Никогда не одиноки

Одним из самых безумных методов воспитания сэра Реджинальда Харгривза, по мнению Бена, был тот, который заключался в распределении детей по номерам. Едва они успели выпрыгнуть из подгузников, как их жизнь превратилась в борьбу за первенство в некой индивидуальной полезности. Сломя голову они мчались к победе, толком и не зная, что эта «индивидуальная полезность» значит. В этом забеге Бен стал тем, кто споткнулся в самом начале, лишившись своего шанса на золотую медаль и дав преимущество остальным. Шестой номер закрепился за ним быстрее, чем собственное имя, выданное уже позже. Может быть, именно поэтому он рано понял, что весь шик и блеск всей этой индивидуальной полезности ничто иное как пышная иллюзия, окутывающая пустое понятие отцовского одобрения. Быть удобным отцу — вот, что значит… Номер Один. — Чего не идёшь на завтрак, Бен? Бен поднимает голову, видя перед собой того, о ком собрался писать. Выставив подбородок вперёд, Лютер терпеливо ждёт ответа. На его лице озадаченное выражение, которое разрешается пониманием уже после пары ругательств, вылетающих из приоткрытой двери. Клаус, наконец разобравшийся с физикой, берется за поиски географии, а её, как выясняется, тоже не так уж просто найти. Бен вздыхает, закатывая глаза: — Ну ты же знаешь Клауса. Лютер, по-доброму усмехаясь, качает головой. Кто же в их семье не знает Клауса? Вечно безрассудного, всегда звонко смеющегося и никогда не затыкающегося. А его постоянные выходки чего только стоят! И ведь никто не может его образумить: Клаус на то и Клаус. Должно быть, именно так о нем и думают все, когда слышат эти слова от Бена. Но Бен вкладывает в них гораздо большее. Он единственный, кто в состоянии различить в смехе нотку истеричности, в выходках щепотку отчаяния и в болтовне капельку нервозности. В этом и секрет их близости: Бен не просто смотрит — он видит, видит, что в глубине чужой души скрывается нечто большее, чем то, на что претендует её беззаботный фасад. Во всяком случае не только у Клауса есть свои причуды… Будучи первым номером и по совместительству нашим «лидером», Лютер ощущает ответственность за каждого из нас. Эти мысли рождаются на бумаге под постепенно затихающий звук шагов Лютера. Не найдя чем дополнить написанное, Бен принимает решение оставить это дело на другое время. А в этих соображениях его укрепляет и то, что настенные часы весьма прозрачно намекают на то, что пора поторопиться на завтрак. Иначе отец позабудет о положительном влиянии Бена и задумается об отрицательном воздействии Клауса. А это уже будет совсем не хорошо. — Ты там не умер? — громко вопрошает Бен, заглядывая в комнату, и… теряет дар речи. Вся комната выглядит так, словно в ней проходила кровопролитная битва двух стотысячных армий. Что не перевёрнуто, то обязательно носит на себе страшную печать в виде нижнего белья Клауса. Всего несколько минут назад Бен оставлял комнату в здравии и процветании, и этого короткого промежутка времени оказалось Клаусу достаточно, чтобы её… осквернить. А сам виновник всего беспорядка копается под кроватью. Заслышав голос Бена, он подпрыгивает и с громким стуком бьется головой. Бен морщится при мысли о том, как это должно быть больно. Но сам Клаус, кажется, ни капли не обеспокоен полученным ударом. Его больше волнует невольный эффект неожиданности Бена. — Боже, блять! Нельзя же так… — А что такого? — повторяет Бен чужие слова, оживив в памяти их вчерашний разговор. — Знаешь, Бенни, — бормочет Клаус, вынимая из-под кровати учебник биологии, — из тебя получился бы просто преужаснейший мстительный дух. — Я ходил бы за тобой по пятам, — подтверждает Бен, выходя в коридор. — Ни на секунду не оставляя тебя в покое. Он видит, как Клаус, не глядя, забрасывает учебник в свой рюкзак и достает из своего комода пару косячков. Бен намерен высказаться по этому поводу, но Клаус грандиозно рушит его планы продолжением их шуточного разговорчика: — И читал бы свои нотации, да-да. — Иными словами, я все-таки был бы лучшим мстительным духом, — подытоживает Бен и возвращается к своему изначальному намерению: — И всё же, Клаус, не лучше ли начать свой день с чего-то более полезного? — А я совмещаю! — с гордостью заявляет Клаус, поравнявшись с Беном. — Именно поэтому завтрак — лучшее время для самокруток. Полезное и вредное нейтрализует друг друга. — Это не так работает, — обреченно вздохнув, констатирует Бен и делает шаг вперёд. Перед необходимостью идти на завтрак и непробиваемой стеной из нарочитой несерьёзности Бен вынужден сдаться, не имея других вариантов. Но это не значит, что он опускает руки окончательно. Все ещё свежа его память, которая хранит в себе событие, произошедшее полгода назад, и оно являет в себе знамя, утверждающая цель Бена. То, ради чего он упрямо продолжает биться в эту стену. Может быть, его попытки достучаться до Клауса и кажутся безуспешными, но рано или поздно маленькая трещинка все же должна появиться. В этом отчаянном стремлении втолковать брату всю степень нездоровости такого образа жизни скрывается надежда на то, что он всё же сможет это сделать. Лютер единственный, кто после стольких лет не утратил веру в отца. Может быть, его стремление к отцовскому одобрению обладает той же природой, что и мое — вправить Клаусу мозги. Обыкновенная, ничем не обоснованная надежда, рождающаяся из безысходности. Не может же вся его жизнь оказаться бессмысленной, ведь так? Раз отец вечно разочарован, то все же есть стандарты, к которым нужно стремиться. Бен управился с завтраком раньше своих братьев и сестёр, а потому решил воспользоваться оставшимся временем, чтобы дать ход своим размышлениям. Он никогда бы не подумал, что процесс постижения чужих мыслей может быть столь увлекателен. Это всего пара предложений, но в них заключается удивительная сила: они обнажают часть чужой души, позволяя понять, что скрывается за теми или иными поступками. — Эй, — шепчет Клаус, ткнув его в бок, — глянь, они сейчас друг друга сожрут взглядами. Бен готов убить Клауса за то, что вынужден изо всех сил сдерживаться, чтобы не засмеяться во весь голос прямо перед отцом. А все, потому Лютер и Эллисон и вправду заинтересованы друг другом больше, нежели завтраком. Об их чувствах, кажется, знает вся Академия за исключением этих двоих, каждый из которых слишком напуган, чтобы сказать хоть слово. И поэтому они просто смотрят, но разве мало этих взглядов? Ведь они гораздо сильнее тех пары предложений, что Бен написал в своём дневнике. Он может потратить хоть вечность на то, чтобы исследовать каждый закоулок души Лютера, и все равно не разгадает её лучше Эллисон. — И сыты ими настолько, что к завтраку едва ли притронулись, — замечает Бен, все-таки не сдерживая маленького смешка. Но данная им слабина меркнет на фоне звуков чайки, вырывающихся у Клауса. Диего от неожиданности роняет столовый нож на пол. Пятый старательно делает вид, будто ничего не замечает, но его напряжённые плечи говорят сами за себя. Ваня отвлекается от своей тарелки. Даже Лютер и Эллисон неохотно, с некоторым промедлением, отрывают друг от друга взгляды. Но всеобщее внимание привлекает не столько Клаус, сколько хмурый взгляд отца, требующий объяснений от человека, который совершенно не в состоянии их дать, задыхаясь от смеха. — Клаус… подавился, — говорит Бен первое пришедшее ему в голову, и при этих словах Клаус чуть не влетает лицом в тарелку от рвущегося наружу хохота. — Д-да, я ум-мираю… На помощь приходит Диего, который ударяет Клауса в затылок с такой силой, что тот весь задор того уходит, словно его не было. Бен улыбается, выказывая одобрение поступку своего другого брата. Если бы не он, то отец начал бы рвать и метать. Однако же, Клаус не разделяет этой благодарности, потирая ушибленное место и недовольно щурясь в сторону Диего. Весь этот шум заставил сладкую парочку спуститься с небес на землю, и оба без особого энтузиазма берутся за завтрак. Правда то и дело поднимают глаза, не желая мириться со своим возвращением в реальный, холодный мир, где нет места их тёплым чувствам. Какой же скандал разразится, если кто-либо узнает о романе двух детей сэра Реджинальда Харгривза? Как на то отреагирует сам отец? Столько гнетущих вопросов, что Бен с неожиданной ясностью понимает, почему они предпочитают медлить с взаимными признаниями. Завтрак — действительно свящённое время для них, ведь после него, придя в школу, они вынуждены вести себя сдержаннее. Каждый неосторожный взгляд — новый повод для злых слухов. Бену ли не знать? О его прошлогодней влюбленности трещала всякая душа в их школе, и все, только потому что его фамилия Харгривз. Никому неинтересный, в тот месяц он сам превратился в главный повод обсуждений, а его жизнь — в кромешный ад. А ситуация Лютера гораздо сложнее, хотя бы потому что… Он самый популярный парень в школе и по совместительству капитан баскетбольной команды. Бен знает, что ему в любой момент может влететь от учителя и тот сразу же, немедля, доложит отцу. Но его желание выражать свои мысли, пусть и на уроке, оказывается сильнее доводов разума. Он кладёт поверх дневника тетрадь с конспектом, чтобы в случае его можно было оправдаться, и исподтишка продолжает писать. Не скажу, что Лютер когда-либо нравился баскетбол, но он занимается им по той же причине, по которой делает большую часть вещей в своей жизни. Потому что помнит данный им отцом титул первого номера, потому что видит необходимости ему соответствовать, потому не теряет веры в возможность оправдания отцовских ожиданий. — Я могу и обидеться, Бенерино, — обиженно надув губы, заявляет Клаус на перемене. — Променял меня на записную книжку. — Ты шутишь, да? — спрашивает Бен, отвлекаясь от своих записей. Судя по всему, Клаус не шутит. Достаточно одного взгляда на его лицо, чтобы понять это. Помимо губ его настрой выдают глаза, смотрящие куда угодно, но не Бена. В который раз Бену становится до жути смешно. — Ну да, смейся над моим горем, предатель! — ещё больше обижается Клаус. — Знаешь что? А я возьму и пойду тусоваться с Диего! — Ты же в курсе, что у него сейчас по расписанию тренировка? — приподняв бровь, напоминает Бен. — Да и, к тому же, разве ты не обижен на него? — Вот, — довольно улыбается Клаус, — я привлёк твое внимание! — И что же такого важного ты хочешь сказать? — с иронией интересуется Бен, совершенно не ожидая, что Клаус и вправду скажет ему что-то важное. А Клаус, между прочим, говорит: — Ты слышал, что наша сестренка Элли только что отпросилась домой под предлогом плохого самочувствия? Это не похоже на Эллисон. Вот какова первая мысль, проскальзывающая в голове Бена. Она никогда не действовала так нагло и прямолинейно, если хотела избежать занятий. А значит — дело серьёзное. — А что Лютер? — Да нет, прости, что отвлекаю, наслаждайся своим дневником, — страдальчески вздохнув, произносит Клаус. Бен закатывает глаза, испытывая сильное желание узнать, что же все-таки случилось. — Не издевайся, — просит он. — Обещаешь, что будешь уделять своему любимому братцу больше внимания? — предлагает компромисс Клаус. — Говори уже, Клаус! — Не-ет, — в противоположность просьбе Бена издевательски тянет Клаус, — сначала пообещай. Бен уже готов прибить его, но в таком случае о желанных ответах нельзя будет и помыслить, поэтому остаётся сделать только одно — сделать то, что просит Клаус. Даже если это и кажется абсолютно бессмысленным и глупым, ведь Бен и без того основную часть своего времени проводит в обществе Клауса. Совсем не задумываясь о том, он всегда находится бок о бок с Клаусом, и присутствие того так же очевидно, бесспорно и естественно, как и зеленый цвет травы. — Ладно, обещаю, — по-доброму усмехнувшись, соглашается Бен. Клаус оглядывается по сторонам и, понизив голос, заговорщически шепчет: — Короче, наш Номер Один начал расспрашивать сестренку Элли насчёт её ухода. И знаешь что? — Что же? — в нетерпении спрашивает Бен. — Они ссорились! — это Клаус уже говорит вполголоса, отчего на них растерянно оглядывается Ваня. — Говори тише, — советует Бен. — Да-да, — отмахивается Клаус, и по нему становится видно, что он и сам ужасно желает поделиться с Беном увиденным. — Слушай дальше, Бенерино! Это просто жесть: она сказала ему, чтобы он не лез не в своё дело. — Эллисон Лютеру? — совсем потерявшись, переспрашивает Бен. — Это ж охренеть! — выражает чувства обоих Клаус. Сзади слышится недовольное хмыканье. Бен оборачивается, чтобы увидеть за собой Пятого с заложенными за спину руками. На его лице самодовольная усмешка, которая служит вполне однозначным предупреждением о грядущей остроте. — Вы так и будете шушукаться до конца обеда, сладкая парочка? Клаус пытается повторить на своём лице, как он сам выражается, «надменную рожицу Пятого», что их брат благоразумно игнорирует и, отчеканивая каждый свой шаг, выходит в школьный коридор. В кабинете их элитного класса, состоящего только из детей Академии «Амбрелла», они остаются вдвоём. Бен вновь возвращает своё внимание Клаусу, который первым же делом говорит: — Вот же говнюк. — Но он прав же: нам нужно сходить пообедать, — высказывается Бен. При этих словах в голову Клауса залетает новая идея, что становится видно по задорным огонькам в его глазах. Нет нужды спрашивать какая именно, ведь прежде чем Бен сделает это, Клаус уже все скажет: — Ты видел то красное желе в столовой, Бенерино? — Лучше наркотиков? — само срывается с уст Бена. Клаус обиженно цокает: — Не порть момент. — Мы попробуем, — даёт своё согласие Бен раньше, чем Клаус задаёт вопрос. Время, в течение которого Клаус осуществляет свои попытки пробиться сквозь очередь, становится просто идеальной возможностью взяться за дневник. Бен садится за столик и выискивает среди людской толпы одинокий силуэт Лютера. Вид беззаботный и безмятежный, если смотреть близоруко, ведь притворство его ясно и очевидно. Мысль о неестественности поведения звучит в каждом едком шёпотом, проскальзывает в каждом косом взгляде и подхватывается злыми усмешками. Может быть, Эллисон и Лютер стараются держаться порознь в стенах школы, но даже так они остаются вместе, все видя и без взглядов, все понимая и без разговоров. Их неразлучность неоспорима, поэтому, несмотря на их старания, робкие и осторожные слухи все же передаются из уст в уста. Как же может быть иначе, если… У Лютера всегда все написано на лице. Он не из тех людей, кто способен на заковыристую ложь или изворотливый обман. Честность и справедливость — таковы его идеалы. Приверженность им и позволяет отцу манипулировать им, это и делает из него Номера Один. Бен поспешно прячет дневник в рюкзак, когда краем глаза замечает приближение Клауса с двумя порциями желе. Но не может позабыть свои последние записи, родившие в его голове не очень хороший замысел. Тот, который каким-то образом, сразу же улавливает Клаус, садясь напротив него: — Вижу, что малыш Бенни задумал какую-то шалость. — Что, если… — Бен немного колеблется, — мы попробуем разузнать у Лютера, что произошло между ним и Эллисон? Клаус смотрит на Бена с минуту, поглощая своё желе с очень довольным видом, и затем все же решает поделиться своим неудачным опытом: — Не хочу расстраивать тебя, Бенихана, но я уже спрашивал, и он, представь себе, послал меня. Бен по-прежнему сомневается в правильности своих намерений, но между действием и бездействием он все же делает выбор в пользу второго. — Может быть, на прямой вопрос он не ответит, но если ты, допустим, попросишь его о помощи… — осторожно рассуждает он, то и дело оглядываясь по сторонам. — Типа любовного совета? — Насчёт твоей влюблённости в Ваню. — Я не… — возражает было Клаус, но внезапно его озаряет: — Святое дерьмо! Ты просто само коварство, Бенерино! Бен стыдливо опускает взгляд на пол. — Прекрати, Клаус. — А что сразу я? Это ты хочешь жестоко сыграть на добросердечности своего брата и его влюблённости в собственную сестру. — Тебе обязательно- — А вообще я в деле, — Клаус поднимает большие пальцы своих рук вверх. Бен протяжно вздыхает, зная наверняка, что пожалеет о своей идее. Но что он может поделать, если любопытство настолько сильно, что затмевает собой муки совести? Безусловно, это не первая ссора Эллисон и Лютера, но она не такая, какой были остальные. Не ребяческая, не глупая, не смешная. В ней присутствует тот оттенок серьёзности, которому суждено определить дальнейшую судьбу их отношений. Впервые появилось нечто такое, противоречивое и из ряда вон выходящее, о чем Эллисон не может поведать Лютеру. Вопрос в том, сможет ли она ему довериться или нет. — Умоляю тебя, только не спугни его, — наставляет Бен, представив себе, в каком состоянии сейчас должен быть Лютер. — Ну-ну, не преувеличивай! — уже покончив с желе, возражает Клаус. Все ещё не решаясь взяться за свою порцию, Бен поднимает на брата насмешливый взгляд. — Я и не преувеличиваю, Клаус. Тебе напомнить, как на прошлой неделе Диего после разговора с тобой выскочил весь красный как помидор? — Да он ведь сам попросил объяснить ему что такое… — настаивает Клаус. — Я не хочу знать, — поспешно перебивает Бен. Клаус смеется, откидываясь на спинку стула: — Ну, конечно, не хочешь, малыш Бенни! — Сколько раз я просил тебя не называть меня так? — вздыхает Бен, пробуя на вкус желе. Клаус с поразительным вниманием следит за каждым мускулом на лице Бена, но этого оказывается ему мало и он все же не выдерживает и спрашивает: — Ну и как тебе? — Ужасно… вкусно, — успевает прибавить Бен за секунду до того, как лицо Клауса растянется в гримасе недоумения. Требуется время, чтобы Клаус переварил сказанное Беном. И первым же делом, когда время это подходит к концу, Клаус начинает повторять фразу Бена разными причудливыми интонациями и затем наконец успокаивается. Но все равно напоследок бросает: — А потом ты ещё говоришь, что это я действую тебе на нервы. — Это ответный удар, Клаус, — усмехается Бен. — Да-да, твой мстительный и жестокий характер, Бенерино. Не стыдно таким быть? — Клаус почти невинно хлопает глазами. — А тебе не стыдно косяки закручивать на завтраке? — ловко парирует Бен. Клаус стонет, закатывая глаза. — Так и знал, что ты это скажешь. Слабо придумать что-то более оригинальное? — Слабо перестать пить? — не умеряет свой пыл Бен. — Слабо, ты выиграл, — Клаус поднимает руки верх, признавая своё поражение, и высовывает язык. Бен вздыхает, глядя на Клауса в упор. — Я серьезно, — настаивает он. — А я нет, вот тебе и хренушки! В очередной раз Клаус выставляет щит своей несерьёзности, мешающий мечу истины сделать своё дело. Это только вопрос времени, когда необходимый разговор все же свершится, но сколько можно ждать? Вот, о чем думает Бен. В их взаимоотношениях нечто противоречивое и из ряда вон выходящее произошло полгода назад. Разница только в том, что они оба знают что именно, но едва ли они не осмелятся заговорить об этом вслух. Как раз из-за той самой серьёзности, что изберёт путь, по которому их взаимоотношения будут двигаться дальше. Дальше ли будет продолжать Лютер следовать отцовской воле? Я затрудняюсь ответить: ему позже, как и Эллисон сейчас, придётся сделать выбор. Или их отношения, невозможные при надзоре отца, или его обязанности как Номера Один — быть лицом Академии и примером для всех остальных её членов. — Что вы с Клаусом задумали? Бен поднимает голову, чтобы увидеть в дверном проеме Пятого, немедленно требующего ответа. Может быть, в какой-то мере Клаус был прав, когда говорил о любви Бена действовать другим на нервы. Ведь вместо того, чтобы прямо и быстро ответить на вопрос, он со вздохом прикрывает свой дневник и, покачав головой, говорит: — Я не понимаю, о чем ты. — Давай без этого, Бен. Я видел, как Клаус десять минут перед зеркалом корчил грустные рожицы, а затем с одной из них прощебетал что-то Лютеру и тот застыл с таким видом, будто увидел отца в карнавальном костюме. О, Боже. Бен и вправду представил это, из-за чего он берет небольшой перерыв в разговоре, чтобы отсмеяться как следует. И только тогда решает посвятить Пятого в цель их с Клаусом плана: — Мы хотим выяснить, что происходит между Эллисон и Лютером. — Это я понял, — кивает Пятый, — но как? Бен указывает взглядом на дверь. Пятый распознаёт намёк и прикрывает её, а потом с хмурым видом выслушивает все подробности импровизированного плана своих братьев. Под конец он издаёт тяжёлый вздох и, ничего не спрашивая и не восклицая, просто утверждает: — Ты идиот. А затем, не давая Бену вставить и слова, говорит как отрезает: — Разберитесь в своих отношениях, прежде чем лезть в чужие. — То, что произошло полгода назад… — начинает Бен, но оказывается бесцеременно прерван: — И не только это. Пятый тяжело вздыхает. Вопреки всем стараниям казаться невозмутимым, он никак не может полностью скрыть свои эмоции. Беспокойная складка выдаёт его со всеми потрохами. Бен находит это забавным, но не потому, что это и вправду забавно. Причина кроется в ином: он озадачен словами Пятого, и этот пренебрежительный смешок, вырвавшийся сам собой, — просто защитная реакция. — Слушай, Бен, вы можете и дальше делать вид, будто все в порядке, — Пятый качает головой, — но мы оба знаем, что это не так. Бен убеждён в правдивости слов Пятого, хотя бы потому что и сам не раз об этом думал. Но вне зависимости от того, сколько раз он обговорит или обдумает действительное, оно не изменится. На то оно и действительное: только действия способны повлиять на него. В том и заключается вся проблема. Как поступить правильно, чтобы ничего не испортить? В конце концов Бену нечего сказать, и он просто молчит. Это нестрашно, ведь и Пятому тоже нечего сказать. Он уже сказал все, что хотел, и на большую откровенность его уже не хватит. — Прими к сведению, — чеканит Пятый, вновь натягивая свою маску безразличия, и выходит из комнаты. Бен откидывается назад, прикрыв глаза. На его коленях по-прежнему лежит дневник, но какой от него теперь прок? Все и без того очень трудно. Пару надписей на листочке могут поймать отдельные мысли, но ни в коем случае они не смогут размотать их клубок. В шахматной партии, коей являются его взаимоотношения с Клаусом, Бен слишком долго тянул со своим ходом, не переставая обдумывать всевозможные стратегии. Но пришла пора выбрать хотя бы одну из них, иначе игра закончится проигрышем обоих. Номер Один. Значит быть удобным отцу. Шестой номер спустил Бена с небес на землю и раскрыл ему истинную личину отца семейства Харгривзов. Бен утратил веру в отца и отрёкся от идеалов, приверженность которым утверждал сэр Реджинальд Харгривз. Фундамент из стандартов, к которым можно стремиться, разрушился под его ногами. Методом проб и ошибок Бену самостоятельно пришлось усваивать что есть хорошо, а что есть плохо, что есть правильно, а что нет. Но чем дольше продолжался этот урок, тем труднее и непостижимее становилась исследуемая тема. Даже сейчас Бен не знает, куда движется и что ждёт его впереди. Иногда ему ничего не хочется больше, чем прожить денёк в мире Лютера — там, где все есть определённая цель, там, где все можно разделить на категории, тем самым превратив в нечто простое и однозначное.