Mister Americana & The Heartbreak prince

19 октября. 14:05

      Поднос с баночкой «Веджимайт»-а приземлился в непосредственной близи от конспекта. Отчего Феликс, погружённый в устройство вольтажного регулятора, вздрогнул, подняв недоумевающий взор на коренастого парнишку.       — Хён, ну где твои манеры?       — Прости, Йена. Ты сказал, что они — твои приятели. Вот я и подумал, что можно подсесть без разрешения.       Австралийский акцент, проскользнувший в диалог, ласкал слух — Феликс аж духом воспрянул, на секунду позабыв о разбитом сердце и пересдаче промежуточного контроля. В воздухе, точно в облачной дымке, повисла тоска о далёком Сиднее. Об обжигающем солнце и бесконечно душном лете; в горле встряла острая нехватка Родины.       — Юна. Ликс, — поприветствовал присутствующих Чонин, однако смотрел он в это время на перемаранную в соусе блондинку, — можно присоединиться к вам? А то мест совершенно нет…       — Конечно, — с энтузиазмом прощебетала мисс Ким, двинув бёдрами, чем вынудила заторможенного Феликса зашевелиться, — присаживайтесь.       Не то чтобы Ли не находил образовавшуюся компанию приятной, просто встретить австралийца в Принстоне было настоящей редкостью. Почему люди с отдалённого континента не жаловали Лигу Плюща — доподлинно неизвестно, однако, как показывала статистика, австралийцы с большей охотой отдавали предпочтение британским Альма-матер, нежели их западным аналогам.       — Кристофер, — обворожительный незнакомец протянул руку Феликсу, которую Ли с удовольствием пожал. — Но можно просто Крис.       — А я Феликс.       — Йит, так ты из Австралии, — Крис ухмыльнулся, откинувшись на спинку скамейки. — Йен-а, а ты не говорил, что у тебя есть друзья «aussie».       — Не хотел занижать твою значимость в моей жизни, хён.       Чонин, устроившийся подле Юны, слегка напрягся, ожидая отхватить люлей за саркастичное подтрунивание. Впрочем, напрасно он волновался, ведь Крис — с первых мгновений очарованный Феликсом — пропустил язвительную реплику мимо ушей; вместо этого, он открыл заморское лакомство и приглашающе протянул то новому знакомому.       — Грех не поделиться «Веджимайт»-ом с земляком.       — Спасибо за предложение, но я пас. — Феликс вежливо улыбнулся. Он принялся собирать конспекты со стола, тем самым освобождая пространство для новоприбывших. — Однозначно не мой любимый продукт.       — Ты просто зелёный ещё. Поживёшь вдали пять лет, и поймёшь, что «Веджимайт» на вкус как Австралия.       — А ты откуда? Мельбурн?       — Канберра.       — А я из Уилтона. Это город в восьмидесяти километрах от Сиднея.       — Знаю, бывал там. Тихое местечко, уютное. — Крис подпёр подбородок ладонью, смерив Феликса восхищённым взглядом. Ли стало не по себе от пристального разглядывания; но исключительно в приятном ключе, поскольку внимание парня до колик льстило. — Чёрт возьми, вот это встреча!       — И не говори.       Необычайный трепет закрался меж ребер; перед Феликсом сидел человек, отмеченный солнцем. Настолько позитивный и заряженный, что одно его присутствие разгоняло хмурое настроение. Крис внушал спокойствие; и Феликс, с удивлением для себя, отметил, что испытывает томную взбудораженность по отношению к нему.       — Я-       Стоило на миг забыться, как Ли оборвался на полуслове. В воздухе уловил цитрусовые нотки парфюма, такого знакомого, что Его эфемерное присутствие, казалось, проникло внутривенно. Феликс обернулся, гнетя себя за проявленную слабость. Потуже натянул манжеты олимпийки, матерясь, что Он по-прежнему имел над ним власть — за несколько секунд настроение устремилось с отметки «сто» к нулю. Ли не мог отвести взгляда от лощёного Хёнджина, с прилизанными прядями и ладонями, спрятанными в карманы брюк.       Феликсу захотелось под контрастный душ, дабы вновь растереть кожу на бёдрах и запястьях, — там, где чаще всего блуждали хёнджиновы пальцы — лишь бы избавиться от въедливого запаха и фантомных рук. Они не отпускали; и Хван тоже, наведывался во снах, глядел с карандашных портретов, спрятанных в книгу «Такие дела». Насмехался убранной вглубь шкафа толстовкой; несмотря на то, что вещица больше не мозолила глаза, она всё также давила мёртвым грузом. Пару раз Феликс порывался её сжечь или выбросить, однако любящее сердце умоляло этого не делать.       Оно пока что не было готово отпустить Хёнджина.       — М-да, не думал, что у вас тут южно-корейский саммит, — ехидным басом разлетелось над столом.       «И куда же будущий президент Хван без своей свиты?».       Понурый Хёнджин локтём ткнул Макса, намекнув, что он, вообще-то, тоже этнический кореец. На что республиканец обезоружено улыбнулся, потрепав Хвана по волосам, и поправил галстук.       — Прости, брат. Ты же знаешь, что для меня ты — истинный американец.       — Я тоже американка и всю жизнь живу в Штатах, — хмыкнула Юна, под столом сжав колено напрягшегося Феликса. От острого недоверия во взгляде можно было порезаться. — Чего вам нужно, ошибки природы?       — У-у, смотрите, у кого-то яйца отросли.       — Вам бы с принцессой они тоже не помешали, — хмыкнул Крис, переложив в ладонь сырную булочку. — Чего хотели-то?              — И давайте быстрее. Это вам не совбез ООН, чтобы долго размусоливать, — подключился к перебранке Чонин.       — Я-то думал у Цербера три головы. Где ещё одну потеряли?       — Обернись.        Раздавшийся голос из-за спины ошеломил Макса. Друг Хёнджина с недоумением глянул на обладателя баритона; маленький накаченный парнишка — о котором Феликс подумал лаконичное «ну и мужичок» — сжимал поднос так, словно грозился спустить всё содержимое на пол, а дном пройтись по лицу задиры.       Самоуверенность «мужичка» смотрелась комично, с учётом разницы в росте — Макс был на две, а то на три головы выше. Но республиканец всё равно сбавил напор, перекрестив руки на груди; широта плеч Макса и развитость его мускулов явно уступали незнакомцу.       — Ещё раз увижу с моими друзьями, поболтать выйдем.       — Всё, не тревожь этот улей. Потом с Юноной проект обсудишь, — вмешался Хёнджин, всячески стараясь не смотреть на Феликса. Он бы не смог вынести этого взгляда, если бы их глаза столкнулись. А Хван знал — Хван чувствовал — как жадно в него впились два аметиста; как кожа едва ли не пузырилась от горечи и презрения, сквозящих во взоре.       «Мужичок», тем временем, протиснулся вперёд и устроился за столом. Макс, вдыхающий злость вместо кислорода, оказался уязвлён. Для избалованного богача, неповиновение приравнивалось к оскорблению, а взрывной темперамент лишь усугублял ситуацию. Макс высвободился из дружеского захвата, а затем рывком развернул «мужичка», успевшего всунуть поднос между Феликсом и Крисом.       — Слыш, ты кого это переговорить позвал?       — Эй, руки убрал, — не выдержав, вспылил Феликс. Он плохо понимал, для чего влез в перепалку, однако одно Ли знал наверняка — ему осточертело молчать. — Пока я их тебе не переломал.       — Что ты там вякнул, педик? — пробормотал Макс.       В ту же секунду республиканец угрожающе занес ладонь, в готовности познакомить её с щёкой оппонента, как вдруг…       В дело вмешался Хёнджин.       Хван статной фигурой перегородил бывшего. Перехватил жилистую руку на полпути, не позволив взбрендившему другу развязать драку. Хёнджин в ужасе столкнулся с расширенными зрачками Макса; тяжело сглотнул, понимая, что никто не должен видеть будущего наследника «Microchip Technology Inc» в невменяемом состоянии. А ещё Хван никак не мог позволить озверевшему парню добраться до Феликса.       И если бы этот придурок хотя бы притронулся к горячо обожаемому Ли…       — Пошли отсюда. Быстро, — процедил Хёнджин. Он одолел ярость двухметрового друга и, точно неподвижную скалу, сдвинул его к выходу.       Феликс наблюдал за удаляющейся фигурой, прежде оказавшейся в считанных сантиметрах. Хван вторгся в личное пространство, заслонив от беды — гребаная романтизация застала Ли врасплох, поддав сердцу болезненный ритм, а лицу нездоровую бледность. Он повернулся к ругающемуся «мужичку», которого увещевательными речами утешал Чонин, пока внутренний голос набатом вторил одно:       «Хёнджин, Хёнджин, Хёнджин».       — Это что за урод такой? Клянусь, я в следующий раз подпрыгну и ебальник ему раскрошу, — не прекращал возмущаться «мужичок», пока Крис по-отечески гладил его по голове, — ай, хён. Я только недавно причёску уложил.       «Мужичок» подметил растерянность Феликса и волнение, прописавшееся на лице Юны. Та придвинулась к другу вплотную, захватив чужую руку в поддерживающий замок       — Эй, вы двое. Порядок?       И ответом незнакомцу послужили асинхронные кивки. Феликс плохо расслышал последующие фразы; произошедшее пленило его рассудок, отделив реальность аквариумом из мыслей.       — …Тогда давайте познакомимся. В конце концов, из-за вас я чуть Годзилле нос не проломил. Меня, кстати, Чанбин зовут.

1 ноября. 11:45

      — На это Рождество поедем в Альпы, немного расслабимся перед предвыборной гонкой. Следующий год будет достаточно тяжелый, — властно заявил мужчина.       На висках густой прорядью проступили седые волосы; когда же он щурился, прожитые годы морщинами собирались в уголках глаз. Кореец полоснул серебряным ножом по мясу, отделив тонкую полоску от оставшегося стейка.       — Но канун обязательно проведём дома. Я переговорил с преподавателями Сэма, он вернётся из частной школы немного раньше. Так что двадцать четвёртого декабря всей семьёй пройдёмся по главной ярмарке и обязательно споём в уличном хоре…       — Милый, всё хорошо? — женщина, восседавшая по правую сторону стола и демонстрировавшая кольцо с крупным сапфиром, погладила Хёнджина по ладони. — Ты не притронулся к завтраку.       От бережного прикосновения матери, Хван вздрогнул и поспешил отдёрнуть руку. Его думы простирались далеко за пределы сенаторской резиденции; парень пропустил часть отцовской речи, пропав в букете из ромашек. Стоящий в вазе посреди стола, тот отбросил его к сладким воспоминаниям — к тому, как летом Хёнджин сжимал ладонь Феликса и всматривался в антрацитовые цветы на бронзовом полотне.       «Они у меня под кожей», — игриво пояснял Ли, переплетая крохотные ручонки с изящными пальцами, — «чтобы уж точно не завяли».       Хёнджин желал голову положить на стеклянный стол, прикрыть глаза и болезненно зажмуриться — точно перед казнью на гильотине. Ему слишком не хватало Феликса; Хван едва волком не выл от одиночества, острой тоски и ощущения погибели в золотой клетке. Неужели, теперь вся его жизнь грозилась пройти вот так — в коме из сожалений и драгоценных воспоминаний?       — Я просто не голоден, — соврал Хёнджин, отодвинув тарелку.       — Ты в последнее время сам не свой. Что-то стряслось? — не унималась миссис Хван. На покрывшейся пигментными пятнами шее красовалось колье с именем «Йеджи». — У тебя проблемы в университете?       — Нет, просто последние несколько недель были загруженными.       Хёнджин вновь приковался к букету, словно насмехавшемуся над ним. В борьбе за президентское кресло, в 1964 году, ромашки сыграли ключевую роль в победе демократической партии; и вот теперь, спустя практически полвека, они вражески благоухали в самом сердце дома республиканцев. Дома, в котором всё настолько пропиталось консерватизмом, что Хвану с трудом удавалось дышать. Это была нелепая шутка — поставить цветы прямиком перед его носом, вынудив задуматься. Наверняка, Хёнджин просто любил домысливать, однако трактовать это иначе, не как знак, у него не получалось.       Хван подушечками пальцев впился в волосы, локтями опершись о стол. Он, честное слово, намеревался вытрясти всю ерунду из черепной коробки, оставив исключительно установку для достижения отцовской цели.       Однако всем сбродом мыслей возвращался к разрушенному мироощущению. К любимому Феликсу — его личной статуе Свободы, символу лучшего будущего и победы над закостенелыми убеждениями.       — Тебе не помешало бы подстричься. Внешний вид очень важен для будущего политика, — невозмутимо бросил мистер Хван, будто неоднозначное состояние сына его не заботило. — Я слышал, ты начал встречаться с Габриэлой Гонсалез. Союз с дочерью венесуэльского магната с афроамериканскими корнями — хороший ход, хвалю. Это может дать нам несколько дополнительных поинтов от избирателей. Подумать только, мулатка с мужчиной азиатской внешности! У Барака достаточно сильная поддержка в лице общества, поэтому нам нужны любые кредиты. Обязательно пригласи её с нами на прогулку. И на Рождественский ужин-       — Мы не встречаемся, — отрезал Хёнджин, вмерив сердитый взор в отца. Вот только тот проигнорировал вспыхнувший огонёк недовольства, продолжив трапезничать как ни в чём не бывало.       — Тогда тебе стоит над этим подумать. Она — выгодная партия.       — И ещё она человек, который заслуживает к себе подобающего отношения. А не быть очередной марионеткой в твоих руках.       — Почему это в моих, сын?       — Ёнджун, — Йеджи остерегающе обернулась на мужа.       Мужчина неспешно опустил приборы на тарелку, при этом не выдав ничего, помимо ледяного спокойствия. В венах Хёнджина забурлила ярость. Казалось, весь гнёт переживаний, скопившихся за прошедшие недели, стремглав обрушился на него вместе с отчаянием.       — Хёнджин, я понимаю, у тебя сейчас такой возраст, когда головой думаешь в последнюю очередь, — прямолинейно изрёк Ёнджун, не предоставив сыну возможности излить душу. Мистер Хван вкушал кофе, отчего кадык при каждом новом глотке устремлялся вверх. — Однако я по-прежнему уповаю на твою рассудительность. Ты должен понимать, что выигрыш на президентских выборах — это не столько моя победа, сколько победа всего азиатского сообщества. Победа над расизмом, над измывательствами и притеснением.       А ты ведь не хочешь подвести всех, правда, сын?       Тот факт, что родной отец — безбожный манипулятор, Хёнджин уяснил ещё в детстве. Однако даже со взрослением и мало-мальски сформировавшейся осознанностью, Хван продолжал попадаться на его удочки.       Ты же не хочешь сорвать мне предвыборную гонку как четырнадцать лет назад?       Ёнджун оскалился, обрадованный оказанным давлением и побледневшим лицом сына. Сердце Хёнджина закровоточило. Вынудило из недр памяти постыдное воспоминание, где он, будучи ребёнком, поглумился над афроамериканским мальчиком, мол, тому следует отправиться обратно «в поле». Правды ради, обиженный бедняжка первым посоветовал Хвану «возвращаться в свой Китай и собирать там рис», вот только этого, к сожалению, оператор не успел задокументировать.       Карьера Ёнджуна Хвана в тот вечер едва не рухнула; ему ещё долгое время приходилось отмываться от тени, неосторожно брошенной крохой-сыном. Как политик, мистер Хван практически потерял всё; не выдержав гнета, ушёл в алкогольный загул, на глазах у Хёнджина поднимая руку на мать и бесконечно обвиняя ребёнка в том, что тот сломал им жизнь.       Йеджи от побоев спасло лишь появление Сэма под сердцем. А карьеру Ёнджуна — деловой партнёр, благословением подвернувшийся на одном из благотворительных вечеров и до потери пульса горящий идеей «как раньше». Мистер Хортон, будучи владельцем крупной компании по производству электронных компонентов, при помощи связей сумел замять инцидент и «очистить» имя Ёнджуна, став его бессменным покровителем. Хёнджин же из этого партнёрства выцепил избалованного Макса; тогда малышу Хвану было глубоко плевать на самолюбие и нарциссический характер Хортона-младшего. Главное, что дружба с ним помогала отцу в продвижении и спасала мать с маленьким братом от побоев.       Хёнджин без предупреждения поднялся из-за стола. И хоть кулаки были сжаты до побелевших костяшек, Хван удалился из обедальни, не проронив ни слова.       Снова стерпел.       — Хёнджин! — обеспокоенно окрикнула сына Йеджи, намереваясь отправиться вслед за ребёнком. Но муж перехватил её запястье раньше, — пальцами надавив на кожу рядом с дорогим браслетом — и силой усадил на место.       — Оставь его. Хёнджину есть над чем подумать.       — Может, это тебе следует подумать, не заходишь ли ты слишком далеко…?       Остаток родительского диалога Хёнджин не расслышал. Он блуждал по коридору резиденции, худо соображая. В голове то и дело вспыхивал удушающий вопрос: «зачем я вообще существую»?       Какой был смысл в его жизни, если всё, что Хёнджин делал — это пытался угодить отцу, под требования которого априори не попадал. Он, чёрт возьми, любил мужчину. Любил Феликса. И, откровенно говоря, Хван был далёк от защиты традиционных ценностей, поскольку сам придерживался абсолютно иных взглядов.       Стены начинали давить, и парень ускорился, выскочив за дверь к витиеватой лестнице, ведущей в тамбур перед гаражом. Туда, где хранился настоящий алтарь Ёнджунового тщеславия; награды Хёнджина по конному спорту и фехтованию, математические грамоты Сэма и кубок за турнир по шахматам среди начальных классов. На стене, подле клюшки, подписанной легендой гольфа — Микки Райтом, висел портрет идеальной семьи. Почти на всех лицах — натянутые, фальшивые улыбки; то была специальная фотосессия, назначенная в день объявления Ёнджуна сенатором. Казалось, именно тогда мистер Хван впервые был по-настоящему счастлив.       Хёнджин бы всё отдал, лишь бы они в действительности являлись такой же сплочённой семьёй. На деле же, Хёнджин и Сэм практически не общались друг с другом, поскольку подолгу не виделись. Про взаимоотношения с родителями и говорить не стоило; в этом плане, Хвану-младшему повезло чуть больше, он был любимым ребёнком в семье…       Вихрь самобичевания прервал завибрировавший телефон; Хёнджин без промедления приковался к экрану. Каждый раз он наивно надеялся на сообщение от Феликса, хоть и осознавал, что Ли заблокировал его везде, где только можно было.       И сегодняшний день не стал исключением — увы, но на экране широкоформатной «Nokia» высветились лишь вести от Макса:       «У чудилы и педика свидание с нашей футбольной сборной хд».       «Ты бы видел, как Кристофер сопливо позвал этого Вини-Пуха».       «(насчёт Вини-Пуха я не шучу, педик сегодня в оранжево-красной кофте)».       «Крч, он говорил что-то про выставку красных кубов и Нью-Йорк, а затем подогнал ему… Внимание! Красное яблоко».       «И педик такой: как концептуально-о-о, давай, я прям там тебе отсосу?».       «Какие жалкие гомики :D».       Хёнджин следил за каждым новоприбывшим сообщением и ощущал, как злоба перекрывает всякую рассудительность.       Его Феликса позвали на свидание.       Его Феликса позвали на свидание!       И ладно бы кто-то без шансов, но нет же. Это был непревзойдённый Кристофер Бан — магистрант, капитан футбольной команды Принстона и — по совместительству — само очарование. Крис пару месяцев курировал направление Хёнджина на первом курсе; и Хван мог поклясться, что лишь слепой тогда не попал под влияние чар мистера Бана. Про Криса шутливо говорили, что он — типаж всех.       Потому что, чёрт возьми, даже у самого Хвана чуть на него не встал.       И теперь этот грёбаный Прекрасный Принц позвал Феликса на свидание. У Хёнджина уязвимость разрослась от одной мысли, что Кристофер, без преувеличения, был действительно тем, кто нужен ромашковому мальчику. Заботливым, храбрым, надёжным. Тем, кто будет всегда рядом.       Хёнджин не помнил, как сунул мобильный телефон в задний карман. Он, точно обезумевший, со стены схватил раритетную клюшку, уцепившись за рукоять, и впечатал автограф Микки Райта прямиком в приподнятые уголки губ отца. Паутинка из трещинок разошлась по поверхности стекла, Хван замахнулся вновь, на этот раз со всей мочи ударив по фотографии. Рамка с грохотом обвалилась на пол; Хёнджин издал яростный рык, прежде чем снести низом клюшки грамоты и кубки.       Он просто хотел любящую семью. Хотел заниматься творчеством, вместо болезненных уколов от шпаги и катания на породистом жеребце. Хотел прилюдно быть с человеком, которого любит, хотел держать Феликса за руку в университетском коридоре, зажимать на парковке, бессовестно зацеловывать на капоте старенького доджа. Хёнджин просто хотел быть собой, хотел самостоятельно выбирать то, как ему стоило одеваться. Хёнджин плевать хотел на общественное одобрение, он просто хотел жить.       То, чего действительно Хёнджин не хотел, так это превратиться из личности в тюрьму отцовских ожиданий.       На шум от погрома прибежала тучная мексиканка. Она выругалась на испанском, не забыв экспрессивно охнуть в конце. Хёнджин бросил лаконичное: «Vete!», прежде чем выпустил клюшку — вещица с характерным звоном упала к ногам — и взором проводил удалившуюся домработницу. Хван оставил нетронутыми лишь регалии младшего брата; всё остальное, попавшееся под руку, выглядело помятым и надломанным. Прямо как внутреннее состояние Хёнджина — тот словно очутился среди своей истерзанной души. Его накрыло понимание, до чего он довел себя, в попытке стать идеальной версией того, кем не являлся.       Хвану не было жаль испорченных наград или медалей. Наоборот, внутри впервые за десятилетие взыграло облегчение. Взгляд Хёнджина приковался к металлической связке, блеснувшей среди мелких осколков под ногами — к ключам, с небезызвестной эмблемой раскинутых по обе стороны крыльев. Стоило нажать на кнопку как за стенкой заверещал правнук автомобиля, сошедшего с кинокартин о Коннери-вском Бонде; его-то мистер Хван берёг как зеницу ока.       А ещё автомобиль был всегда на ходу (на тот случай, если сенатору Нью-Джерси понадобится похвалиться перед высокопоставленными друзьями). Тяжелая гаражная дверь отворилась, явив наполированный Астон Мартин. Серебристый цвет машины смотрелся гораздо благороднее материнской ауди или отцовского мерина; Хван с детства мечтал рассекать улицы на V8, зазывающе порыкивая мотором.       И теперь Хёнджин чётко знал, на каком дорожном участке опробует легенду шпионского автопрома. Хван подсчитал, что если разогнаться на этой малышке до ста километров в час, Нью-Йорк встретит его через сорок минут.