В темноте

      В миниатюрной кафешке самого центра неприметной и серой от каменных высоток Йокохамы, как всегда — на удивление уютно, солнечно, пахнет кофе, ванилью и свежими булочками.       Курокава ненавидит такие маленькие и тесные заведения — почти клетка, в которой утренняя выпечка кажется каким-то особым видом пытки для его расшатанной нервной системы, что ещё с детства еле держится на погнутых болтах, которые с каждым годом со скрипом развинчиваются все больше.       Приходить сюда — мазохизм. Но он и сам не может себе объяснить причину, почему каждое утро ему хочется выбежать из своей просторной дорогущей квартиры и забиться в угол этой идиотской, проклятой, чёртовой — его личный филиал ада на земле — отвратительно камерной забегаловке.       — Неси латте с имбирным сиропом, — Курокава не привык здороваться, церемониться, а тем более — быть вежливым с официантами.       Он садится за дальний столик и не моргая смотрит на витиеватые рисунки белой скатерти, а уголки губ сами собой слегка вздёргиваются кверху в воздушной и отдалённо безумной улыбке.       — Не желаете десерт к кофе? — официантка приветливо хлопает невинными глазками и перебирает в руках краешек белого фартука. — У нас самая вкусная и свежая вып…       — Я просил что-то ещё, кроме кофе?! — Изана хлопает ладонью по столешнице, так, что подпрыгивает и позвякивает сахарница. Он сверлит испуганную девушку холодным сиреневым взглядом и улыбается.       Улыбается так, что становится страшно. Улыбается так, что нутро выворачивает наизнанку, а в горле, кажется, словно застревает кусочек льда с острыми гранями, который не тает и царапает углами гортань и стенки пищевода, проваливаясь вниз.       Зашуганная официантка лихорадочно кланяется и изо всех сил просит прощения. Она убегает за прилавок, как маленькая мышка, и как можно скорее включает кофе-машину.       Изана вздрагивает в плечах и резко поднимает голову в сторону противного скрипящего звука — скрежет деревянных ножек стула по кафельному полу.       Он стискивает зубы, и на виске выступает пульсирующая венка. Курокава смотрит, как из-за столика в противоположном углу медленно выходит белокурая девушка. Она аккуратно проводит ладонью по волосам — длинным, прямым и белоснежным — белоснежным, как у него, проверяя, не испортилась ли причёска, и надевает солнцезащитные очки.       «Идиотка», — думает и ухмыляется Курокава, отворачиваясь к панорамному окну. Йокохама уже месяц затянут плотными и тяжёлыми свинцовыми тучами — ни единого проблеска лазурного неба, ни единой надежды на прояснение погоды.       — Момоку-сан! — официантка радостно вскрикивает, и девушка, словно прислушиваясь, откуда доносится голос, плавно выставляет руку вперёд и медленно движется к кассе, пока ладонь не коснётся столешницы прилавка.       — Ты чем-то расстроена? — Момоку понимающе улыбается.       Улыбается так, словно после долгой зимы наконец приходит весна — тёплая и долгожданная. Улыбается так, словно в парке вокруг зеркального пруда вновь расцветает сакура, и птицы щебечут счастливые трели, теряясь в розовых цветках на тоненьких веточках.       — А… Ну… Нет, вообще-то… Всё в порядке… — официантка добавляет терпкий эспрессо в стакан молока, заканчивая приготовление латте для Курокавы, и виновато отводит глаза — хоть и знает, что необходимости в этом нет.       — Ты светишься печалью, — девушка веером раскрывает купюры над прилавком. — Возьми, сколько нужно за мой завтрак, и двести иен себе на чаевые.       Официантка прикладывает ладони к груди и поджимает губы. Она вытягивает из рук Шинджитсу нужную сумму, но так и не берет чаевые.       — Благодарю, Момоку-сан! Приходите к нам снова!       — Обязательно, — она уважительно кланяется и осторожно идёт к выходу.       Курокава не сводит с неё глаз ни на секунду и даже намеренно не моргает, чтобы наверняка не упустить ни мгновения. «Момоку…» — завороженно шепчет Изана, наблюдая за каждым движением и каждым выверенным шагом — ему кажется, что девушка словно плывёт по воздуху.       Она снова аккуратно поднимает руку, пока ладонь не коснётся стеклянной двери.       Момоку Шинджитсу покидает кафе, и тёплый свет внутри помещения будто бы гаснет. Курокава уверен, что ему не привиделось — лампы под потолком меркнут, а ромашки в вазочках на глазах увядают.       — Пожалуйста, Ваш латте с имбирным сиропом, господин, — официантка ставит высокий айриш-бокал на стол и, волнуясь, переминается с ноги на ногу в ожидании, когда Изана попробует кофе — нервничает, понравится ли привередливому и вспыльчивому гостю вкус.       Он сжимает скатерть в кулаки, а у девушки рядом сжимается сердце — не полетит ли бокал в неё или хотя бы в раскрашенную цветными красками стену.       Изана всё так же смотрит на скатерть и ещё крепче стискивает зубы — так, что официантке слышится их скрежет и скрип.       — Какого цвета скатерть на столе? — он не поднимает на неё взгляд, а плечи мелко подрагивают — ей кажется, что от злости, но только сам Курокава знает — от страха.       — Б-белого, господин…       Он хватается крепче и рывком стаскивает проклятую скатерть со стола — сахарница, ваза с цветами и кофе летят на пол и вдребезги разбиваются о кафель.       Серый. Изана видит вместо белого серый.       Он лихорадочно оглядывается по сторонам и жадно хватает губами воздух — краска на ярких стенах выцветает, превращаясь в сепию позабытых фотографий. Всё вокруг кажется старым чёрно-белым фильмом. Он ошарашенно впивается взглядом в официантку — оттенки кожи смываются, становясь такими же блёклыми, и в этот момент она замечает: глаза посетителя меркнут, постепенно покрываясь бельмом.       «Ведьма! Чёртова девка!» — Курокава уверен, что всему виной та белокурая девушка. И чем дальше она от кафе — тем быстрее его мир утрачивает краски, погружаясь в темноту, в которой видно лишь лёгкий отблеск энергии душ.       Он кидает деньги на стол и сломя голову вылетает из кофейни. Если раньше небоскрёбы Йокохамы и без того делали город серым, то сейчас ему кажется, словно посреди утра наступает непроглядная ночь.       — Момоку! — он несётся по улице, расталкивая на пути смытые силуэты прохожих, в надежде, что хоть кто-то откликнется на заветное имя. — Момоку!!! — Изана перебегает дорогу, едва не создавая аварию, и игнорирует гневные крики водителей.       Ещё два квартала — и он окончательно теряет зрение. Вокруг лишь огоньки чьих-то душ, слегка светящиеся то злостью, то безразличием. Курокава посреди улицы падает на колени, на мокрый асфальт, и опускает голову, потирая ладонями глаза и едва не царапая ногтями лицо.       — Мо… — сбитое бегом дыхание не получается успокоить. Сердце пропускает удар, а лёгкие — присвист. — Момоку…       — Неужели ты смог найти меня, — нежный голос раздаётся откуда-то сверху. — Ты светишься отчаяньем и влюблённостью.       Он не знает наверняка, но чувствует, как девушка улыбается. Поднимает пустые глаза и видит перед собой самый яркий и ослепительно-белый силуэт. Если он сейчас умер от того, что превзошел свой предел — то это явно тот самый свет, что видят в конце тоннеля.       Изана в ярости — и Момоку это замечает в такой же своей темноте, будучи такой же слепой, как и он. Она видит, как его душа полыхает от злости, но в самом её нутре, в самом центре, теплится яркое белое пятнышко. Удивительно, но незрячие видят больше. Шинджитсу находит единственную песчинку сахара в солонке души Курокавы.       — Вероятно, ты увидел меня там, в кофейне, Изана, — имя в её устах звучит музыкой и песнопением какому-то тёмному богу. — Я увидела тебя ещё в прошлом году, на фестивале, — Момоку наугад протягивает руку, чтобы помочь ему встать, — так и не подошла к тебе тогда, лишь запомнила имя.       — Ты тоже потеряла зрение после встречи? — он тянет руку в ответ и касается её кончиков пальцев. Наощупь находит ладонь — и девушка видит, как белый огонёк в центре его души побеждает ярость, растекаясь по силуэту и окрашивая всю душу в белый.       Момоку кладёт вторую ладонь поверх, и темнота медленно, но верно рассеивается. Изана моргает, словно после долго сна, и видит расплывчатое очертание девушки перед собой. Он осторожно снимает с неё очки свободной рукой. Обнимает за плечи и притягивает ближе.       — Когда ты откроешь глаза, — шепчет Изана, — в мир снова вернутся привычные краски.       Шинджитсу доверчиво опускает ресницы и прижимается к нему крепче. Она чувствует, как её губы накрывают поцелуем его.       Прохожие с презрением цокают, видя, как трепетно и никого не стесняясь, пара целуется посреди людного тротуара, а девушка тает в объятиях, как дым ягодных сигарет.       Вот, почему его так влекло и необъяснимо манило в эту проклятую маленькую кафешку. Ведь Момоку приходила туда каждый день. Но, охваченный ненавистью и обозлённый на весь мир и себя самого, Курокава в упор не замечал предначертанную судьбой девушку.       На счёт «три» они открывают глаза. Над Йокохамой впервые за месяц проясняется небо. Изана видит своё отражение в лазурно-голубых хрусталиках, которые застилает лёгкая полупрозрачная пелена радостных слёз. Солнце, которого так давно не было в городе, поблёскивает в белоснежных прядях девушки, и одну из них Курокава заботливо заправляет за ухо, оставляя невесомый поцелуй на виске.       — Не теряй меня больше, — Момоку осторожно смахивает слезинки. — Я не хочу больше жить в темноте.       Изана разжимает ладонь, и чёрные очки падают на асфальт. Он наступает на них, стараясь раскрошить линзы как можно сильнее и улыбается, глядя на Шинджитсу.       Улыбается так, словно в грудной клетке разливается мёд. Улыбается так, словно в саду распустилась сирень, и маленькие пчёлы — пушистые-пушистые — шуршат в цветах даже в прозрачных дебрях сумерек.       — Не потеряю, — Курокава прижимает к себе Момоку, как самое дорогое сокровище, и зарывается носом в шелковистые пряди. — Никогда больше не потеряю.