллеи под майку. — Ты же не настолько глупая, чтобы тянуть в наши конфликты еще кого-то, правда? Это невежливо — выносить подобное на всеобщее обозрение. Только представь… тебе придется рассказать кучке скучающих полицейских о чем-то вроде этого. Коллеи задыхается, когда его ладонь сжимает ее грудь. Совсем не больно, в такие моменты он не причиняет ей боль, давая сполна ощутить всепоглощающий жгучий стыд и отвращение к собственному телу. — Не трогай меня. — Ты вообще слушаешь, что я тебе говорю? Или ты как всегда где угодно, но не здесь? Она лениво отталкивает его руку. Хочет отвернуться и сбежать хотя бы мысленно, но Дотторе не дает ей сделать даже это. Заставляет неотрывно смотреть в его глаза, пока большой палец неторопливо водит по ореолу соска. Коллеи хочется, чтобы было больно, потому что это однозначное чувство для нее. Теперь ей больно и приятно одновременно. — Да слушаю я. Убери руки. — Тогда обьясни мне, какого черта ты звонила в полицию. Твоя Эмбер тебя надоумила? Что ты ей рассказала? Коллеи ахает, когда он снова сдавливает ее грудь. Толкает мужчину ногами, но он остается неподвижен. — Да не знаю я. Правда. Отстань. — хнычет она. — Потому что я ужасная. Это действительно не то действие, которое она может обьяснить. Коллеи чувствует, что не в силах выбраться из их больных отношений, но хочет хотя бы попытаться. Хочет, чтобы кто-то сказал ей, что она не виновата. Что она не плохая. Но вокруг только неприязнь и осуждение, будто бы только Дотторе при всей своей мерзости считает ее чем-то большим, чем проблемным никому не нужным инвалидом с умственной неполноценностью в медицинской карте. Коллеи стыдно признать, что она рада его компании даже сейчас, потому что одиночество еще более худшая вещь, чем стыд и боль. «Ты не ужасная, Коллеи. Это он поступил с тобой ужасно. Ни в чем себя не вини.» — Ох, ты не ужасная, Коллеи. — шепчут ей на ухо. — Ты ошиблась. Мы все иногда ошибаемся. Просто не повторяй своих ошибок больше, и я не буду на тебя злиться. Коллеи не знает, что Дотторе нужно от нее, и едва ли когда-нибудь узнает. Она не помнит, могла ли хоть раз предугадать его настроение, понять поступки, которые он совершает или же ее снова и снова упорно водят за нос. Единственное, что она знает наверняка — Дотторе на самом деле не привлекает его воспитанница. Он никогда не касается ее по-настоящему. Никогда не делает из своей ласки ничего большего, потому что касания к ней не доставляет ему удовольствия. Возможно, у врачей давно не существует притязаний к чужим обнаженным телам, но когда Дотторе задирает ее майку — ей кажется, будто бы он смотрит на ее грудь лишь с врачебным интересом. Будто бы примеряет насколько глубоко может войти под ребра скальпель, чтобы достать до сердца. — Может, ты хочешь уйти? — продолжают шептать над ней. — Может, этого и добиваешься? Вернуться в приют? Только скажи. Если тебе так хочется быть сиротой… — Не хочу. — А чего ты хочешь? — издевательски. Почти надменно. Коллеи униженно опускает глаза. — Прости меня. — сдавленно отвечает она. И снова его омерзительный хриплый смех. Коллеи рада, что он припадает к ее груди ртом, потому что этот смех наконец затихает. Ей стыдно признать, что подобные угрозы действительно заставляют ее молчать, ведь Коллеи не так решительна, как хочет показаться. Она цепляется за Дотторе как за единственного, кто ограждает ее от тошнотворного прошлого, в сравнении с котором ее опекун кажется почти спасителем. Омерзительным, холодным и жестоким, но хотя бы кем-то, с кем Коллеи могла бы существовать в неком подобии симбиоза. Так было раньше. До того, как Дотторе понял, что его птенчик может выпорхнуть из клетки. — Бедняжка. Должно быть, слова этого грубого полицейского тебя сильно вымотали. — насмешливо тянет мужчина, касаясь губами ее живота. — Конечно. Ты заслужила отдых. Закрой глаза. — Я больше не буду звонить в полицию. — она не знает, зачем говорит это вслух. В ее голосе плохо скрываемое разочарование, но доктор все равно воспринимает эту тоску как попытку восстановить болезненное доверие между ними. — Ты умница, Коллеи. Дотторе опускается ниже. И она нервно вздрагивает и отворачивается, когда чужие пальцы давят на ее бедра. Ненавидит чувствовать себя так открыто под настолько холодным взглядом, поэтому действительно закрывает глаза и не открывает их даже когда чувствует внутри себя его язык. Коллеи съедает жгучий стыд. Ее щеки горят, ей хочется забыть о том, что она чувствует как пульсирует низ живота, когда доктор особенно нежен. Дотторе знает, что Коллеи чувствует огромную вину за подобные ощущения. Знает, что она не решится рассказать об этом ни в полиции, ни в суде, ведь она такая же соучастница преступления, как он — преступник. Он знает. Поэтому оставляет ее в покое, ничего не беря взамен. Ему и не нужно что-то брать. Пока Коллеи бьется в его руках — Дотторе остается спокоен. В этом есть что-то унижающее. Словно бы ее сломанное тело может вызывать у других только отвращение. — Когда в следующий раз будешь звонить в полицию — обязательно расскажи им, как мычала, когда я был у тебя между ног — я хорошо посмеюсь, если они предъявят мне это в суде. — Заткнись! — иногда Коллеи кажется, что у ее больного опекуна раздвоение личности. Она помнит его и как холодного остраненного сукина сына, и как насмешливого ублюдка. И этому нет предела. У ее доктора очень много лиц. Какое-то время Дотторе делает вид, что ничего не произошло. Он кажется Коллеи намного мягче обычного, будто бы ее попытка перебороть свою болезненную привязанность — пугает его достаточно, чтобы дать воспитаннице хотя бы подобие заботы. У нее вдруг появляется личное время и пространство, доктор не отталкивает ее, когда она обнимает его, не насмехается, не заставляет ее играть в игру, которая всегда оканчивается его руками на бледной тонкой шее. Коллеи искренне рада такому потеплению, потому что ее жизнь из вечного невыносимого стресса становится чем-то терпимым, но все кончается, когда появляется Тигнари. Тигнари не дает ей ничего. Мысли подобны рою безобразной саранчи, кружащейся в голове. Что если Дотторе прав, и Тигнари уйдет, как только она откроет ему картину больше необходимого? Что если он не держится за нее как доктор, потому что не любит? Конечно не любит. Как можно любить такую жалкую, сломанную и несносную девчонку? Как можно испытывать к ней что-то кроме отвращения? «Я пытаюсь из всех сил!» «Значит этого недостаточно!» Она не хочет, чтобы Тигнари разочаровывался в ней тоже, но одновременно с этим хочет убедиться в том, что Дотторе прав. Она смотрит на человека, убеждающего ее в том, что те отношения, за которые она так отчаянно держалась — неправильны, и пытается понять — дает ли он что-то взамен. Но натыкается только на неизвестность. Кажется, в глазах Тигнари она точно также уперлась в потолок, как когда-то в глазах Дотторе. Это все бесполезно. У нее просто никогда не получается. — Ложись спать, Коллеи. Я посижу с тобой. — слабо улыбается Тигнари воспитаннице, и та молча кивает. Слезает с подоконника, прихрамывая, возвращается в кровать. Ей непривычно спать в этой комнате. Тигнари не будит ее посреди ночи, не вытаскивает из кровати и не мешает уснуть, но Коллеи по старой привычке просыпается по несколько раз сама. Впрочем… не в эту ночь. Сегодня она засыпает крепким сном без тревожных кошмаров, не дергается во сне, силясь оттолкнуть невидимую руку. Спит, тихо посапывая, пока Тигнари поглаживает ее по голове перед тем как уйти. В последнее время Коллеи почти не снилось кошмаров, но встреча с Дотторе угрожает свести ее моральное исцеление на нет. Тигнари выключает свет. Жизнь идет дальше даже с новыми условиями. День рождения Коллеи все ближе. Он ждет этого дня больше, чем ждал что-либо в своей жизни. — Мне нужно подумать… — Коллеи улыбается, когда Сайно хватает ее за руку и осторожно помогает делать шаги по тесному бордюру. У нее плохо с координацией — не получается не упасть даже идя по широкой лавке, которую любой человек способен пробежать, но сегодня ей как будто бы легко. Непослушные ноги ступают след в след, и Коллеи почти держит равновесие сама. — Подумай, Коллеи. Восемнадцатилетие — это особенное событие, верно? Ты становишься взрослой. Поэтому и подарок должен быть соответствующий. — говорит Тигнари, наблюдая за тем, как Сайно осторожно отпускает ее, и девушка неуверенно идет сама. — Получается. — улыбается она и смотрит сперва на него, а затем и на временного опекуна. — Давно так не держала равновесие. — Вот видишь. А ты боялась. — Сайно подхватывает ее руку, когда Коллеи таки оступается, но та, расставив руки, выравнивает ход. Несмотря на то, что они вновь идут на одну из обязательных встреч с Дотторе, в воздухе витает приподнятое настроение. День рождения Коллеи через два дня. Эта дата кажется столь близкой, что впору разговаривать о подарке, планировать место и время их маленького семейного праздника. Тигнари хочется верить, что этот день вот-вот настанет, убеждать себя в том, что он не проиграл. Улыбается, когда Коллеи берет и его, и Сайно за руки, делая широкие дурачливые шаги. — Хочу в то кафе с котами на день рождения. Помните? — То, которое мы мимо проходили? Почему бы и нет. Сайно кажется, что они близки к победе, пусть и выигранной абсолютно натянуто и бесчестно. Каждый из них делает свою работу в этом непростом маневре: Сайно — тянет время, заговаривает судью, манипулирует и превращает судебный процесс в бесконечные метания обвинениями. Тигнари — старается излечить в своей воспитаннице то, что когда-то очернил Дотторе. Все знают цену и ставки. Жаждут награду. Когда Дотторе появляется в их поле зрения он кажется довольным. Сухо здоровается и зовет Коллеи к себе, обнимая ту за плечо. Прижимает к себе хрупкую девушку и смотрит на них обоих с вызовом, словно бы ревностно. — У вас полчаса. — бесцветно отвечает Тигнари. Дотторе лишь насмешливо склалит зубы в своем типичном оскале. — Я помню. — Если поднимаешь на нее руку… — Умоляю тебя, как бы я посмел? — смеются над ним, Дотторе улыбается Коллеи, не выпуская ее из полуобъятия. Та молчит, отводя взгляд в сторону, но не пытается сопротивляться, когда ее уводят. — К слову, надеюсь вы слышали последние новости? Учитывая, на каком вы счету у присяжных, я бы не удивился — узнай вы последними. Сайно пропускает провокацию мимо ушей, лишь недовольно хмуря брови. Провожает Дотторе долгим взглядом до тех пор, пока не отвлекается на вибрирующий в кармане телефон. — Что он имеет ввиду? — насторожено спрашивает Тигнари. Его знакомый лишь качает головой, проверяя пришедшее сообщение. По его помрачневшему взгляду Тигнари понимает, что слова Дотторе, его издевательское напутсвие не сулит ничего хорошего никому из них. — Нам сменили судью. — коротко сообщает Сайно, перечитывая сообщение. — Выслали уведомление на почту, но Панталоне решил написать мне об этом лично. Сукин сын. — Что? — изумленно спрашивает его Тигнари, удивленно качая головой. — В каком смысле сменили судью? Их можно менять лишь по определенной процедуре… — Я не знаю. Полагаю, что в присланном документе будет больше информации. Нового уже назначили на завтрашнее заседание. Тигнари чувствует странную тревогу, но не хочет показывать насколько сильно она въедается в его мысли. Он отводит взгляд от мужчины и смотрит на Дотторе, вновь беззаботно разговаривающего о чем-то с бывшей воспитанницей. Он доволен. Скалится своей безобразной улыбкой, будто бы предвкушая следующее заседание. Тигнари кажется, что это все какой-то больной заговор, он видит незаметную нить между этими событиями но не озвучивает вслух свои мысли. Вместо этого устало потирает переносицу, обращайся к Сайно. — Все плохо? Сайно устало закрывает глаза и наконец выключает телефон. — Скверно. — честно признается он. — Мне не нравятся мои догадки, но я не буду делать выводы, пока не дождемся суда. Однако… Тигнари, завтра нам будет очень сложно. Сайно оказывается совершенно правым в своей тревоге. Очередное заседание оказывается катастрофой, которую не предполагал никто. Слова Дотторе оказываются мрачным предзнаменованием, потому что судья, рассматривающий их дело попал в больницу с сердечным приступом, а на замену им дают Пьеро — хорошо знакомого Сайно по тем судебным тяжбам, что они когда-то проходили вместе. Каждый на своей роли. Сайно говорит, что он суровый и отчасти предвзятый судья. С ним нельзя затягивать и юлить, он не даст им отсрочку, как давал предыдущий, а значит в этот раз они должны бороться как никогда, потому что в этот раз их бой обещает быть последним. Пьеро смотрит на Тигнари чаще, чем на других в зале суда. Он кажется сухим и холодным мужчиной, слабо заинтересованным в происходящем на его глазах. Сайно говорит, что он чертовски консервативен. В его голосе сочится осуждение и усталость. Когда Сайно вновь пересказывает то, что говорил на слушании и суде — он почти не смотрит на него, однако речь Панталоне привлекает его внимание. «Опять сменил стратегию. Теперь он хочет, чтобы тебя уволили.» — Изъятие детей должно быть строго согласовано с уставом, ваша честь. В противном случае назначаются только проверки. Тигнари же злоупотребил своим положением и забрал девочку у моего подзащитного без каких либо серьезных доказательств угрозы ее здоровью. — говорит он, с очаровательной улыбкой обращаясь к судье. Его глаза слегка прикрыты, Сайно привык, что Панталоне никогда не смотрит на людей в упор. — Я настаиваю на том, что меры, принятые им были чрезмерны. К тому же Дотторе не сделал ничего, что стоило бы ему лишения родительских прав. — Протестую, ваша честь. При осмотре у Коллеи были обнаружены синяки на руках и шее. Как специалист службы опеки и попечительства Тигнари не имел права рисковать, возвращая ее опекуну. С его стороны было абсолютно разумным оставить девочку у себя. К тому же, сразу после этого он позвонил в полицию. — Опекун? Разве Дотторе не является приемным родителем Коллеи? — Верно, ваша честь. — Насколько мне известно, приемный отец и опекун — очень разные вещи в правовом аспекте. Процедура изъятия ребенка должна быть иная. Дотторе издает неопределенный смешок, словно бы словосочетание «приемный отец» в отношении него может быть только оскорбительным. Тигнари согласен с его мыслями. Конечно ты ей никакой не отец после всего, что с ней сделал. Теперь она называет тебя только «доктор», ублюдок. Он прикрывает глаза и отстраняется от судебного процесса, сжимая руку Коллеи в ладони. Он знает, что ей плохо сидеть здесь в который раз, давать показания и смотреть в глаза бывшему опекуну, но Тигнари убеждает ее в том, что это последний шаг, после которого будет все или ничего. — Видите ли, ваша честь. Все это тянется уже непонятно сколько только потому, что между нами и Коллеи произошел небольшой конфликт, который господин Тигнари… принял слишком близко к сердцу. — Вы говорите о звонке в полицию? Или между вами и раньше случались конфликты с применением силы? — К сожалению в последнее время это стало частым явлением, но я уверяю вас, что всегда пытался решить все мирно. Когда Коллеи проявляла нездоровую агрессию — мне приходилось давать ей отпор, чтобы просто удержать ее. Отсюда порой появялись синяки, но я никогда не поднимал на нее руку. — говорил Дотторе, бросая взгляд на воспитанницу. Та упорно молчала, даже когда судья обращался именно к ней. — Тот случай с полицией сильно… ударил по моим нервам. К тому же после него я попал под прицел служб опеки. Именно тогда Тигнари и познакомился с ними, верно. Мужчина недовольно покачал головой. Полиция, как правило, оповещает их о подобных инцидентах для инициирования проверки. В тот день была его смена. — Ничего, что стоило бы вашего внимания. У нас давно все хорошо. — звучит ехидный голос доктора в его ушах. Дотторе обнимает Коллеи, кладя руку на ее плечо. Взгляд девушки блуждает, словно не может сфокусироваться на чем-то одном. Она кажется Тигнари потерянной. Словно он видит перед собой лишь пустую оболочку, когда как чужая душа застряла где-то глубоко внутри. Коллеи с Дотторе может чувствовать лишь две вещи — ярость и потерянность. Тигнари отчего-то хочет обнять ее, хотя на вид ее существование кажется абсолютно благополучным. Просторная и чистая квартира. Собственная комната. Заботливый приемный отец. Нет никаких оснований думать, что что-то не так. Но он думает. Замечает тревожную деталь и хмурится, оглядывая Коллеи снова. Она одета мешковато и небрежно. Пострижена грубо и коротко — неровные пряди волос даже не достигают плеч. Тигнари кажется, что в возрасте Коллеи девушки как правило заботятся о своем внешнем виде, но она словно бы нарочито неухоженна. — Это вы ее так постригли? Дотторе удивленно вскидывает бровь, словно не понимая вопроса. — А… Да. У нее ужасные волосы. Даже если слегка отрастут — начинают сбиваться в колтуны. — Знаете, не каждая девочка-подросток согласится вот так подстричься. — Коллеи все равно, можете мне поверить. Она почти не осознает, что происходит вокруг. Ей все равно, потому что она неполноценный человек. Потому что в ее мед карте вписана легкая умственная отсталость, а значит снисходительность к ней полностью оправдана. Коллеи не может позаботится о себе, а Дотторе плевать, как выглядит его подопытный кролик, лишь бы не пытался выбраться из клетки, в которую его сажают в перерывах между опытами. Тигнари оборачивается к скучающему коллеге и говорит, что хочет поговорить с Коллеи наедине. Хотя бы в другой комнате. По напряженному лицу Дотторе видно, что ему не нравится эта идея, однако он соглашается, позволяя отвести воспитанницу в ее комнату. — Меня зовут Тигнари. Приятно познакомиться с тобой. Но она не отвечает. Как и предупреждал Дотторе, только смотрит сквозь него бессмысленным взглядом, так похожим на взгляд людей, находящихся в кататоническом ступоре. — Ты знаешь, кто я? Она вдруг качает головой, давая понять, что способна на осмысленные ответы, и тут же бросает быстрый взгляд на закрытую дверь. Тигнари мягко улыбается. Нет. Дотторе не придет. Кейя позаботится о том, чтобы отвлечь его хотя бы на двадцать минут. — Я тот, кто следит за тем, чтобы с тобой и другими детьми хорошо обращались. Понимаешь? По взгляду фиалковых глаз кажется, что она слышит о подобных вещах впервые, будто бы социальные работники это нечто из совсем другого мира, никак не относящегося к ее повседневности. Коллеи едва ли представляет, что имеет право на лучшее обращение, но даже в таком случае делает странные попытки выяснить, действительно ли реальность складывается из тесной полупустой комнаты под пристальным вниманием сумасшедшего опекуна. Тигнари понимает, что она не будет говорить с ним, пока не поверит в чужие искренние намерения, но для этого им нужно куда больше, чем десятиминутный разговор. — Я понимаю. Ты не хочешь говорить, что твой приемный папа плохой. — Тигнари замечает, как на лице Коллеи появляется отвращение при слова «папа», но не сбавляет добродушного тона, — Боишься, что я расскажу ему, и он расстроится. Правда? Это ничего. Знаешь. Давай и не будем о нем говорить, чтобы не обижать, ладно? Поговорим о тебе. — мужчина ловит ее взгляд и улыбается. — Скажи, ты вызвала полицию потому что испугалась? Коллеи нерешительно кивает в ответ. — Испугалась, потому что чувствовала себя в опасности? — Тигнари говорит значительно тише. Повинуясь его заговорщескому тону Коллеи снова с опаской смотрит на дверь, а затем наклонилась к мужчине поближе. — Это была очень большая опасность, Коллеи? И снова неуверенный кивок. Тигнари видел много неблагополучных детей. Знал, какие паттерны они используют в поведении даже достигая зрелого возраста. Коллеи ничем от них не отличается. Тот же бегающий взгляд, страх перед любым проявлением родителя, недоверие и замкнутость — Коллеи может быть кем угодно, но не благополучным ребенком. Под навесом благополучия Дотторе скрывает не самые чистые тайны. — Она была связана с… твоим доктором? Не надо ничего рассказывать. Просто кивни. Он не узнает. Тигнари замирает, разглядывая чужое лицо. Ждет малейшего движения, намека на положительный ответ и вскоре получает его. Коллеи не решается признаться открыто, но она все равно вновь едва заметно кивает. Но тут же отрицательно качает головой. Ей страшно. — Тогда ты правильно сделала, что позвонила в полицию. — улыбнувшись ей уголками губ, Тигнари незаметно вытаскивает блокнот из сумки, отрывает небольшой, почти крохотный кусочек бумаги и быстро черкает на нем свой номер, протягивая его Коллеи. — Жаль, что иногда они не очень хорошо делают свою работу. — протягивает мужчина. — Но это не значит, что ты не должна звонить. Вот. Если снова почувствуешь себя в опасности — позвони на этот номер. Хорошо? Коллеи хмурится, поднимает на него глаза, неуверенно взяв бумажку в руки. — Это плохо? Быть в опасности? Теперь его очередь кивать. — Да, Коллеи. Если ребенок чувствует себя в опасности из-за родителя — это плохо. — А из-за доктора? Возникает короткая пауза, после которой мужчина вновь медленно кивает. — Это тоже плохо. Доктора должны нас лечить, а не пугать. — Он лечит. — Но тебе все еще страшно? — Да. — Тогда он вовсе не доктор, Коллеи. Тигнари хочет, чтобы она верила в это, но Коллеи легко запутать. Она не может отворачиваться от информации как остальные. Легко схватывает и усваивает все, что угодно, не важно, кто говорит. «Если верить показаниям Дотторе у тебя была тяжелая инвалидность? Ты не вставала с инвалидного кресла, верно?» «Не могла двигать ногами. И руками. И говорить.» «Но теперь ходишь. Благодаря Дотторе?» «Он меня вылечил.» «Тебе нравится быть такой?» «Да.» «Почему же ты так не хочешь возвращаться? Это ведь благодаря Дотторе ты здорова.» Вопрос на который нет правильного ответа. Тигнари гладит ее по плечу, наблюдая за разговором Сайно и Пьеро уже после заседания. Хочет убедить воспитанницу в том, что она хорошо справилась, но они оба знают, что в его словах мало правды. На самом деле провалились они все, начиная от разрыдавшейся в зале суда девушки и вспылившим Тигнари, заканчивая Сайно, тщетно пытавшемуся донести до судьи смысл происходящего уже после того, как суд был окончен. — С меня было достаточно ваших нелепых бредней на сегодня и задерживать ими судебный процесс дальше я не позволю. Решение будет вынесено сегодня, и боюсь, что вам оно не понравится. Впрочем… могу сказать, что ваш клиент еще легко отделался, я мог бы присудить ему штраф за такое вопиющее злоупотребление своим служебным положением. — Он делал то, что должен был, как социальный работник. Если бы вы видели, какой Дотторе на самом деле человек — вы бы говорили совсем не это. Он опасен для Коллеи. Мы должны были обезопасить ее. Пьеро только раздраженно поморщился, обернувшись к Сайно. — Пока я вижу только врача, что буквально чудом поставил свою воспитанницу на ноги. Если вы помните, Панталоне показывал мне свидетельства ее бывших опекунов, господин Сайно. Ваша девочка не могла даже ложку удержать. Я бы решил, что у нее тяжелое ДЦП, если бы не ознакомился с медкартой. Методы Дотторе могли быть чрезмерны, но он спас ее, нравится вам это или нет. — повысил он голос. — А вы позволили себе забрать у него воспитанницу, основываясь только на ее показаниях. Показаниях неуравновешенного ребенка с умственными проблемами. Вы знаете, что ваш друг нарушил процедуру. Он мог бы назначить плановые проверки или работу с семейным терапевтом, а не изымать ребенка из семьи. К тому же… — Пьеро снова посмотрел на Коллеи, — Несмотря на все ваши заверения о том, что Дотторе якобы подвергал свою приемную дочь физическому насилию, шрамы на лице я вижу только у него. И это говорит совсем не в вашу пользу. — Но… — На этом наш разговор окончен, Сайно. У вас был шанс убедить меня в суде, и вы его упустили. — перед тем как уйти, Пьеро таки обернулся к ним в последний раз, — Вы выгорели. На вашем месте я бы подумал о том, чтобы взять перерыв и хорошо подумать над своими… приоритетами. Сайно не знал, что сказать. Он понимал, что их бой оказался проигран, но в глубине души не хотел верить в это до последнего. Все изменилось слишком быстро, нарушило ту расстановку сил, которую он столь скрупулезно выстраивал по крупицам, и теперь оставалось лишь смириться с поражением. До дня рождения Коллеи было всего два дня. — Все очень плохо? — тихо спросил его Тигнари, когда он все же набрался смелости вернуться к ним. — Ну… моя репутация явно пострадает после твоего дела. Но это уже и не важно. Через два дня Коллеи может идти куда захочет. Мы протянули. Но Тигнари не был так оптимистичен. — Суд постановил вернуть ее Дотторе. — За два дня ничего не случится, Тигнари. — А если… Дотторе не успеет оформить ее недееспособность, а после восенадцати Коллеи сможет вернуться к ним по какой угодно причине — опекун больше не будет иметь на нее прав. Тигнари успокаивал Коллеи снова и снова, обещал, что все будет хорошо, хотя знал, что впереди у них осталось лишь самое трудное. Возможно хотел, чтобы Коллеи верила в них до последнего. «Это Коллеи. Вы просили позвонить, если что-то случится.» «Коллеи? Да. Да, я помню. Ты в порядке?» На том конце трубки лишь молчание. Затем короткие всхлипы. Тигнари слышит еще один женский голос, но не спрашивает с кем Коллеи сейчас находится. «Я убежала. К Эмбер.» Прерывистое дыхание. Чужие слезы ощущаются кожей даже сквозь телефонную трубку. Тигнари слышал это много раз. Ему кажется, что он снова смотрит на происходящее со стороны. Представляет к уху трубку телефона, выслушивая сбивчивый шепот. Та девочка, живущая с эксцентричным врачом. Та, которой он оставил номер телефона на случай непредвиденных обстоятельств. Тигнари устал делать проигрышные ставки. На улице поздняя ночь, ему приходится ополоснуть лицо, чтобы прогнать остатки сна и включиться. В это время Коллеи не перестает плакать. «Я не должна была убегать. Я не должна была… теперь он меня убьет, потому что я предательница.» Тигнари одевается и просит Эмбер дать ее адрес. Та говорит точно как Коллеи — надрывно и сбивчиво, но куда более осознанно. Сообщает ему, что ее подруга появилась на пороге ее дома часом раньше. Когда Тигнари спрашивает, есть ли у нее травмы, девушка лишь неуверенно сообщает, что запястье Коллеи пересекает огромный шрам. Как только он оказывается на пороге квартиры Эмбер, та ведет ее в свою комнату. Осторожно открывает дверь, давая взглянуть на недвижимую фигуру, сидящую на ее кровати. Коллеи совершенно спокойна, хотя кажется измученной. Покачивает головой под шум дождя за окном, смотрит куда-то вдаль, сквозь светлую стену. — Будь с ней мягким, ладно? Я с трудом ее успокоила. — просит его Эмбер, но Тигнари не отвечает на ее просьбу, хотя и прислушивается. Тихо садится рядом с Коллеи и заглядывает в ее фиалковые глаза. На бледном лице следы недавних слез, но отчего-то Коллеи вдруг улыбается, убаюкивая перевязанное подругой запястье. Тигнари вздыхает, опуская к нему глаза. Невольно морщится от запаха крови, но не решается коснуться чужой руки. — Привет, Коллеи. Ты меня помнишь? Коллеи как бы невзначай кивает, хотя и не смотрит на мужчину в ответ. Тогда Тигнари медленно садится на пол напротив нее. Заслоняет невидимую точку в стене. — У тебя что-то случилось? Снова кивок. Тигнари делает попытку коснуться ее запястья, но девушка тут же прижимает руку к груди, глядя на него с опаской. — Все хорошо. — он отстраняется, давая понять, что не желает ей зла. — Я просто хотел убедиться, что кровь больше не идет. Коллеи отрицательно качает головой. — Не идет. — шепчет она, опустив глаза к запястью. Поворачивает его внутренней стороной к себе, давая мужчине рассмотреть пропитавшиеся кровью бинты поближе. Тигнари сдержанно кивает. Рана кажется глубокой, нужно промыть ее и перебинтовать руку снова, пока девушка не истекла кровью. Он не силен в медицине, но даже для его непрофессионального взгляда рана выглядит серьезной. — Тебе нужно в больницу, дорогая. Кровь может не остановиться. — Не поеду туда. — Почему? — Он найдет меня там. Тигнари хмурится и все же берет девушку за руку, осторожно поглаживая ладонь. — Дотторе? Ты боишься, что он будет зол из-за того, что ты попыталась сделать это с собой? — спрашивает он, но Коллеи качает головой. — Он сделал это со мной. — говорит она сжимая и разжимая пальцы. Тигнари на мгновение застывает, осмысленное сказанное и удивленно смотрит ей в глаза. Рана на бледной руке похожа на порез, сделанный бритвой. Тигнари видел такие много раз, когда вытаскивал измученных подростков из холодной ванной. Те, что были сделаны поперек, как у Коллеи, как правило говорили о несерьезных намерениях, те что вдоль — о холодном желании лишить себя жизни раз и навсегда. Оба варианта предусматривали госпитализацию с дальнейшем психиатрическим обследованием и лечением. — Дотторе? Это сделал Дотторе? — изумленно спрашивает мужчина, медленно выпуская ее ладонь из рук. Коллеи неопределенно пожимает плечами, но дальнейшие распросы не дают результата. Он хочет знать ответ. Должен понимать, является ли рана девушки попыткой самоубийства или же издевательством опекуна, но та словно бы боиться дать разумный ответ. — Ох, дорогая. Мне очень жаль. Он чувствует растерянность, но не находит каких-либо слов утешения. Эмбер выжидающе наблюдает за ним из коридора, будто бы готовая спорить, если Тигнари решит отправить ее подругу в больницу. Это кажется хорошим решением, на случай, если травма Коллеи угрожает ее жизни. Быть может, она говорит правду, и этот порез сделан руками Дотторе. В таком случае Тигнари обязан позвонить Кее и забрать ее прямо сейчас. Но если нет? Если выяснится, что Коллеи навредила себе сама, а он даже не доставил ее в больницу — прежде всего это будет ударом по его работе. Тигнари смотрит на телефон в своей руке несколько долгих мгновений, сомневается, а затем убирает его в карман. — А… может согласишься пойти со мной? Коллеи безропотно соглашается. Дотторе прерывает его мысли в настоящем, останавливаясь напротив. На его лице привычная надменная улыбка, но он почти не смотрит на бывшую воспитанницу. Тигнари только хмуро поднимает глаза в ответ. — Хочешь забрать ее? — почти риторический вопрос. — Осторожно, Дотторе. Мы следим за каждым твоим шагом. Дотторе только тихо смеется. — Ну что вы. Зачем мне эта предательница? — он смотрит на застывшую от страха Коллеи почти злорадно. — Она же убежит от меня через два дня. О, нет. С меня уже достаточно ее неблагодарности. Слова Дотторе заставляют Тигнари и Сайно в шоке переглянуться. Никто не хочет верить его словам. — Ты… хочешь, чтобы она осталась с нами? — неуверенно спрашивает он, опасаясь, что чужая небрежность лишь мерзкая шутка. Но Дотторе не спешит менять намерения. — Да. Можете делать с ней что хотите, если найдете ей хоть какое-то применение. Мне она больше не нужна. — пожимает он плечами, уже не гдядя на приемную дочь. — Панталоне доказал мою невиновность. Моя репутация не запятнана. А что будет с ней — меня не заботит. Только уж не отправляйте ее в приют сразу. Она не очень любит это место. Это ведь то, что они и сделают. Кому нужна такая ноша как Коллеи? Никому. С ней возились лишь до победы. Что будет после дня рождения? Ничего. Ведь все считают ее бесполезной. И Тигнари. И Сайно. Даже Дотторе. Но ведь он готов хотя бы терпеть ее. На глазах Коллеи появляются слезы. Она тихо всхлипывает, едва он поворачивается к изумленным мужчинам спиной и уходит. Тигнари хочет коснуться ее плеча, но не успевает — она вдруг срывается с места и бежит за приемным родителем с яростным криком. — Не бросай меня! — сквозь слезы кричит девушка, хватая его за руку. — Ты не можешь меня оставить. Не бросай меня! Она в бессильной ярости бьет его кулаком по спине, опустив голову, и громко рыдает, не в силах остановиться. Дотторе смотрит на это с холодной насмешкой. Она не нужна Тигнари. Она никому не нужна. Ее место — крохотная комната в приюте, забытая всеми. — Прости меня, прости меня, прости меня. — слышно сквозь слезы. — Я не буду убегать, не бросай меня. — Коллеи! — Тигнари бросается за ней следом, но останавливается, когда Дотторе небрежно обнимает ее за плечи, давая вцепится в себя дрожащими пальцами. — Ох, бедняжка. Тигнари не дал тебе того, что ты хотела? — тянет он, глядя на замершего мужчину. Сайно только мрачно качает головой, опуская взгляд. — А ведь я знал, что рано или поздно ты вернешься. Ты ведь больше никому не нужна. Даже им. Коллеи обнимает его и плачет, умоляя не бросать ее. Словно забывает о том крохотном прогрессе, что достигла с новым опекуном. Тигнари зовет ее, но ему не отвечают и от этого очень больно. Он хочет потянуться за девушкой, а Сайно вдруг перехватывает его руку и качает головой. Поздно. Коллеи сделала тот выбор, который не могла сделать. Пытаться заставить ее вернуться бы значило нарушать решение суда. Дотторе гладит Коллеи по голове, крепко сжимая ее руку, будто бы боясь, что она может передумать, а затем оглядывается на Тигнари в последний раз. И тот понимает его взгляд без лишних слов. А вот теперь, вы действительно проиграли. — Я опоздал? Сайно приходит только спустя восемь минут от запланированного ими времени, хотя до этого никогда не имел привычки опаздывать. Тигнари кивает ему на стул напротив, задумчиво разглядывая снующих по улице прохожих из окна. Идет дождь. В мае всегда очень дождливо. — Прости, задержался на работе. — говорит он, неловко переступая кота, дремлющего на полу. — Уютное место. — Коллеи выбирала. Здесь действительно уютно. Коллеи любила котов, а это место было единственным, где они свободно блуждали между столов, давая клиентам себя погладить. Сайно отряхивает свой плащ от капель дождя и садится за стол. На миг в его глазах появляется грусть, едва он замечает стоящий на одинокой тарелке кекс, с воткнутой в него свечкой. Тигнари только молча поджигает ее, не говоря ни слова. — Как ты? Держишься? «Тигнари. Это срочно.» «Ты звонишь мне в два часа ночи. Если бы это было не срочно — я бы тебя убил.» «Пожалуйста. Просто выслушай меня. Коллеи мертва.» »…что?» Держится ли он? Трудно сказать. Все прошедшие два дня были словно в тумане. После суда Тигнари напился и провалялся в отключке весь следующий день. Уже ночью — узнал, что снова проиграл. «Как это могло случиться?» «Он задушил ее, Тигнари. Этот сукин сын все-таки задушил ее.» Тигнари не помнит, что делал дальше. Словно бы поставил свою жизнь на автомат. Они разговаривали с Сайно несколько часов. Затем Тигнари принял холодный душ. Настолько холодный, что стучал зубами от дрожи. А потом сел на диван и несколько минут смотрел в одну точку. Словно на мгновение ощутил себя Коллеи. А потом он увидел ее платье, висящее на стуле, и что-то внутри него оборвалось. — Я не хотел сюда приходить, знаешь. — качает головой Тигнари. — Не мог поверить, что ее больше нет. Мы так близко были. Думал даже… что хотя бы с ней у меня получится. — Ты ни в чем не виноват. Просто… такие вещи происходят. Да. Происходят довольно часто. Коллеи всего лишь стала еще одной единицей в статистике смертей после ухода от абьюзера. Тигнари не хочет следить за этой историей. Сколько бы не дали Дотторе за убийство, этого будет мало. Единственное, что Тигнари хочет — это посмотреть ему в глаза и спросить, доволен ли этот ублюдок теперь. «Ты ведь не смирился с тем, что она сбежала, правда? Боялся, что она сделает это снова. Что она знает, что есть и другая жизнь. Жизнь без тебя. Тебе бы не дало это покоя, ты не смог бы ее отпустить. Ублюдок, ты просто не дал ей возможности испытать хоть что-то кроме боли.» — Он не отделается так просто, какие бы связи у него не были. Будет гнить в тюрьме. — Коллеи это не вернет. Тигнари ощутил как произнес это с надрывом, и прикрыл глаза. Хотелось отвлечься хотя бы сейчас. Нервный срыв оставил в его груди незаживающую дыру. Сил кричать и биться в истерике не осталось. — Я уволился. — говорит он Сайно, — Есть зажигалка? — Уволился? — Сайно протягивает мужчине зажигалку, и тот медленно поджигает фитилек свечи в кексе. Одна из кошек ласково трется о его ногу. Она серого цвета. — Мне казалось, ты любил эту работу. — Больше нет. Устал проигрывать. Наверное просто выгорел. — пожимает плечами Тигнари. — Пытаюсь снова и снова, но всегда что-то идет не так. — Не говори так. Ты помог ей. — тихо говорит Сайно, но Тигнари только качает головой. — Нет. Ей бы никто не помог. Сайно опускает взгляд к кексу. Огонек свечи слегка дрожит от чужого дыхания. — И… чем теперь займешься? — неуверенно спрашивает он у мужчины. — Не знаю. Может найду работу попроще. Может, ребенка усыновлю… — Тигнари… ты же… — Я не пытаюсь ее заменить. Это так. Планы. Даже мысли. — перебивает Тигнари. — Ну. Ладно. Давай что ли праздновать. У Коллеи как-никак день рождения. Сайно не решается отвечать, вместо этого тихо соглашается с ним. Тигнари смотрит на огонек свечи еще какое-то время, хотя не видит в этом смысла. За окном идет дождь. Люди в кафе мило болтают о всякой повседневной ерунде, будто бы ничего не произошло и никто не знает, что Коллеи не дожила до этого дня. Его Коллеи больше нет. И ее дня рождения тоже больше нет. Они словно празднуют похороны. Кажется, что по щекам вот вот начнут течь слезы. Он поджимает губы, но слез нет, хотя глаза зудят от непритной сухости. Нет смысла рыдать. Он привык делать ставки на паршивых собак. Тигнари закрывает глаза и задувает свечу. С днем рождения, Коллеи. Ты свободна.